Константин Лапин - Непростая история
Хор все-таки повернулся к зрителям — сидящие в зале увидели знакомые улыбающиеся лица — и запел. После протяжной «Летят утки...», переделанной на «Летят сроки...», шла лихая «Песенка прораба», затем веселые, с танцами «Частушки-архитектушки». Имитатора заставили повторить его номер дважды, а участники «балета совместителей» едва стояли на ногах, столько их вызывали. Для большинства сотрудников треста неожиданностью явилось выступление чертежника Шитикова в роли фокусника. Он жонглировал тремя картонными макетами домов, вытаскивал изо рта полрулона кальки, держал на носу стул, причем делал все это со своим обычным, мрачно-невозмутимым видом, что вызывало дополнительное веселье зрителей.
— Вот так они и работают! — прокомментировал выступление конферансье, имея в виду уже не Шитикова-фокусника, а Шитикова — работника одного из наиболее отстающих отделов треста.
Номера шли один за другим, и каждый раз, когда занавес открывался вновь, в дырочках-окнах вспыхивали огоньки, показывая, что еще один новый жилой корпус вступил в строй.
Напрасно Лиля беспокойно смотрела сквозь дыру в занавесе на Разина, на Тутельяна, на товарищей из главка — всем программа нравилась. Даже Жильцов, вначале вытиравший, обильно выступивший на лбу пот, томно обмахивался платком, видя успех «начинания», поддержанного постройкомом.
Кирилл, написавший текст двух пародийных песенок, участвовал в программе и как чтец: он исполнил свою басню «Дом, который построил Трест». У всех в памяти были злоключения с корпусом № 5—6, который строил трест, поэта вызвали на «бис». Взбудораженный успехом, он решил прочесть монолог «Живи влюбленным!», написанный им перед концертом. Как многие авторы, он считал свое последнее, еще, так сказать, неостывшее творение самым лучшим.
Борис Озёрный, нюхом чувствовавший настроение аудитории, вполголоса предупредил чтеца:
— Только покороче, Кирилл: народ смеяться хочет!
— Не подведу, Боря!
— У меня сегодня с утра хорошее настроение, товарищи, — задумчиво начал Кирилл. — И я все думаю: отчего?
— Сто граммов натощак выпил, — пробасил кто-то в углу.
Раздались смешки, шиканье. Предпостройкома приподнялся в первом ряду и погрозил пальцем невидимому нарушителю тишины. Выждав паузу, несколько смущенный чтец продолжал свое стихотворение в прозе о молодом человеке, вставшем вместе с солнцем, о деревцах под окном, подросших за ночь на вершок, о корпусах, поднявшихся на целый этаж...
— Не слишком ли быстро?! — пробасил тот же голос.
Тут уже многие в зале рассмеялись, узнав голос экскаваторщика; Ковалев нарочно басил. Была суббота, люди пришли в свой клуб повеселиться, начало концерта оправдало их ожидание. Зрители и от Малышева ждали чего-то веселого.
А Кирилл, мысленно посвящавший свой лирический монолог Лере, которая стояла где-то рядом, за кулисами, запнулся: читать ли дальше? Слова, казавшиеся ночью, в тиши его комнаты, такими взволнованными и убедительными, падали в зал, как дождевые капли в песок — без отзвука.
Облизав пересохшие губы, он храбро продолжал, на ходу сокращая текст. И все равно его слушали все хуже и хуже. Зал чуть притих, когда чтец перешел ко второй, полусатирической части монолога. Теперь он говорил о другой любви — любви не к знаниям, а к званиям, любви потребительской. Он помянул не нужную никому диссертацию о нужных механизмах, явно целя в Одинцова.
Прораб Драгин печально кивал головой, губы его, казалось, шептали: «Верно, молодой человек! Прожги их, делопутов проклятых!» Старик первый захлопал ему, и зал поддержал прораба.
Прочти Кирилл свой монолог в начале концерта, не посреди веселых номеров — успех был бы неизмеримр больше!
— Молодец, я думал, вовсе не вытянешь! — Поощрительно похлопав по плечу потного чтеца, Озёрный побежал объявлять следующий номер.
Лиля Бельская ураганом налетела на Кирилла. Больше всего ей понравился лирический монолог. Жаль только, что он сам себя обокрал! Нужно устроить специальный молодежный вечер под девизом: «Живи влюбленным!» В понедельник она поедет в райком договариваться об этом.
— Потом, Лиля... Позже поговорим...
Вытирая платком пот со лба, он высматривал Леру. На сцене выстраивался хор, помреж грозил кулаком механику, не опустившему вовремя декорацию. Девушки не видно. Неужели та, которой посвящался монолог, не слышала его?
Кирилл нашел Леру у дверей артистической уборной. На ее плечи был наброшен мужской плащ, из-под него выглядывали ноги в балетных туфельках.
— Счастливый, отмучился уже... — сказала она. — А я так волнуюсь, так волнуюсь... Ужасно пить хочется.
Он хотел идти за водой, но к Лере уже спешил Одинцов с бутылкой нарзана. В черном костюме и с галстуком бабочкой, с блестящими от бриллиантина волосами, он выглядел спокойным и уверенным в себе — настоящий артист среди любителей.
— Очень хорошо, что вы, Малышев, пришли. Помогите мне убедить Валерию Павловну, что зрители не кусаются...
Черт побери, и Одинцов не слышал его монолога! Не стал бы он так добродушно разговаривать с ним, если б слышал. Поставив нарзан на крышку рояля, инженер отошел в сторонку, чтобы не мешать их разговору.
Девушка взяла Кирилла за руку, пальцы ее были холодны.
— Не уходи, пожалуйста! Я так боюсь...
К ним уже спешили озабоченный Озёрный с помрежем.
— Пора гримироваться, Валерия, парикмахер ждет... — Когда девушка ушла с помрежем, Озёрный взмолился: — Кирилл, на вас с надеждой смотрит весь мир. Выручайте! Хотите, от имени ансамбля стану перед вами на колени?
— Что случилось, Борис?
— Нет, раньше дайте слово, что согласны. От вас зависит спасение гвоздя программы.
Оказывается, два участника ансамбля — экскаваторщик Ковалев и незнакомый Кириллу десятник, согласившиеся изображать «дойную корову породы Мосжилтрест», выпили для храбрости и пришли за кулисы в таком виде, что от их услуг пришлось отказаться. Оба исключены из списка членов ансамбля, их поведение будет разбираться на постройкоме, но... срывается лучший номер программы.
— Нет, нет, — решительно запротестовал Кирилл, знавший содержание номера. — К тому же я не репетировал...
— Побойтесь бога, Кирилл! С вашими-то способностями?! Без репетиций отгрохал такой моноложище, а тут... — патетически восклицал Озёрный, подталкивая его вперед. — Вас Гриша ждет.
Всклокоченный больше обычного, художник хлопотал возле распяленной на стульях коровьей шкуры из папье-маше в крупных оранжевых яблоках. Он привязывал к коровьему животу вымя из вареных сосисок. По ходу действия субподрядчики должны были сначала «доить» покладистую коровку, а затем в нетерпении обрывать соски и тут же отправлять их в рот.
- И тебя, Гриша, втравили в это грязное дело?
- Грязное? — Художник показал чистую изнанку шкуры. — Реквизит ни разу не надеванный. Вы идите, идите, Боря, поэта я беру на себя...
Конферансье убежал. Кирилл присел на край стула.
- И не надейся, Гриша! Я не буду играть корову!
— А ее и не надо играть. Номер самоигральный, верь мне. Напялим на себя шкуру, немножко потопчемся по сцене — и вся недолга. У меня тут одна гениальная идейка появилась: для большего сходства с натурой мы засучим брюки до колен.
А Кирилл все еще колебался. Не хватает теперь, чтобы сотрудники узнали его в еще одном качестве.
— Никто нас не узнает, не бойся! Разве что Катька разглядит мои волосатые конечности... Ты посмотри, что у меня припасено. Берег к концу вечера, но для такого случая не жаль.
Они выпили по глотку из бутылки, припрятанной предусмотрительным художником. Видно, уж таков был этот проклятый номер, что никто не решался его играть без предварительного поощрения.
На сцене меж тем установили макет районной бани с роскошным, отделанным под мрамор подъездом с колоннами, лепными панно на стенах, изображавшими различные стадии мытья головы, спины, ног. Номер назывался «Банька с излишествами».
Из артистической уборной вышла тоненькая фигурка в плаще. Парикмахер продолжал на ходу пудрить большой пуховкой волосы девушки, завитые мелкими колечками. Лицо ее было бело как мел: пристроившийся у кулисы Кирилл не сразу узнал Леру.
— Ваш выход, Валерия! — позвал Озёрный.
Поколебавшись немного, девушка скинула плащ: на ней было белое трико, туго обтянувшее стройную фигуру. У Кирилла потемнело в глазах: Озёрный сошел с ума, честное слово!
— Ой, как страшно! — прошептала Лера, закрывая лицо.
Помреж сунул ей в руку плотный бумажный блин, Озёрный помог войти на пьедестал и принять позу дискоболки. Словно опасаясь, что девушка может раздумать, он скомандовал:
— Занавес!
Кирилл стоял совсем близко, он видел, как дрожит вытянутая рука дискоболки, кап пульсирует жилка на белой шее. Ему было жаль Леру и немножко стыдно за нее.
Зрители разглядели на пышном фасаде вывеску: «Банька № 1». Одни хохотали, другие говорили: «Это вчерашний день». Кто-то заспорил с соседом: живая скульптура у входа или макет?
