Фэй Уэлдон - Род-Айленд блюз
Ну да, признаюсь, из-за Гарри Красснера, моего личного, персонального “Харе Кришна”, который то спал в моей постели, то не спал, и тогда почва уходила у меня из-под ног, а я хотела чего-то прочного, постоянного. Это вас устраивает?
Любимым шпионом Уэнди в зарегистрированном фонде поддержки сирот, у которых мать неизвестна, была двадцатичетырехлетняя Мелисса, она только что окончила университет и не видела причин, почему мать, которой за восемьдесят, не должна встретиться со своей семидесятилетней дочерью; так вот, Мелисса просмотрела кипы пыльных архивов приютской больницы — компьютеров тогда, естественно, не было, — пострадавших от пожара, который вспыхнул во время бомбежки, залитых водой, когда пожар тушили, сваленных в подвале церкви Святого Мартина на Темзе в Кингстоне, куда его перевезли для безопасности, чтобы сохранить, и там забыли, и отыскала в записях, что шестого октября 1930 года Фелисити Мур, пятнадцатилетняя девица, принадлежащая к приходу церкви Святого Мартина, разрешилась незаконнорожденным младенцем женского пола. (Отец младенца неизвестен.) Документы, касающиеся усыновления (они сохранились значительно лучше), свидетельствовали о том, что в середине ноября три младенца по имени Алисон были взяты на воспитание приемными родителями; согласно записям Службы регистрации актов гражданского состояния, две девочки из этих трех умерли — одна в возрасте трех лет (от полиомиелита), другая в возрасте четырнадцати (погибла во время немецкого налета), а третья, Алисон Мур, вышла в двадцать один год замуж за некоего Марка Доусона, палеонтолога по профессии. Один шанс из трех, что миссис Доусон — дочь Фелисити. Лично я ничуть не сомневалась, что это именно она. Когда ты все время имеешь дело с вымыслом, твоя собственная жизнь тоже превращается в вымысел. Я попала в ловушку киносценариев.
17
Фелисити вернулась с похорон оживленная, в приподнятом настроении, и сестра Доун сочла это странным: неадекватные эмоции могут свидетельствовать о наступлении начальной стадии старческого слабоумия. Она сообщила о своих подозрениях доктору Грепалли, он перехватил свою новую и самую любимую пациентку в длинном коридоре с мягкой дорожкой поверх сверкающего паркета и с двухкамерными стеклопакетными окнами, по которому она шла к своему “Атлантическому люксу”, и зашагал с ней в ногу.
Она на ходу сняла перчатки, и он заметил, что на ее пальцах только одно кольцо, все остальные она сняла перед уходом. Обитателей “Золотой чаши” настоятельно просили не надевать драгоценности, если они непременно желали уехать из пансиона без сопровождения, дабы не провоцировать грабителей. Доктор Грепалли подумал, что одно кольцо — это компромисс, она вроде бы и признает, что мир за пределами “Золотой чаши” полон опасностей, и в то же время как бы насмехается над ее мудростью. Ничего, скоро она перестанет бороться и будет всем довольна. Фелисити рассматривала свои пальцы, будто видела их в первый раз. Кожа на руках сморщилась, стала сухой, вся в пигментных пятнах, но пальцы по-прежнему длинные, изящные, полные жизни. Она их растопырила, словно проверяя и гоня прочь артрит.
— С похорон, Фелисити? — сказал он. — Какая вы отважная, да еще в такую погоду. Наверное, расстроены. Если хотите, зайдите ко мне, мы поговорим.
— Я ничуть не расстроена, — возразила Фелисити. — Я столько народу перехоронила, и ничего, осталась жива без вашей помощи.
Он в порыве преувеличенного участия схватил ее за локоток:
— Фелисити, Господь посылает нам возможность испытывать чувства, чтобы мы их выражали, иначе нас ждет кара. Отказ открыто проявить то, что мы чувствуем, приводит к постоянным головным болям, к обострению артрита.
— Лично я считаю причиной артрита сырость, а не подавленные чувства. Кстати, ветер сейчас восточный, а у меня в комнатах батареи слишком слабо греют. Может быть, вы позаботитесь, чтобы я не замерзала. — Она улыбнулась ему так обольстительно, что он просто не мог на нее рассердиться, и ушла. Обескураженный, он сдался. Сестра Доун выждала десять минут, подошла к двери люкса, сделала вид, будто стучит, но к двери не прикоснулась и вошла. Фелисити сидела за столом и подбрасывала в воздух монеты, а потом, когда они падали, рисовала линию.
— Как интересно, — сказала сестра Доун. — Это такая игра?
— Можно назвать и так, — ответила Фелисити. — Я не слышала, чтобы вы постучали.
— Я стучала довольно громко, — возразила сестра Доун. — Естественно, мы должны знать, что с возрастом наш слух слабеет. Некоторые из наших гостей не полагаются на свой слух и предпочитают иметь над дверью сигнальную лампочку.
— С этим мы пока повременим. Чего вы, собственно, добиваетесь, хотите лишить меня уверенности в своих силах?
— Зачем же отрицать очевидное, правде всегда лучше смотреть в глаза, — заметила сестра Доун. — Игра, видно, в самом деле очень увлекательная. Может быть, вы научите ей и всех нас? Прекрасный способ лучше узнать друг друга.
— Еще чего не хватало. Мне выпала пятьдесят четвертая гексаграмма, и ни одна черта не говорит о развитии: “Невеста. Не следует никуда выступать. Несчастье”.
— Мисс Фелисити, сейчас в библиотеке начнется тренинг “Спокойствие духа и умиротворение”, — залепетала растерявшаяся мисс Доун.
— Пожалуйста, называйте меня мисс Мур, — ответила Фелисити. — Фелисити я только для родных и друзей. Кажется, я вам уже говорила.
— Неформальное обращение расковывает людей, — продолжала настаивать мисс Доун. — Исследования доказывают, что близкие, дружеские отношения помогают нам оставаться молодыми телом и душой. А мне хочется думать, что я ваш друг и советчик.
— И в той и в другой роли вы самозванка, — возразила Фелисити. — Мне от “Золотой чаши” нужен только бытовой комфорт, а душу мою оставьте в покое.
— Боюсь, у вас небольшие нелады с памятью. Вы зарегистрированы в “Золотой чаше” как миссис Фелисити Бакс. И вдруг сейчас оказывается, что вы — мисс Мур.
— Пусть вас это не волнует, миссис Бакс будет по-прежнему подписывать все чеки.
И Фелисити встала, выпроводила сестру Доун из гостиной и очень решительно закрыла за ней дверь. Казалось, она вернулась с похорон на десять лет моложе и на тридцать — озорней. Сестра Доун пожалела, что не взяла в “Чашу” Пулицеровскую лауреатку, как планировала сначала, пусть бы себе курила на здоровье.
Сестра Доун пошла в библиотеку, где доктор Грепалли проводил тренинг “Спокойствие духа и умиротворение”. Собралось десять обитателей “Золотой чаши” — и то спасибо. Посещение, разумеется, было добровольным, никакого принуждения, сохрани Господь. Какой толк от тренинга, если твоя душа в нем не участвует? Однако присутствующим всегда подавали херес (умеренное количество алкоголя помогает старческим сосудам сохранять эластичность), а также сообщали о предстоящих экскурсиях: например, в морской музей, где всегда можно увидеть какую-нибудь вновь приобретенную рыбину, во вновь открывшийся музей индейского быта, искусств и ремесел, о выступлении какого-нибудь танцевального ансамбля.
А вот посещение казино на территории индейской резервации в Фоксвуде “Золотая чаша” решительно не приветствовала, азартные игры здесь осуждались: ведь старики могут пристраститься к ним, как к наркотику, человек забывает обо всем на свете и просаживает денежки до последнего гроша. Нельзя старикам играть в кости, тут нужны лихость и сноровка, что уж говорить о картах и рулетке, когда ты тупо делаешь ставку за ставкой и просто ждешь, повезет тебе или не повезет. Не повезло… опять не повезло, в который уже раз… а потом ты вдруг выиграл. Но выигрыш выпадает так редко и такой мизерный, оно и понятно, если у тебя есть хоть капля разума: выигрывать должно казино, иначе оно не сможет существовать, не будет этой приглушенной музыки, притененного света, звона сыплющихся монет, плывущего в воздухе запаха барбекю и пряного соуса, дешевой еды; не будет плотной толпы в несколько рядов пожилых дам и вдов с подсиненными волосами, которые играют без всякой системы, вслепую, положась на волю Судьбы. Ужасное плебейство, обитателям “Золотой чаши” там делать нечего.
Да, родственникам поистине есть за что благодарить “Золотую чашу”: она не подпускает своих подопечных к игровым автоматам и тем самым сохраняет завещанное им наследство. А индейцы, на чьих территориях — стало быть, и в Фоксвуде тоже — не действуют законы, ограничивающие создание игорных заведений, и потому они не платят налогов со своих баснословных барышей, — эти самые индейцы еще имеют наглость прибедняться и вопить об исторической несправедливости, хотя чистокровного индейца там днем с огнем не сыскать, они давным-давно переженились с афроамериканцами. Словом, если кому-то из обитателей “Чаши” и удавалось улизнуть на денек в Фоксвуд, они о своей вылазке помалкивали. Дома, в “Золотой чаше”, им всегда предлагались развлечения куда более возвышенные — духовное самоусовершенствование. Да, дома, ведь “Золотая чаша” — их дом.
