Роксана Гедеон - Сюзанна и Александр

Я буду иметь честь заехать за вами в четыре часа пополудни».

Я невольно улыбнулась, узнав, какую заботу проявляет министр о моем внешнем виде. Я знала, что голубой цвет он любит больше всего. Действительно, почему бы мне не сделать ему приятное? Тем более что у меня есть одно великолепное платье, сшитое совсем недавно.

Я утерла слезы и пошла отдавать соответствующие распоряжения. «Все-таки, — решила я, — следует смотреть в будущее. Надо две вещи забыть, а одну исполнить. Забыть о Ле Пикаре и леди Мелинде. Исполнить свою задачу до конца. Именно об этом и стоит сейчас думать».

А потом меня ждет Бретань, и только Бретань. Одно это слово было огромным утешением.

5

Карета быстро мчалась по дороге, петляющей между ярко зеленеющими хлебами. Утром был дождь, но, хотя земля высохла, в воздухе оставалась прохлада — очень приятная в нынешний жаркий май. Голубые цветы льна и васильки мелькали то тут, то там на обочине. Ласточки с писком реяли над полями. Солнце было мягкое, ласковое — как раз для пикника.

Мне, впрочем, было все равно, удастся этот пикник у Клавьера или не удастся. Я ехала туда лишь затем, чтобы про демонстрировать банкиру мою дружбу с министром, да еще потому, что Талейран сообщил мне, что, возможно, на приеме будет сам Баррас. Это позволяло надеяться, что все будет решено именно сегодня. Ради этого стоило поехать даже к Клавьеру.

— Нам сразу станет ясна обстановка, — произнес Талейран, мягко пожимая мне руку, которую я вот уже полчаса не отнимала. — Мы оглядимся вокруг и поймем, удался ли тот шантаж, который вы замыслили. С вашей стороны это было рискованно — грозить Клавьеру мной, в то время как я ни о чем подобном не думал.

Внимательно присматриваясь к нему, я сделала вывод, что Морис сегодня не в духе. Он вел себя любезно, как и прежде, но что-то напряженное было в его обращении. Он говорил со мной и в то же время думал еще о чем-то.

— Вас что-то тревожит? Скажите мне, — попросила я.

Пожав плечами, он медленно рассказал о том, как на днях обнаружил, что его собственный секретарь играет роль шпиона в министерстве и приставлен к нему, Талейрану, кем-то из директоров. Министр давно подозревал, что кто-то доносит на него, и был настороже. Он и предположить не мог, что доносчиком является сам секретарь.

— И что же вы сделали с ним? — спросила я.

— О, дорогая моя, что же я мог сделать? Я вызвал его, пожурил, выплатил ему жалованье и уволил.

— По крайней мере, он не нанес вам большого вреда?

Талейран усмехнулся.

— Друг мой, у меня дело поставлено солидно. То, что я имею причины скрывать, известно только мне и никому другому.

Помолчав, он с раздражением добавил:

— Черт бы побрал этих господ директоров. Я таких вещей не прощаю.

Эта фраза прозвучала довольно зловеще, и я даже слегка пожалела «господ директоров», предвидя, что в недалеком будущем они станут жертвами коварства Талейрана.

— Мне очень жаль, Морис… — сказала я искренне. — Впрочем, если говорить честно, господа директоры куда больше теряют, чем приобретают, подозревая вас.

Талейран улыбнулся, поднося мою руку к губам.

— Это верное замечание, друг мой. Боюсь только, я наскучил вам, говоря все время о своих делах на службе.

— Это напрасные опасения. Не знаю, верите ли вы мне, но благодарность, которую я к вам испытываю, переросла в симпатию, и меня волнует все, что касается вас. Я искренне желаю вам добра. Вы мне нравитесь. За эти шесть месяцев вы меня просто очаровали.

— Вы смелы в выражениях, милая Сюзанна.

Легкое смущение повисло между нами. Чуть покраснев и уже слегка сожалея о том, что высказала то, что чувствовала, я отвернулась к окну. Мы как раз проезжали Роменвиль. Моя рука лежала в руке Талейрана, довольно сильной, несмотря на далеко не исполинское телосложение министра; и я вдруг снова почувствовала какое-то легкое волнение, охватывающее меня. Сердце забилось чаще. Я напряглась, пытаясь перебороть себя, и в то же время понимала, что не хочу делать этого. Я хотела поддаться чувствам. Рядом со мной был человек — единственный в Париже, — с которым я вела себе искренно, который был мне очень симпатичен, который понимал меня. Мне с ним было неимоверно легко и приятно. Порой я всем существом тянулась к нему, не понимая даже толком, чего именно хочу. Или не решаясь себе в этом признаться.

Я обернулась, бросила на Талейрана взгляд из-под опущенных длинных ресниц:

— Вы действительно очаровательны, господин де Талейран.

— Берегитесь, сударыня. Вы вскружите мне голову.

Прошло еще несколько секунд, и я увидела, что он протягивает мне небольшую коробочку из слоновой кости. Я взглянула: это была изящная брошь в виде цветка лилии, крупный великолепный сапфир в окружении нескольких бриллиантов. Я едва сдержала смех.

— Вот как? Значит, Морис, вы напоминаете мне о моем изумруде?

— Нет, я просто оправдываю свою репутацию дамского угодника.

— Но это же лилия! — сказала я. — Роялистский символ!

— Сейчас среди буржуазии модны такие символы.

— Благодарю вас… Но как вы угадали, что…

— Я не угадывал. Я нарочно попросил вас быть в голубом, потому что сапфир был уже для вас приготовлен.

На мне было узкое облегающее платье из легкого муслина цвета морской волны — довольно простого покроя, как и требуется для пикника, перехваченное под грудью серебристым поясом, с пышными рукавами фонариком, отделанное аппликациями из Дамаска, имитирующего кружево путем создания белого тонкого рисунка на более темном фоне. Золотистые волосы, зачесанные наверх, были украшены легким сооружением из кружев и лент — подобное украшение вошло в моду, напоминало прежние чепцы и называлось «барб». Легкий зонтик из голубой ткани был неотделимым атрибутом моего сегодняшнего туалета.

Взгляд Талейрана в который раз изучил все это, начиная от волос и заканчивая подолом юбки, потом протянул руку и, едва коснувшись самой нижней точки декольте, медленно произнес:

— Именно здесь ей и место. Приколите ее сюда.

Жест был более чем вольный, но я не рассердилась. Да и как было сердиться, если в глубине души я почувствовала облегчение. Я приколола брошь к вырезу платья.

— Ну как?

— Великолепно.

Через полчаса мы были на месте, вернее, оказались в Ренси — небольшом городке, утопающем в зелени каштанов. Еще немного — и мы въехали в новое поместье Клавьера. Яркий бордюр из цветов красочной лентой повторял контур аллеи. Через причудливо изогнутые сучья могучих дубов проглядывала архитектура дома, а перед ним под деревьями на яркой зелени лужаек кое-где алел шиповник. Мы прибыли с опозданием: там уже было людно и пахло жареным мясом — видимо, приближался час барбекю.

Талейран повернулся ко мне и сказал, что, к большому своему сожалению, вероятно, не сможет все свое время посвятить мне — сегодня вечером ему необходимо переговорить с аббатом Монтескью и прусским посланником, но он советует мне прежде всего встретиться и переговорить с Баррасом — если он, конечно, здесь, в Ренси, будет.

Когда Талейран под руку с незнакомым мне аббатом ушел, чтобы обсуждать какие-то интриги, и оставил меня одну прогуливаться по лужайкам нового великолепного поместья Клавьера, уставленным столами и плетеными стульями, я сразу почувствовала себя незащищенной, почти беспомощной. Одиночество среди буржуа страшило меня. Я знала многих гостей, но мне ни с кем не хотелось говорить. К тому же я замечала, как некоторые приглашенные глядят на меня, даже вытягивают шеи, чтобы видеть лучше, и шепчутся втихомолку — видимо, еще помнят о том, какой скандал имел место в марте. Все это было мне ненавистно и до того напоминало о Ле Пикаре, что я начинала чувствовать злость.

Я встретила Жозефину Бонапарт и перемолвилась с ней несколькими словами. Она была в обществе некоего капитана Шарля, ранее выгнанного Бонапартом из армии. Шарль был молод и хорош собой. О нем и Жозефине ходило уже столько сплетен, что никто в Париже не сомневался, что они любовники и что, пока генерал завоевывает Египет, жена наставляет ему рога во Франции.

Я на секунду присела к столу и отведала кусочек жареного мяса; тут ко мне прицепился какой-то офицер весьма развязного вида, которому, очевидно, казалось, что я нуждаюсь в том, чтобы меня развлекали. Я встала, желая отвязаться от него, но он устремился за мной следом и стал говорить дерзости. Я оборвала его так грубо, как только могла, и едва ли не приказала убираться вон. Это помогло, и меня оставили в покое.

В этот миг я увидела Клавьера, направляющегося ко мне. Он был в сером сюртуке, белом галстуке, в мягких светлых сапогах и с хлыстом в руке. Лицо его было крайне свирепо, и я отдала должное своему мужеству: мне довольно спокойно удалось выдержать его взгляд.