Наталья Калинина - Останься со мной навсегда
«Мне все говорят, что у меня глаза, как у кошки».
«В тебе нет совершенно ничего от кошки, Констанс. У кошек хитрые глаза — они всегда как бы себе на уме. А у тебя глаза наивные. Наивные и бездонные, как море… Мне очень нравится твоя наивность».
«Я вовсе не наивная — это тебе так кажется».
«Нет, Констанс, ты наивная. Ты даже сама не знаешь, как ты наивна… Кстати, наивность — явление крайне редкое среди актрис. Но очень частое среди русалок».
«Так, значит, ты окончательно причислил меня к категории русалок?»
«Конечно. Кстати, знаешь, кто был моей первой любовью?»
«Кто?»
«Та русалочка из сказки, которая выкинула плавники, потому что слишком любила рыбака — а может, они просто вышли из моды… Я пошутил, Констанс. Ты сама прекрасно знаешь, кто моя первая любовь, — ты видишь ее каждое утро в зеркале, когда гример готовит тебя к съемке. Но это вовсе не отрицает того факта, что ты — русалка».
«Я согласна быть русалкой, если так хочется тебе, — с плавниками или без».
«Я предпочитаю тебя без плавников, Констанс. Плавники, наверное, очень колючие… А если серьезно — знаешь, я думаю, каждый мужчина в глубине души мечтает о том, чтобы его полюбила русалка. Русалки умеют любить самоотверженно».
Она-то думала, что он любил в ней ее саму, а теперь выяснилось, что она была всего лишь жалкой копией его первой любви.
Он сказал, ему кажется, что она всегда была рядом. Это, наверное, потому, что он уловил в ее облике уже знакомые черты. Ее же это навело на мысль, что они уже были вместе когда-то раньше — в прежних жизнях, в предыдущих воплощениях… Это делало их любовь чем-то бесконечным, находящимся вне пределов времени. То чувство, которое соединило их в этой жизни, как будто бы указывало обоим путь в бессмертие…
А оказывается, все объяснялось так просто и банально! Разочарование на какое-то мгновение взяло верх над болью. Нет, она не разочаровалась в нем — ведь он и сам не понимал, чем было порождено его чувство к ней. Она разочаровалась в жизни вообще, в бытии как таковом. Она-то думала, что существует какая-то особая — вселенская — логика, которой следуют избранные и которая помогает этим избранным обрести друг друга в новой жизни, в новом воплощении… Абсурд, да и только.
Но как объяснить то, что она тоже его узнала? Как объяснить озарение, пришедшее к ней в ту минуту, когда он выбежал на сцену? Когда, взглянув на него, она подумала… Нет, она ничего не подумала в ту минуту — она была слишком поражена, увидев его, чтобы думать вообще. Она просто почувствовала, что он — он.
Генетики утверждают, что талант может передаваться по наследству от родителей к детям — и это действительно доказано историей. Она не унаследовала от матери ни один из ее талантов и внешне походила на нее лишь отдаленно, а по характеру вообще была совсем другая. Но ей передалось от матери самое главное: ее любовь. Любовь матери к парню с лучистыми глазами и до дерзости обаятельной улыбкой, которая словно обещала тебе вечный праздник, уже была заложена в ней, когда она родилась на свет. Портрет, написанный матерью, был лишь жалкой копией того образа, который все это время жил в ее, Вероники, сознании незаметно для нее самой, и чисто интуитивно она искала его черты в окружающих ее мужчинах… Вот как, оказывается, все это объяснялось: ее многочисленные — и всегда поверхностные — увлечения, а потом — это невероятное узнавание, когда она встретила его.
Но сейчас ее не интересовало, как это объяснялось и объяснялось ли вообще. Чем была порождена ее любовь, не имело больше никакого значения с тех пор, как сама любовь потеряла всякий смысл. Сейчас важно было лишь одно: как ей спастись от этой боли?..
Вряд ли для нее существовал путь к спасению. Разве что один… Но и он невозможен. Время невозможно повернуть вспять, и она, Вероника, не может перевоплотиться в белокурую Констанс с наивными зелеными глазами, то есть в ту девушку, которая была незабываемой любовью его юности. И которая потом стала ее матерью.
— Ты ли это, Вероника? — произнесла она вслух, резко затормозив у светофора на въезде в Вашингтон. — Ты ли это?.. Неужели ты, та самая Вероника, которая всегда считала себя центром мироздания, теперь готова отречься от себя самой, от своей собственной сути? Неужели, если бы в силу какого-то волшебства это стало возможным, ты бы согласилась перестать быть Вероникой и превратиться в Констанс?..
Из зеркальца заднего вида на нее смотрели воспаленные, растерянные глаза. Растерянность, которую она прочла в собственном взгляде, и дала ей ответ на этот вопрос: да, она бы согласилась. Какой ей смысл быть Вероникой, если его настоящей любовью была Констанс?
Сзади нетерпеливо засигналила машина, напомнив ей о том, что зеленый свет уже давно зажегся. Отбросив упавшую на лоб прядь волос, она сорвалась с места и снова понеслась вперед. В неизвестность.
Уже начало светать, когда она добралась до аэропорта. Клерк за окошком кассы спросил, куда ей нужно лететь. Она могла бы ответить: «В страну юности моей матери». Но вместо этого попросила продать ей билет на любой ближайший рейс.
Клерк покосился на нее с подозрением — он почти наверняка подумал, что она какая-нибудь преступница и скрывается от правосудия, — однако не стал задавать лишних вопросов и продал ей билет на Майами. Он сказал, что вылет через двадцать пять минут, и посоветовал поторопиться.
Когда самолет оторвался от земли, ей стало немного легче.
«В то утро, проснувшись рядом с тобой, я вдруг почувствовала себя невероятно чистой, — читала Вероника, пока самолет уносил ее к солнечным пляжам Майами. — Я не знала, что возможно очиститься от всей той грязи, которая прилипла ко мне за последние четыре года — за эти четыре отвратительных года, что я провела в Голливуде… Это происходило не по моей вине — а может, и по моей вине тоже… Но теперь это не имело никакого значения. Теперь я была чиста, как новорожденный младенец, — потому что ты очистил меня своей любовью.
Я ждала, когда ты проснешься, чтобы сказать тебе об этом… Потом вдруг поняла, что не могу тебе этого сказать — ведь тогда мне бы пришлось посвятить тебя во все мерзейшие подробности моей жизни в Голливуде. А этого я бы никогда не смогла сделать.
Ты спал, свернувшись калачиком и спрятав обе руки под подушкой, — в такой позе обычно спят дети. Твои густые черные волосы рассыпались по белоснежной наволочке и падали тебе на глаза… Ты улыбался во сне, и в твоей улыбке было что-то настолько чистое и по-детски беззащитное, что, глядя на тебя, мне хотелось плакать от нежности.
Ты говорил мне, что я чиста и наивна, как маленькая девочка… Ты бы, наверное, отшатнулся от меня, если б узнал, какой жизнью я жила до того, как встретила тебя.
Прозрачное мартовское утро медленно просыпалось за окном, просачиваясь к нам сквозь неплотно задернутые шторы, а я смотрела на тебя спящего и размышляла о своем прошлом… И удивлялась, что эти воспоминания больше не причиняют мне боли. Даже отвращения к себе самой, которое жило во мне все эти годы, я больше не испытывала — ведь теперь я была чиста, чиста, чиста…
Теперь мне казалось, что все эти мерзости происходили не со мной, а с какой-то другой, едва знакомой мне девушкой — именно поэтому я могла совершенно спокойно перебирать в памяти события моего прошлого, не испытывая при этом стыда и отвращения.
Наверное, я очень слабохарактерная — иначе я бы сумела воспротивиться, когда все это началось. Я была марионеткой в руках судьбы — и судьба распоряжалась мной как ей заблагорассудится. Я даже не пыталась выбраться из грязи — я просто плыла по течению, позволяя этим скотам делать со мной все, что они хотели… А подумать, что с самого раннего детства я мечтала о большой и чистой любви!
Я с детства хотела только этого: любить и быть любимой. Успех, карьера в кино, крупные гонорары — все это пришло ко мне как бы само собой, я вовсе не желала славы… Когда я, поверив, как последняя идиотка, этому скоту Уэсту, решила попробовать свои силы в Голливуде, я устремилась туда в поисках любви. Я думала, что там, в этом мире красивых людей, сверкающем праздничными огнями, я непременно встречу великую любовь.
Так оно в конце концов и вышло. Ведь, не стань я актрисой, я бы не получила эту роль, не приехала бы в Рим и не встретила тебя… Наверное, это оправдывало все.
Лежа рядом с тобой в то утро после первой ночи, которую мы провели вместе, я мысленно рассказывала тебе мою историю — уже зная, что никогда не смогу рассказать ее тебе вслух.
Я родилась на маленькой ферме в Калифорнии, в живописном захолустье. Мы ни в чем не нуждались, но вовсе не были богаты. Я была единственным ребенком, и родители очень оберегали меня. До тех пор, пока я не пошла в школу, я ничего не знала, кроме нашей фермы.
Я проводила свои дни в полном одиночестве, если не считать родителей — которые, впрочем, не могли уделять мне много времени, потому что были слишком заняты работой на ферме. Но одиночество не тяготило меня. Я нисколько не завидовала другим детям, которых родители отпускали на целый день из дома, — даже если бы мои отец и мать не запрещали мне выходить за пределы двора, я бы все равно не стала участвовать в их шумных играх. Мне никогда не было скучно наедине с самой собой — ведь у меня были мои мечты…
