Фэй Уэлдон - Род-Айленд блюз
Вскоре после того, как миссис Даусон поместили в дом для престарелых, Гай переехал жить к сестре. К Лорне нельзя было предъявить никаких претензий в плане правонарушений, но вот у Гая была небезупречная кредитная история, к тому же он раза два-три привлекался к административной ответственности за вождение в нетрезвом состоянии. Обратите внимание, эти нарушения совпадают по времени с его разводом, поэтому Уэнди не склонна считать его закоренелым преступником. Жена Эдна отсудила себе ребенка (отличная новость: у меня есть еще и племянник!), дом, алименты и теперь живет с новым любовником. Она не позволяет Гаю видеться с ребенком — а вот это дурная новость, не успел племянник появиться, как его отняли! Бывшие супруги никак не могут договориться и за один только год обращались в суд пять раз. Вполне возможно, что у Лорны и Гая возникнут денежные затруднения, сказала Уэнди, почти все деньги, оставленные Марком, могут уйти на адвокатов, ведь Лорне в университете платят мало, ученые сейчас относятся к беднейшим слоям нашего общества. Надо платить за содержание Алисон в клинике; если бы расходы взяло на себя государство, оно потребовало бы в возмещение части расходов продать ее дом. Конечно, какие-то деньги могут быть спрятаны через трасты, но пока никаких следов этого не обнаружено. Уэнди предложила проследить за движением средств по банковским счетам и за кредитными историями, но я чувствовала, что с меня более чем довольно, сначала надо все это переварить, и сказала ей нет, не надо.
В зыбкой системе координат, предложенной нашим временем, Даусоны представлялись респектабельной, даже интеллигентной, хотя и очень скучной семьей; будь это фильм, все бы отныне жили долго и счастливо. Гай встретил бы какую-нибудь хорошую женщину, а освободившаяся от матери Лорна расправила бы крылья и полетела. Хотя, если судить по описанию Уэнди, это не в ее характере. Не надо судить о людях по себе. Но, может быть, я встретилась с Даусонами в черную полосу их жизни, и вот теперь их кузина Deus ex machina все уладит, как по мановению волшебной палочки.
Лорна позвонила Уэнди, а Уэнди позвонила мне и сказала, что Гай согласился пообедать со мной. Мы встретимся в “Рулз” на Мейден-лейн, это между Лондонской школой экономики, где он преподает, и Сохо, где работаю я, но гораздо ближе к нему, чем ко мне, подумала я. Значит, вот какие рестораны он любит: телячьи ребрышки, йоркширский пудинг, пирог с патокой, никаких вольностей в одежде. Добротная, дорогая еда. Я радостно трепыхалась и паниковала, как будто я наконец-то сама снимаю фильм, а не просто его монтирую. Странная меня ждала встреча: я знаю о людях так много, а они не знают обо мне ничего, это дает приятное, правда ни на чем не основанное ощущение власти.
У двери ресторана возникло небольшое недоразумение, меня не хотели пускать: я шла из Сохо пешком и потому надела кроссовки, а там сочли, что это неподобающая обувь для заведения такого класса. Я пригрозила, что приведу себя в соответствие, сняв кроссовки, и пойду в носках, и швейцар тут же сдался. Гай уже ждал меня за столиком. Он вежливо поднялся мне навстречу. Его вид не вызвал у меня никаких родственных чувств, да и с чего бы? Общей крови у нас с ним было немного, всего-то одна шестая. Гай был коренастый, в теле, можно даже сказать — толстый, казалось, он так и родился стариком, но взгляд был острый, живой, проницательный. Большие залысины, массивная челюсть, длинный подбородок, придающий лицу скорбное выражение, — а может, это просто тяжелая челюсть оттягивает уголки рта вниз. Я напомнила себе, что не любовника выбираю, а пытаюсь обрести семью. Кто сказал, что родственники непременно должны быть писаными красавцами, это полная несообразность. Тем не менее я поймала себя на том, что стараюсь расположить его к себе. Я чувствовала, что не слишком ему нравлюсь. Он заказал ростбиф, а я салат “Цезарь” без гренков, он счел это чудачеством и извинился перед официантом. Я сказала, надеюсь, он не считает меня психопаткой, помешанной на модных течениях и направлениях, он вежливо улыбнулся и сказал: ну что вы, конечно нет, однако тон был не слишком убедительный. Я стала рассказывать о своей работе, а он смотрел на меня с изумлением и никак не мог понять, чем я занимаюсь и зачем мне все это нужно. Мне такая реакция, в общем, даже понравилась. Приятно встретить человека, который не имеет никакого отношения к твоей профессии. С годами окоем нашей жизни суживается, нам нужно так много сказать, а чтобы это сказать, остается так мало, что мы только и можем говорить на профессиональном жаргоне, который отталкивает непосвященных. Гай и понятия не имел, кто такой Гарри Красснер, чье имя я упомянула в беседе. (Я заметила, что оно то и дело срывается у меня с языка, я ничего не могу с собой поделать.) Он, Гай, сказал мне, что знакомиться с Фелисити ему ни к чему, Род-Айленд далеко, а она очень стара и живет в пансионе, с него более чем достаточно собственной матери. По работе он редко бывает в Штатах, в основном читает лекции в Европе. Он понимает, что его мать Алисон наверняка захотела бы познакомиться со своей родной матерью, но Фелисити поздно спохватилась. Его матери уже все безразлично, лишь бы ей не мешали спокойно лежать в постели. Я пила кофе — он курил сигарету с фильтром — и старалась не показать, что считаю его редкостным занудой. Когда принесли счет, он предложил заплатить по нему мне, потому что в нашей встрече была заинтересована я, а не он. Я изумилась и заплатила. Он вежливо поблагодарил меня за удовольствие, которое ему доставила наша встреча, сказал, что очень приятно познакомиться с дальней родственницей, чем поставил меня на место. У выхода из ресторана мы простились, я ушла, оскорбленная до глубины души, пылая ненавистью.
Я позвонила Уэнди и сказала, что встреча оказалась полным фиаско, и Уэнди ответила, что очень огорчена за меня, но этого следовало ожидать. Люди за тридцать не склонны к рискованным эскападам, они не хотят никаких перемен. Им бы справиться с тем, что у них прямо перед носом, на это уходят все их силы. Я — исключение из правила. Я решила, что постараюсь пережить разочарование. Но на следующий день мне в монтажную позвонило другое чадо Алисон, Лорна, и пригласила как-нибудь зайти выпить чаю. Сейчас у нее очень много работы со студентами, но как только возникнет просвет, она звякнет. Я была на седьмом небе от счастья. Вечером дома я танцевала по квартире голая, и Красснер, который уже вернулся в Лондон, спросил, что за бес в меня вселился. Хотя и был в восторге от моего вида, ведь я обычно ныряю к нему в постель одетая, у меня сил нет даже раздеться.
— Булочки с джемом, сэндвичи, семейные фотографии! — пела я. — Наконец-то у меня появилась семья!
Он был изумлен и заинтригован. Мне кажется, американцы так замечательно осваивают пространства своей огромной страны лишь для того, чтобы убежать от семьи, и лицемерно изображают преданность домашнему очагу только в День благодарения. Они не дорожат родственными узами, не то что мы, для нас наша маленькая семейная ячейка — защита от враждебного мира. Они смелей и крепче нас. Родители Красснера поженились в Буффало; сейчас его отец живет в Техасе, а мама в Сакраменто, у него другая жена, у нее другой муж, оба начали жизнь заново. Красснер напоминает им о том, что оба они хотят забыть: об их совместной жизни. Отец твердит ему, как он похож на мать, мать внушает, что он совсем как отец. Оба утверждают, что гордятся им, и оба требуют от него денег. По ночам, лежа рядом со мной, он иногда тяжко вздыхает во сне, и мое сердце готово разорваться от жалости к нему, но все нанесенные жизнью раны не залечишь, а он получил всего лишь свою долю страданий. Не понимаю, почему мы рождаемся с такой способностью страдать. Но ведь на свете есть кино, оно всегда поможет нам перенестись в другое измерение.
20
Вот уже полтора месяца Фелисити и Уильям встречались почти каждый день, а сестра Доун ничего об этом не знала. Между двумя и пятью дня все в “Золотой чаше” затихало: ее обитателям было рекомендовано уединяться в собственных апартаментах для отдыха и медитации. Можно было посмотреть что-нибудь на видео, в “Чаше” имелась целая коллекция черно-белых фильмов — шедевры Голливуда, как было сказано в рекламном проспекте, а также великое множество руководств по нравственному усовершенствованию: “Правильное дыхание как путь к достижению высшего душевного спокойствия”, “Искусство совершенной памяти”, “Встретьтесь со своим истинным Я” и прочее в таком же роде. Большинство обитателей, давным-давно пересмотревшие все старые фильмы и эмоционально опустошенные ежедневными усилиями на пути самосовершенствования и самопознания, просто спали. Сестра Доун проскальзывала наверх к доктору Грепалли, и весь персонал вздыхал с облегчением, когда она исчезала. Заведение погружалось в дрему.
В Западном флигеле, том самом длинном, низком строении, которое София увидела из окна в кабинете доктора Грепалли, день мало чем отличался от утра. Жужжали и гудели установки, поддерживающие жизнь, то и дело подавали сигналы тревожные датчики: не справляется с работой сердце, давление поднялось слишком высоко или опустилось ниже нормы. Кроткие старческие глаза сонно глядели в потолок, весь пыл жизни давно погас, оставалось только плавать в приятных снах, какие вызывает коктейль нынешних снотворных. Здесь, в Западном флигеле, ухаживали за теми пациентами, кто впал в старческое слабоумие или перестал контролировать свои естественные отправления. Сюда время от времени приходили священники, чтобы совершить последний обряд, в основном это делалось ради обслуживающего персонала (среди медсестер и санитарок много ирландцев и католиков), отходящих в мир иной пациентов уже давно не волновала загробная жизнь, спасение души и небесная кара. Сюда же подъезжали неприметные катафалки похоронных бюро и увозили бренную оболочку некогда полных жизни людей через задние ворота. В “Золотой чаше” сразу становилось известно, если задние ворота открыли: шушукался персонал, да и сами ворота скрипели на всю округу, сколько их ни смазывай. Доктор Роузблум был один из немногих, кто умер в главном здании, такое случалось, хоть и редко. Наметанный глаз сестры Доун сразу замечал признаки возможной скоропостижной смерти: например, острая боль в большом пальце правой ноги, которая не вызывает у пациента особой тревоги, может быть предвестником инфаркта; или вдруг человек сделался прозрачно-бледным, стал уходить в себя — это его душа готовится покинуть тело, как будто ее заранее известили. Пациенту тут же вливали седативное средство в витаминный коктейль, который полагалось пить три раза в день, и незаметно перевозили в Западный флигель; если опасное состояние удавалось благополучно купировать, его дня через два-три возвращали в главное здание. А доктор Роузблум взял и исподтишка скоропостижно скончался, назло ей, сестре Доун, как она считала, и это был диссонанс в гармоничном многоголосии, фальшивая нота резала слух. “Золотая чаша” была словно послушный инструмент в ее искусных руках, она не выносила, когда струны плохо держат строй и западают клавиши. Сейчас, она это чувствовала, рояль в отличном состоянии, играть на нем одно удовольствие, звучит отлично, даже весело, ну прямо пианола. Она может подняться к доктору Грепалли и расслабиться или хотя бы помочь расслабиться ему, к ее услугам корсеты, высоченные шпильки и небольшая плетка.
