Алексей Тарновицкий - Станцуем, красивая? (Один день Анны Денисовны)
Со станции притихшую компанию забирает все тот же шофер Николай с «пазиком», уже успевший добраться сюда по шоссе, выгрузить вещи и загрузить внутрь полбутылки бормотухи.
— А вот прокачу! — весело говорит он, усаживаясь за руль и врубая передачу. — С ветерком! Держись, интеллигенция! Тут вам не там!
— Не надо с ветерком… — успевает попросить Мама-Нина, прежде чем подскочить до «пазикова» потолка на первой же колдобине. — Николай, притормози… Николай!
Увы, в колхозе на Николая не действуют ни уговоры, ни угрозы. Утром ли — с похмелья, вечером ли — в подпитии, он всякий раз превращает любую, даже самую короткую поездку в безумный аттракцион. Изувеченный «пазик» тоже рад выместить на пассажирах свое отвращение к местным колдобинам, выплеснуть накопившуюся злость умирающей подвески, безнадежное отчаяние лопнувших рессор. В этом смысле шофер и его машина составляют дружный дуэт, вернее, единое существо, крепко спаянное одной целью: продемонстрировать городским интеллигентам, что «тут вам не там». Робертино придумал для этого кентавра подходящее имя Пазолай.
Кажется, для Пазолая нет большего удовольствия, чем, внезапно взбрыкнув на удобной выбоине, отправить своих ездоков в неуправляемый полет к потолку. А если еще сразу после этого резко вильнуть в сторону, лишив несчастных даже относительно мягкой посадки, то получается вообще полный кайф. Единственную досадную помеху для потехи представляют поручни, дающие пассажирам некоторый шанс покинуть автобус без новой шишки или ссадины. Похоже, Пазолай всерьез взвешивал возможность демонтировать вредные железяки, однако в итоге отказался от этой идеи ввиду излишней трудоемкости работ.
Кстати, о работах. Согласно небогатому Анькиному опыту, у любой государственной работы есть две необходимые составляющие: предполагаемая и главная. К примеру, на «Аметисте» соблюдение строжайшего режима было главным занятием, а разработка систем военной электроники — всего лишь предполагаемым. Или в нынешней конторе — здесь предполагается производство схем для бытовых приборов, в то время как на практике все занимаются утилизацией свободного времени, то есть превращением его в болтовню, курение, обмен вещами, опытом и выкройками, а также в массу других, в разной степени полезных и утомительных дел.
Тот же принцип распространяется и на временные работы. Скажем, считается, что на овощебазе сотрудники «Бытовухи» помогают благородному делу зимнего хранения овощей. Однако реально главным содержанием овощебазных часов является пытка — настоящая садистская пытка, тем более обидная, что ее смысла и причины не понимает никто из истязаемых. Конечно, пытка оплачивается отгулами, но неприятный осадок, тем не менее, остается. Добро бы еще жучили за какие-то действительные прегрешения или пусть даже по оговору… — но вот так, вдруг, без всякого объяснения? Неприятно, что и говорить. То ли дело народная дружина, провозглашенной целью которой считается соблюдение порядка на улицах, а главной — прогулка с приятелями по вечерней ленинградской погодке…
С этой точки зрения колхоз ничем не отличается от других рабочих мест. Предполагаемой функцией городских помощников заявлена мелиорация, вернее, один из последних ее этапов, когда требуется подчистить от немногих оставшихся коряг уже осушенную и освобожденную от пней и валежника территорию бывшего болота. Как говорит Робертино, работа чистая, интеллигентная. По полю медленно движется трактор, таща за собой длинную металлическую штуковину, почему-то именуемую «лавой» — это нечто среднее между гигантскими санями и огромным поддоном. Вслед за лавой, увязая в мягкой почве и отмахиваясь от комаров, следуют чумазые горожане, колхозный десант. Их черные от торфяной грязи лица прочерчены светлыми полосками пота, что и впрямь напоминает боевую раскраску десантника-спецназовца. Из торфа тут и там торчат небольшие коряги, обломки веток и выкорчеванных корней. Десантники наклоняются, поднимают корягу, бросают ее на лаву, идут дальше. И так семь часов подряд с получасовым перерывом на обед. Это в теории.
На практике же, как и в случаях «Аметиста», «Бытовухи», овощебазы, народной дружины и прочего всего, дело обстоит совершенно иначе. На поле работников отдела победившего коммунизма доставляет боевой автокентавр Пазолай. Потирая свежеушибленные места, десантники спрыгивают на торф, где их уже с нетерпением поджидает знакомый тракторист, тезка шофера Николая. За глаза, по аналогии с коллегой и просто чтобы лучше различать, его зовут Трактолаем:
— Это который же Николай? Который Пазолай?
— Нет, который Трактолай.
Нетерпение Трактолая объясняется отнюдь не желанием влезть в трактор и бороздить необъятные просторы родных полей. Трактор, лава и борозда относятся к предполагаемой составляющей работы. Главным же с точки зрения Трактолая является острая необходимость сначала опохмелиться, а затем уже… — нет, не влезть в трактор, вы, возможно, подумали. Сначала опохмелиться, а затем уже пить с чистой душой и открытым сердцем.
— Ну что, Николай, — говорит Шпрыгин, вразвалочку подойдя к трактористу, томящемуся в ожидании главной работы. — Прокатимся разок по полю или сразу перейдем к делу?
— Какое прокатимся, паря, — отвечает Трактолай, едва преодолевая озноб. — Какое прокатимся… давай, доставай…
— А что такое? — интересуется Робертино, освещая поле невинной улыбкой. — Нешто трактор сломался?
— Сломался, сломался, — поспешно соглашается Трактолай. — До обеда вряд ли починим.
— Надо же, сломался… — продолжает выкобениваться горожанин. — Даже не заводится? Небось, трансмиссия в транс вошла?
— Доставай, сука! — ревет несчастный тракторист.
— Ладно, черт с тобой, — Робертино лезет в сумку, достает непочатую бутылку «Агдама» и ловко сшибает с нее козырек. — Только, чур, я первый…
Тем временем остальные десантники с удобствами располагаются на краю поля, где начинается лес и всегда можно отыскать более-менее травянистую полянку. Валерка Филатов немедленно приступает к сбору валежника; вот уже и костерок вспыхнул, побежал огонь по сухим ветвям, затрещал смоляными еловыми искрами.
Анька бросает на землю ватную телогрейку, ложится сверху и смотрит в небо. В этом, собственно, и заключается главная работа колхозного десанта, которую Анька выполняет с присущей ей добросовестностью. Небо над Тихвинским районом почти такое же, как в Ленинграде, только светлее и пахнет покоем. Покой здесь разлит всюду, торопиться решительно некуда. Нет рядом ни девяносто восьмого автобуса, ни проходной, ни магазинов с очередями, ни семьи, куда ты обязана кровь из носу принести в клювике ежедневного червячка, чтобы было что заморить. Здесь не ждут от тебя ровным счетом ничего, и ты никому ничем не обязана. Хочешь — закрой глаза и спи. Проснулась — и вновь перед тобой небо, твое законное рабочее место.
Это тоже свобода, хотя и иная, совсем не похожая на нервную, щекочущую, манящую свободу мира магистральных путей, скорых поездов и попутных вокзалов. Она не требует от тебя выбора, не заставляет принимать решение на каждой стрелке, здесь нет подножек, с которых можно было бы соскочить, а значит, нет и сомнений. И станция тут всего одна, она же конечная. Вот только то же самое можно сказать и про кладбище.
В двенадцать Пазолай привозит в термосах обед: щи и макароны с тушенкой. Отдельно — гостинец для коллеги Трактолая, который на пару с Робертом Шпрыгиным продолжает ремонтировать впавшую в транс трансмиссию. Десантники берутся за ложки, дабы восстановить силы после тяжкой работы; аппетит у них зверский, как и положено после дня, проведенного на свежем воздухе. Затем все располагаются вокруг костра и продолжают трудиться на благо сельского хозяйства — кто на боку, кто на спине, кто с присвистом, а кто и с храпом. В половине четвертого их будит сигнал подъехавшего Пазолая: пора домой. А ведь и в самом деле вечереет, — удивляется Анька. В наблюдении за небесами время летит незаметно. Усталый десант грузится в закусивший удила автобус и покрепче ухватывается за поручни, ведь Пазолай к этому времени уже пьян так, что всерьез воображает себя вертолетом.
Отпрыгав свое на недлинном обратном пути, автобус останавливается возле большого дома, где некогда помещалась сельская больница — теперь там база городских помощников. Водитель Николай некоторое время сидит в пустой машине, опустив голову на руль. Он знает, что, подобно разделившемуся дому, не сможет устоять, если оторвется от своей механической половины. Так оно и происходит: едва выйдя из кабины, бедняга падает. Он еще в состоянии вести автобус, но ходить уже точно не в силах. Сердобольный Валерка поднимает бесчувственного Пазолая на плечи и влачит его в койку, отсыпаться до завтрашнего утра.
