Джон Пэрис - Кимоно

— Эти дамы тоже родственницы Фундзинами? — спросил он Ито.

— О нет, совсем нет, — прошептал адвокат, — вы очень ошибаетесь, мистер Баррингтон. Японские дамы остаются дома, никогда не ходят в рестораны. Эти девушки не дамы, это гейши. Гейши очень популярны у иностранцев.

Джеффри понял, что он совершил свой первый «faux paas»[22].

— Теперь, — сказал мистер Ито, — будьте добры пройти сюда: мы поднимемся в зал для пиршеств.

Столовая оказалась еще больше, чем приемная. Вдоль стен стояли два ряда красных лакированных столов приблизительно в восемнадцать дюймов высотой и такой же ширины. Таинственная маленькая посуда была расставлена на этих столах; бросалась в глаза плоская красноватая рыба с громадными глазами, которой была придана самая заносчивая поза; это само по себе было приглашением к еде.

Английских гостей провели к назначенным им местам в самом конце комнаты, где два столика стояли в почетной изоляции. Там посадили их, как короля и королеву, а подданные поместились двумя длинными шеренгами справа и слева от них. Сиденьями служили простые подушки, но предназначенные для Джеффри и Асако лежали на низеньких подставках. Потом два ряда Фудзинами заняли отведенные им места вдоль стен. За ними пошли гейши; каждая девушка несла маленькую белую китайскую бутылку в форме тыквы и тонкую чашечку, похожую на те ванночки, которыми любящие гигиену старые девы запасаются для своих канареек.

— Японское саке, — сказала Садако своей кузине. — Вам не угодно?

— О, я не откажусь, — отвечала Асако, которая старалась восхищаться всем. Но на этот раз она дала неудачный ответ, потому что, как принято думать в Японии, воспитанные дамы не пьют теплой рисовой водки.

Гейши выглядели чрезвычайно мило, медленно приближаясь в почти ритуальной процессии. Их ноги, похожие на маленьких белых мышей, распахивающиеся полы безупречно чистых кимоно, преувеличенная заботливость и услужливость и строго определенные позы казались рисунками ваз Сацума. Их платья были всех цветов: черного, голубого, пурпурного, серого и пунцового. Уголки пол, отогнутые над подъемом ноги, показывали пестрые нижние платья, привлекая взоры мужчин, и вышитые на них шаблонные цветы; у более молодых были отогнуты и закреплены вверху длинные рукава. Маленькие девушки-танцовщицы, лет тринадцати-четырнадцати, так называемые «ханйоку», то есть полудрагоценности, сопровождали своих старших сестер по профессии. Они носили очень яркие платья, совсем как куклы, а их массивные прически были убраны серебряными блестками и искусственными цветами художественной работы.

— О, — воскликнула в восторге Асако, — я хотела бы, чтобы одна из этих гейш научила меня, как нужно по-настоящему носить кимоно; у них это выходит очень изящно!

— Не думаю, — ответила Садако. — Это вульгарные женщины, дурной стиль; я научу вас приемам более благородным.

Но все гейши имели серьезный и достойный вид и совсем не походили на бабочек из опереток, по которым Джеффри составлял себе некогда представление о Японии.

Они опускались на колени перед гостями и наливали немного саке в протянутые им плоские чашечки. Потом вытягивали руки и, казалось, замирали.

Первая чаша была выпита, причем слышался звук какого-то сосания. Потом наступила полная тишина, прерываемая только шарканьем ног девушек, приносящих новые бутылки.

Мистер Фудзинами Гентаро обратился к собравшимся гостям, предлагая им начать еду и забыть о церемониях.

«Это похоже на сигнал — раз, два, три — на скачках», — подумал Джеффри.

Все гости заработали палочками для еды. Джеффри взял свою пару. Два тонких отрезка дерева не были разделены на одном из концов, чтобы показать, что они еще не употреблялись. Надо было дернуть, чтобы разорвать их. Когда он сделал это, тонкая полосочка дерева выпала из щели между ними.

Асако смеялась.

— Это зубочистка, — объяснила кузина Садако. — Мы называем такие палочки для еды «комочи-хаши», палочки с ребенком, потому что зубочистка внутри палочки, как дитя внутри матери. Очень смешно, по-моему.

Были супы двух сортов — великолепные; была рыба, вареная и сырая, красными и белыми ломтиками, поданная со льдом; были овощи, известные и неизвестные — сладкий картофель, французские бобы, стебли лотоса, побеги бамбука. Все надо было есть с помощью палочек — трудная работа, когда надо было отделить крылышко цыпленка или донести до рта сваренное всмятку яйцо.

Гости не особенно заняты были едой. Они как бы только развлекались ею, прихлебывая постоянно вино, куря сигареты и ковыряя в зубах.

Джеффри, по его собственному выражению, проглядел себе все глаза, когда мистер Фудзинами Гентаро поднялся со своей подушки в дальнем конце зала. В речи, полной поэтических цитат, на подбор которых, должно быть, немало труда потратили студенты из его семьи, он приветствовал Асако Баррингтон, которая, сказал он, ныне возвращена Японии как семейная драгоценность, затерянная, но обретенная вновь. Он сравнивал ее посещение с внезапным цветением древнего дерева. Это, может быть, звучит не особенным комплиментом, но он намекает не на возраст леди, а на древность той семьи, представительницей которой она является. После долгих извинений по поводу безвкусности предложенного угощения и бедности развлечений он провозгласил тост за здоровье мистера и миссис Баррингтон; тост был выпит всей компанией стоя.

Ито извлек из своего кармана перевод этой речи.

— Теперь прошу сказать несколько слов в ответ, — распорядился он.

Джеффри, чувствуя себя смешным, поднялся, поблагодарил всех за доставленное ему и его жене величайшее наслаждение. Ито переводил.

— Теперь, пожалуйста, предложите выпить за здоровье семейства Фудзинами, — сказал адвокат, по-прежнему руководя его действиями.

За здоровье мистера и миссис Фудзинами торжественно выпили все, включая и самих чествуемых лиц.

«В этой стране, — подумал Джеффри, — принято готовить застольные спичи перед обедом. Недурно придумано. Это избавляет от нервности, лишающей аппетита».

Старый джентльмен с трясущейся челюстью поднялся на ноги и приблизился к столику Джеффри. Он дважды поклонился и протянул руку, похожую на клешню.

— Мистер Фудзинами Генносуке, отец мистера Фудзинами Гентаро, — возвестил Ито. — Он удалился от мира. Он желает выпить вина с вами. Пожалуйста, вымойте вашу чашку и дайте ему.

Прямо перед Джеффри стояло что-то вроде полоскательной чашки, что он до сих пор склонен был принимать за плевательницу. Повинуясь указаниям, он погрузил свою чашку в эту посудину и подал ее старому джентльмену. Мистер Фудзинами Генносуке принял ее в обе руки, как нечто священное. Прислуживающая гейша налила туда немного зеленоватой жидкости, которая и была выпита с подсасыванием и причмокиванием. Опять поклоны; затем чашка была возвращена, и старый джентльмен удалился.

Его сменил сам мистер Фудзинами Гентаро, повторив ту же церемонию выпивания саке. И затем прошли все члены семьи, один за другим, выпивая из той же чашки. Похоже было на фигуру в лансеровской кадрили.

Каждый раз, как сгибалась и кланялась новая фигура, Ито возвещал ее имя и звание. Их имена были так же похожи, как их лица и костюмы. Джеффри мог только смутно припомнить, что ему был представлен член парламента, толстый человек с огромной, как яблоко, опухолью под ухом, и два армейских офицера, рослых, со светлым взглядом, которые понравились ему больше других. Были и разные правительственные чиновники, но большинство — деловые люди. Наверняка Джеффри мог различить только самого хозяина и его отца.

«Оба глядят, как два старых коршуна», — думал он.

Был там и мистер Фудзинами Такеши, сын хозяина и надежда семьи, бледный юноша с тонкими усами и нездоровой сыпью на лице, как зернышки малины под кожей.

Между тем гейши приносили все новые и новые кушанья, сменявшиеся без всякой системы, что вовсе не похоже на принятую в Англии строгую последовательность. Ито постоянно побуждал Джеффри есть, в то же время непрестанно повторяя свои извинения за качество пищи. Джеффри очень ошибся, вообразив, что рыба и окружающие ее блюда, стоявшие перед ним вначале, были полным обедом. Он с удовольствием оказал им честь и теперь с тревогой убедился, что это была только закуска. Также слишком поздно заметил он, как мало ели другие гости. Совсем не было бы невежеством оставить некоторые блюда нетронутыми или только брать из них кусочек время от времени. Невежливо — не есть совсем ничего.

Появлялись подносы с жарким и бутербродами, вазы с супом, угри, жаренные на вертеле, — знаменитый токийский деликатес; наконец, неизбежный рис, рыхлым веществом которого японский эпикуреец заполняет последние уголки своего завидного желудка. Рис принесли в круглом, похожем на барабан ящике из блестящего белого дерева, окованном медными яркими обручами, большом, как шляпная коробка. Девушки накладывали эту клейкую массу в китайские чашки для риса деревянными плоскими ложечками.