Маргрит Моор - Серое, белое, голубое
Вращающийся космос. Вечернее небо. Взбегающий холм, синий, как океан, и такой же неприступный. Побыть одной — этого не бывало со мной со времен юности. Стараясь не шелестеть, я полезла за сигаретой. Пусть другие спят, а я хочу жить сама по себе, одна курить, бодрствовать и смотреть на облака, закрывающие луну. Я была удивительно спокойна. Помню это свое спокойствие, эту пустоту до самой сердцевины. Деревья… пашни… хутор, словно яхта в ночном море… Мне вдруг пришло в голову, что наша с Робертом жизнь — это стихотворение. Все, что касалось меня лично, в свете случайной встречи с ним чуточку сдвинулось, повернулось под другим углом. Мои глаза и кожа — предназначенные для другого. Прошлое мое и моей матери, закрепленное в словах. Мое будущее: смотри, залитая солнцем равнина, которую мы собирались заполнить горами, лесами и реками, которые должны были принадлежать нам обеим. Я вытянула вперед ноги. С нежностью смотрела в лицо спящему юноше, лоб его казался смертельно бледным в отблесках, падавших из окна. Я хочу узнать вот что: можно ли, стоя на каменном полу, взять это стихотворение в руку и, как вазу, отпустить? Чтобы оно разлетелось на куски, превратилось в необработанный камень… Мы из года в год ходили на речку удить рыбу. Каждый сезон натягивали горные ботинки, плутали среди скал и утесов, а затем, вернувшись домой, забирались под одеяло. В дождь, снег и в солнечную погоду; однажды ураган сорвал крышу с флигеля и унес ее в долину, но что поделаешь? Затем были сентябрьские ночи, неудержимые рыдания и, главное, — наши диалоги. Безумны были эти наши разговоры ночи напролет, враждебные, лицемерные, об искусстве, о Боге, о любви, о человеческой эволюции, о домашнем хозяйстве и снова об искусстве. Мы достигли совершенства в умении видеть сны наяву и сплетать воедино наши мечты и фантазии… Я хочу знать следующее: должно же среди всего этого быть нечто такое, что невозможно единолично присвоить?
Мимо проносились картины Северной Франции. Все чаще попадались города и поселки. Все больше огней, все больше полустанков, на которых рядом со своим багажом стоят люди, чего-то с нетерпением ждут и не знают, что уже как серая бесформенная масса скрылись навсегда из поля зрения дремлющей компании, которой о них ничего не известно и которая мечтает как можно скорее попасть из пункта А в пункт Б. Поезд прорвался сквозь лабиринт стрелок, все купе вздрогнуло, мужчина напротив меня проснулся. «Пол-одиннадцатого», — провозгласил он, взглянув на часы, и прокашлялся со сна.
Отлично, подумала я. Через три четверти часа мы прибудем на Северный вокзал. Я помню, где там стоянка такси. Представляю, как я сяду на заднее сиденье и скажу: «Отель Гаспар». Там у них номера с полами мореного дерева, окна выходят на старый вход в метро, и еще там есть кровать с матрацем, слишком мягким для меня и Роберта, так нам тогда показалось, мы все время скатывались на середину и просыпались друг у друга в объятиях. «Отель Гаспар». Я сразу приму ванну и лягу спать, буду спать как убитая, а утром после завтрака отправлюсь дальше, в Севенны.
Наперегонки с солнцем. Лететь на запад, откладывая ночь на потом. Девятнадцать часов. Августовским вечером я поднялась в воздух из аэропорта Шарль де Голль, чтобы совершить перелет через Атлантический океан. Температура воздуха в самолете позволила мне перевести дух, уже несколько дней стоял гнетущий зной, я знала, что сейчас в парках и на улицах подо мной полно людей, которые из-за жары и не думают садиться за стол. Через четверть часа я расстегнула ремень безопасности, откинула назад спинку кресла. Паря между небом и землей, я доверилась своему отдыхающему телу, хаосу в голове и невидимому экипажу, который, следуя точным указаниям из Исландии, Гренландии и Ньюфаундленда, ровно через семь с половиной часов посадит эту махину в Квебеке, в тот же августовский вечер, в половине девятого — время, когда под конец прекрасного дня матери во Французской Канаде зовут ребятишек домой ужинать. Выходит, солнце опередит меня на полтора часа.
Я взглянула. По ковровой дорожке ко мне шла молодая женщина. Не хочу ли я чего-нибудь выпить? Конечно, хочу. Она с улыбкой протянула мне маленькую бутылочку шампанского, прозрачный стаканчик и пропитанную одеколоном салфетку. Все о’кей? Скоро подадут обед. Испытующий взгляд темных глаз. Я утвердительно кивнула и тоже улыбнулась. Конечно, конечно, все о’кей, невозможно поверить, но я пью, слушаю полифонию этого упрощенного мира с кондиционированным воздухом и могу больше не ломать себе голову над вопросом, как случилось, что я почти шестнадцать месяцев проторчала в Севеннах.
Забыла о времени. Не первый раз в своей жизни не потрудилась взглянуть на часы. Словно ребенок, который не ведает времени, но тем лучше ощущает пространство, в котором находится, я то и дело совершала остановки и озиралась по сторонам, открыв рот. Голубые овраги, желтые террасы, поросшие одичалыми каштанами, лица, мелькающие за задергиваемыми шторами, не убранные после трапезы столы, на которых пепел, крошки, пробки от бутылок, палящая полуденная жара, резкое завывание зверя, которого задрал другой зверь, где-то ночью, очень далеко, пальцы мужчины у меня на груди, его смуглое лицо на рассвете, его доброе расположение… так ли уж удивительно, что я немного потеряла ориентацию в пространстве? Я отправилась на поиски знакомых, но уже отчасти забытых образов. Они были мне нужны в связи с моей автобиографией. Но, непонятно как, я вдруг очутилась в другой системе координат, хотя и близко от тех линий и точек, которые сама когда-то наметила. И вместо того, чтобы бродить по своему старому дому, заглядывая под кровати и проверяя шкафы, я вдруг пустилась в любовную авантюру с совершенно незнакомым человеком, беглым преступником, живущим под фальшивым именем, — он не спускал с меня глаз и однажды заговорил, когда я освободилась после работы. Жил он в маленьком домике, прилепившемся к подножию лесистого склона горы Трибаль. Севенны гостеприимно встречают тех, кому нужно скрываться. Он побелил стены домика и обложил печку огнеупорным кирпичом. Ни разу той зимой мне не пришлось мерзнуть.
Я сделала открытие, что рядом с той жизнью, в которую ты случайно окунулась, существует другая жизнь, которая точно так же могла бы быть твоей.
Как-то раз я лежала на постели в комнате для прислуги «Отеля Ролан». Окно было раскрыто, на стуле висело мое платье, я чувствовала шелковистое прикосновение простыни, которой было застлано трехспальное ложе, после душа я ненадолго прилегла. По привычке глаза мои следовали по лабиринту розово-красных линий на стенах и потолке. Время близилось к полудню. Уже через полчаса мне нужно быть внизу, подавать легкий картофельный суп и тушеного кролика — местное фирменное блюдо.
Сен-Мартьяль. Деревушка в трех километрах от нашего с Робертом хутора. Приехав туда в мае 1980 года, я поселилась в единственной на всю округу гостинице. В воздухе тихих улочек, между домами было что-то колдовское, нечто тягучее и притом невероятно располагающее к отдыху, из-за этого я спала по ночам как убитая, без сновидений. Через неделю я поняла, что хочу здесь остаться. Я посоветовалась с хозяйкой гостиницы, женщиной моего возраста, которая с трудом передвигалась на больных ногах с черными венами.
Она окинула меня оценивающим взглядом, словно крестьянин, выбирающий корову на базаре.
— Вы умеете готовить?
Она провела меня мимо судков с форелью в желе, с копченой утиной грудкой, мимо банок с аппетитным светло-розовым и желтым содержимым, открыла ящики на кухне, показала кастрюли и сковородки и объяснила подробно назначение ножей, висящих на гвоздиках в ряд.
— Имейте в виду, цесарок лучше вешать, а не резать.
Наконец она вручила мне ключ от комнатки под самой крышей. В мои обязанности входило накрывать и подавать на стол днем и помогать у плиты вечером. Я могла, когда захочу, пользоваться зеленым пикапом.
Единственный раз я действительно так и сделала. Единственный раз проехала мимо подножия той горы, на которой раньше жила, раздумывая, стоит ли поддать газу и на полной скорости въехать в кручу. Я хорошо помнила новых владельцев дома — архитектора с длинными светлыми волосами, его жену и дочку. Но поостереглась, посетив одну-другую ферму, где пополнила запас козьего сыра, вернулась прямиком в Сен-Мартьяль, откуда днем так приятно смотреть на склоны холмов, заросшие виноградниками, на овечьи пастбища и заросли тутовника, откуда в вечерних сумерках можно спуститься по винтовой лестнице и пройти на площадку, где гуляют дети и собаки, где по ночам спишь, не видя снов, а просыпаясь, распахиваешь ставни и видишь прямо напротив небольшое, обнесенное оградой кладбище на той стороне дороги. Она круто сбегает вниз, а потом, сделав несколько резких виражей, столь же круто поднимается вверх. Вероятно, покойники в сосновых гробах на пути к последнему приюту теряют всякую ориентацию и испытывают облегчение, когда скорбная процессия останавливается наконец на теневой стороне горной котловины, откуда им по крайней мере несколько веков предстоит взирать на родную деревню, что прилепилась на противоположной солнечной стороне.
