Норман Богнер - Комплекс Мадонны
Повернувшись, Барбара направилась в ванную. Открыв воду, она плеснула в ванну соснового экстракта, села на табурет и стала ждать, пока та наполнится.
— Ты собираешься мыть голову? — крикнула Элейн. — Если хочешь, я тебе помогу.
Барбара слышала все, но не стала отвечать. Все казалось таким бессмысленным, но как это можно объяснить Элейн? Она подумала, что есть вещи, в которых нельзя признаться даже Богу, когда стоишь лицом к лицу с ним и он знает все, что ты делал и о чем думал. И даже тогда ты отпираешься. В двери появилась Элейн.
— Барбара, я люблю тебя, правда.
ГЛАВА VI
По тому, как спала Элейн, Барбара могла бы многое о ней рассказать. Отыскав свою позу — на спине, — Элейн закрыла глаза и без труда уснула. В таком положении она оставалась до тех пор, пока не проснулась. Девушка не храпела, не бормотала во сне, не ворочалась — образец детского послушания. Не имея куклы, она несколько раз хваталась за руку Барбары, чего следовало ожидать в незнакомом месте, рядом с незнакомым человеком. Барбара проснулась в три утра, заварила себе чашку чая и стала листать номер «Нью Стейтсшен», на который была подписана. Номер был трехнедельной давности. Барбара прочитала в книжном обозрении о книгах, которые никогда не купит, с последним глотком чая приняла «сонерол» и стала наслаждаться тишиной ночи. За весь вечер она услышала лишь один гудок и теперь гадала, не становилось ли по субботам движение по рекам меньше, чем в остальные дни. В воскресенье потоки буксиров и барж понесутся мимо на полной скорости, чтобы успеть к утру понедельника. Барбара всегда хотела иметь дом, выходящий на реку, где она смогла бы врезать огромное окно — двенадцатифутовый эркер, чтобы можно было когда хочешь смотреть на корабли. Если она выйдет замуж за Тедди, у нее будет такое окно, но Барбара знала, что она никогда не сможет стать одной их тех женщин, для которых торговля мехами, алмазами, одеждой и домами значит больше, чем личная свобода, право выбора. Это право, которое для Барбары было правом на саму жизнь, теряешь, когда заключаешь сделку с мужчиной. Оно становится не более и не менее чем договором об аренде между хозяином и жильцом, и тебе платят за доступность. Несмотря на маниакальную чистоту любви Тедди, он, если отбросить предоставленный им джентльменский набор положения, долларов, центов, предложил ей сделку. Чертовски хорошую сделку, в этом можно было не сомневаться, но все равно сделку, и Барбара не могла назвать это по-другому, что, возможно, было следствием какого-то дефекта ее сознания, и тем не менее с этим приходилось считаться. Подобно большинству освобожденных женщин, Барбара стремилась к господству, а не к солидному банковскому счету и двадцатикаратному бриллианту. Она могла иметь и то и другое, стоило только пойти на компромисс, но даже мысль о двойной жизни, соприкасающейся с открытой жизнью Тедди, была ей отвратительна, так как если сейчас она была лишь совестливо аморальной, то, став его женой, она будет играть роль неверной жены, превратится в бессовестную, бесчестную женщину, которой не будет веры, которая станет обузой своему достойному супругу. Единственная вера, которая требовалась Барбаре, была вера в себя. Она платила за свои права, но эта плата была односторонней: деньги перекладывались из одного кармана в другой. Никто не задает вопросов, никто не требует объяснений. Делиться следует тогда, когда есть желание делиться, а не тогда, когда кто-то выдвигает какие-то требования, напоминает об уговорах — никаких контрактов «хлеб насущный и крыша над головой».
Барбара вернулась в спальню. Элейн беззвучно спала — идеальная раба, вся жизнь которой будет посвящена скрепленному договором служению своему владыке, к чему ее заботливо и старательно готовили родители. Брак, дети и внуки, старческий маразм — утонченная интрига «спального» квартала. Вместе с Робби Элейн создаст некий апофеоз домостроя — «его кабинет облицован лакированной сосной, а в ее туалетной комнате множество встроенных шкафов», — которым восхищаются миллионы, стремящиеся к экстазу обыденности. Робби разочаровал Барбару, как и все до него. Он получил подарок и тут же начал скандалить, будучи поражен тем, что Рождество — это не постоянное развлечение с целой когортой продавцов во главе. Барбара отдала ему нечто уникальное, сделанное на заказ, а Робби на самом деле был нужен продукт конвейера, который можно купить чуть дешевле, если дождаться январской распродажи. И там Робби найдет десять миллионов Элейн, не обязательно дешевых, непременно исправных, долговечных, с гарантией производителя.
И все же было в Элейн что-то теплое и приятное, что немного выделяло ее, хотя она и была сошедшим с конвейера товаром, но добротным, стоящим своих денег, — именно тем, что заслуживал Робби. Барбара села за письменный стол, думая, как ей следует обращаться с Элейн. Возможно ли было создать ее заново, превратить в Лауру Сарджент? Если не считать некоторого внешнего сходства — носа и рта, девушки были разными. Волосы у Лауры были светлее, длиннее; она носила непривычные, броские, противоестественные сочетания цветов, которые на ней неизменно хорошо смотрелись. У нее было живое чувство юмора, веселая манера поводить бледно-голубыми глазами, внешность, которая сообщала людям, что перед ними кто-то необычный, оригинальный. Встреча с Элейн была встречей с литографией, повторенной и размноженной. Лаура видела мир так, что люди в нем казались ей рыбами, некоторые из них косяком плыли в школу, другие же прятались под камнями в толще воды, маскируясь среди водорослей и тины; существовали охотники и добыча. Это была сложная система, всех встреченных Лаура классифицировала как обитателей моря. Барбара слабо улыбнулась, вспомнив ее фразу: «Низшие из низших — это устрицы. Они даже не могут избавиться от собственного дерьма. Из него вырастают жемчужины, их покупают люди, но кому нужно устричное дерьмо, если оно к тому же приносит несчастье? И большинство девиц вокруг нас, Барбара, — это устрицы, и мужчины, которые женятся на них, покупают эти жемчужины, и что после всего этого можно о них думать? Единственный способ избежать их, Барб, — я хочу сказать, избежать возможности стать такими же, — это представить, как они будут смотреться на тарелке». Барбара рассмеялась вслух, и Элейн вышла из отрешенного состояния, подвинувшись на дюйм.
Глаза Барбары горели в темноте от недостатка сна; воспоминания счастливо прошедших дней разбойно промчались в голове, но не таковы ли все воспоминания? Они убивают настоящее, уничтожают живое, запирая жизнь в ящик со спертым воздухом, в котором не осталось кислорода. По лицу Барбары покатились слезы; пытаясь унять всхлипывания, она закрыла рот рукой. Элейн села на кровати.
— Барбара, в чем дело?
— Ничего. Спи спокойно.
Встав с кровати, Элейн зашлепала по холодному, голому паркету. Она обвила рукой Барбару, и та, закрыв глаза, спрятала лицо в теплой, голой шее.
— Пожалуйста, расскажи мне все.
— Не могу. Не упрашивай.
— Тебе станет лучше, честное слово. Послушайся меня, хорошо?
Барбара забилась в конвульсиях, и Элейн еще крепче стиснула ее.
— Скажи мне, Барб, и все будет в порядке.
— Я думала о своей подруге, ты напомнила мне ее. Вы так похожи. — Ее захлестнула волна раздирающего плача. — Она была такой необычной, знаешь, такой необычной, особенной и непохожей, и я любила ее…
— Ты больше не видишься с ней?
— Она умерла. Но я вижу ее… вижу. И помню, а ты все-таки не похожа на нее, и я сравнивала вас обеих.
— Полагаю, в сравнении я получилась второй.
— Да, — призналась Барбара, чувствуя себя неловко и удивляясь самообладанию Элейн.
— Все в порядке.
— Я полагала, что я сильнее тебя.
— Это так, но это не значит, что ты сильнее постоянно, все время. — Вытянув обе руки, Элейн заставила Барбару встать. — Может быть, мне приготовить нам чаю?
— Я уже пила. Ты спала, а я не могла…
— Ты расстроилась по поводу того, что ты сделала?
— Нет, я делала все, что могла, все, что она хотела. Просто дело в том, что она умерла, и я, похоже, не могу привыкнуть к этому.
Барбара покинула комнату и через некоторое время вернулась с фотографией Лауры, которая стояла на каминной полке в гостиной.
— Когда я вошла, я заметила ее. Меня встревожили ее глаза. Они такие невинные, словно принадлежат маленькой девочке.
— Это так. Она не была готова к жизни, хотя в некотором смысле была более приспособлена, чем кто-либо, кого я знала. Она видела людей насквозь. Не в смысле экстрасенса, но если Лаура проводила пять минут — всего пять минут — вместе с тобой, она узнавала о тебе все, что стоило знать; она всегда сочувствовала и все понимала.
— Ты была похожа на нее?
Барбара засмеялась, удивив Элейн, сидевшую на краю кровати с фотографией в серебряной рамке, которая, очищенная от пыли и налета, сверкала в ее руках.
