Бонкичмондра Чоттопаддхай - Индира
«С какой стати Картикея называет Шиву дядюшкой?» — мелькнуло в затуманенном мозгу Кришноканто.
В это время Картикея снова позвал: «Дядя!» Возмущенный Кришноканто потянулся, чтобы надрать уши непочтительному юнцу. Но трубка, зажатая в руке старика, со звоном упала на коробочку с бетелем, та опрокинула плевательницу, и все с грохотом полетело на пол. Шум разбудил Кришноканто. Он раскрыл глаза, и в самом деле видел перед собой Картика. Красотой подобный молодому богу, перед ним стоял Гобиндолал.
— Что случилось, сынок? — растерянно спросил Кришноканто. Старик был очень привязан к своему племяннику.
Гобиндолал смутился.
— Спите, дядюшка, — проговорил он, — я ведь просто так к вам зашел. — И он принялся расставлять по местам кальян, бетель и плевательницу.
Но Кришноканто был не из тех, кого легко провести, память у старика была хорошая. «Ну, ну, — подумал он, — не иначе как хитрец опять явился просить за луноликую ведьму».
— Нет, — сказал он вслух, — я выспался.
Гобиндолал не знал, с чего начать. Утром ему казалось совсем нетрудным объяснить все Кришноканто, но сейчас Гобиндолал чувствовал себя неловко. Неужели из-за этого разговора с молодой женщиной у пруда Баруни? А старый Кришноканто тем временем забавлялся смущением племянника. Видя, что тот в нерешительности молчит, Кришноканто заговорил о делах поместья, потом перешел на дела домашние, затем заговорил о тяжбах. О Рохини — ни слова, Гобиндолал тоже ничего не сказал; Кришноканто только посмеивался про себя. Несносный старик, этот Кришноканто! Наконец, все темы были исчерпаны, и Гобиндолал уже повернулся, чтобы уйти, но Кришноканто окликнул своего любимца:
— Послушай, эта ведьма, за которую ты поручился утром, в чем-нибудь призналась?
И Гобиндолал вкратце передал дяде все, что рассказала ему Рохини. Только о встрече у пруда умолчал.
— Как по-твоему, что теперь с ней делать, а?
— Воля ваша.
Продолжая потешаться, Кришноканто, однако, с важностью произнес:
— Я не верю ни одному ее слову. Думаю, ее нужно обрить и выгнать из деревни.
Гобиндолал ничего не ответил. Тогда хитрый старик добавил:
— Но если ты думаешь, что она не виновата, можешь отпустить ее, пожалуй.
Гобиндолал вздохнул с облегчением.
Глава четырнадцатая
Рохини отправилась домой, решившись, по совету Гобиндолала, уехать с дядей в Калькутту. Но, войдя в комнату, она без сил опустилась на пол и разрыдалась.
— Не могу я оставить эту деревню, — говорила себе Рохини. — Умру, если не буду видеть его. А уеду в Калькутту, то, конечно, не смогу его видеть. Останусь здесь. Эта деревня для меня теперь и рай, потому что здесь жилище моего Гобиндолала, и кладбище, потому что я здесь умру от тоски. Ведь случается, что и на кладбище люди умирают не сразу. Что мне могут сделать, если я останусь? Кришноканто выгонит? Я вернусь снова. Гобиндолал рассердится? Пускай, зато я буду его видеть. Глаз у меня отнять никто не может. Не поеду я в Калькутту, никуда отсюда не поеду. Только в царство Ямы. Но больше никуда.
Придя к такому решению, эта негодница Рохини встала и снова, как бабочка на огонь, устремилась к Гобиндолалу. «О владыка мира, о ты, защитник бедных и покинутых, — мысленно взывала она, — я так несчастна, так одинока, спаси меня, погаси жгучее пламя моей любви, не мучай бедную женщину. Видеть его для меня и невыносимая мука, и бесконечное счастье. Я вдова, я потеряла все: касту, счастье, цель в жизни. Что же у меня осталось и что мне беречь, господин мой? О Дурга, о Кали, о ты, всемогущий Вишну, помогите мне, укрепите мой разум! Нет у меня больше сил жить в такой муке!»
Но ее горячее от любви сердце не желало останавливаться, оно билось по-прежнему. Наум ей приходили всякие мысли. То она думала отравиться. То ей хотелось кинуться к ногам Гобиндолала и во всем открыться ему, то она решалась уйти куда глаза глядят или утопиться в пруду Баруни. Минутами она была готова навлечь вечный позор на свою голову и бежать вместе с Гобиндолалом.
В таком состоянии, вся в слезах, Рохини снова предстала перед Гобиндолалом.
— Что случилось? — спросил он. — Ведь уже решено, что ты едешь в Калькутту?
— Нет.
— Почему? Ты ведь только что была согласна.
— Не могу я уехать.
— Конечно, я не вправе приказывать, но лучше бы тебе уехать.
— Для кого лучше? — вырвалось у Рохини.
Гобиндолал опустил голову. Он не посмел сказать то, что думал.
Сдерживая рыдания, Рохини повернулась и пошла к дому. Гобиндолал задумался. Он был взволнован до глубины души. В это время к нему подбежала Бхомра.
— О чем ты думаешь?
— Отгадай.
— О том, какая я у тебя черная.
Гобиндолал досадливо отмахнулся.
— Что такое? — воскликнула Бхомра, притворяясь рассерженной. — Ты думаешь не обо мне? О ком же еще ты смеешь думать?
— Будто ты одна на свете! Я о другом человеке думаю.
Тогда Бхомра обвила руками его шею и, целуя, шепнула нежно и лукаво:
— Ну-ка, скажи, кто этот другой человек?
— Зачем тебе знать?
— Ну скажи, пожалуйста!
— Ты рассердишься.
— Ну и пусть рассержусь, а ты все равно скажи.
— Ступай посмотри, все ли поужинали.
— Сейчас, только скажи, кто этот человек.
— Вот пристала! Ну хорошо, я думаю о Рохини.
— Почему?
— Откуда я знаю!
— Знаешь. Говори почему!
— Разве нельзя просто так думать о человеке?
— Нет. Думают только о тех, кого любят. Я, например, думаю о тебе, а ты должен думать обо мне.
— Значит, я люблю Рохини.
— Глупости. Ты должен любить только меня, меня одну. Почему ты любишь Рохини?
— Скажи, вдовам можно есть рыбу? — вместо ответа спросил Гобиндолал.
— Нет.
— Вот видишь! Почему же мать Тарини ест рыбу?
— Ну, она бессовестная, поэтому и делает то, чего нельзя.
— Вот и я тоже бессовестный, делаю то, чего нельзя: люблю Рохини.
Бхомра легонько ударила его по щеке. Потом с важностью произнесла:
— Я — Сримоти Бхомра Даши, как ты смеешь говорить мне неправду?
Гобиндолалу пришлось сдаться. Он положил ей на плечо руку и, ласково приподняв ее нежное, как голубой лотос, лицо, с тихой грустью произнес:
— Конечно, я сказал неправду. Я не люблю Рохини, это она меня любит.
Бхомра резким движением высвободилась из рук Гобиндолала и отбежала в сторону.
— Злодейка, обезьяна! Пусть она сгинет, пропадет, пусть подохнет, негодная! — крикнула она, задыхаясь от гнева.
— Зачем же так браниться, — улыбаясь проговорил Гобиндолал. — Из твоей сокровищницы никто еще не похитил ни одной жемчужины.
Пристыженная, Бхомра заговорила спокойнее:
— Постой. Как же так? Зачем она тебе в этом призналась?
— Да, ты права, Бхомра. Я тоже думаю, что говорить об этом ей не следовало. Я посоветовал ей переехать в Калькутту, даже пообещал высылать деньги.
— Ну и что?
— Она не согласилась.
— Хочешь, я дам ей хороший совет?
— Скажи какой?
— Изволь. — И Бхомра позвала: — Кхири, Кхири!
Вошла Кхирода, иначе Кхиродомони, или Кхирабдхитоноя, она же Кхири, — толстая, кругленькая служанка, с веселыми искорками в глазах и грязными босыми ногами.
— Кхири, — обратилась к ней Бхомра, — ты можешь сейчас сходить к этой негодяйке Рохини?
— Могу, отчего не пойти? Что передать?
— Передай от моего имени, чтобы умирала поскорей.
— Больше ничего? Ладно, скажу. — И Кхирода, она же Кхири, шлепая по грязи, удалилась.
Вскоре она вернулась и объявила:
— Я все передала.
— А она что? — спросила Бхомра.
— Говорит, пусть мне укажут средство.
— Ну, так ступай к ней опять. Скажи: кувшин на шею, и в пруд Баруни. Поняла?
— Ага, — произнесла Кхири и ушла.
Когда она снова вернулась, Бхомра обратилась к ней:
— Ты сказала ей насчет пруда Баруни?
— Сказала.
— Ну?
— Она говорит: хорошо.
— Постыдилась бы так шутить, Бхомра, — упрекнул жену Гобиндолал.
— Не беспокойся, жива останется! — откликнулась Бхомра. — Для нее ведь такое счастье видеть тебя! Разве она решится умереть?
Глава пятнадцатая
Покончив с делами, Гобиндолал, по давно укоренившейся привычке, вечером отправился в сад к пруду Баруни. Эти ежедневные прогулки доставляли ему огромное удовольствие. Много раз, бывало, проходил он под одними и теми же деревьями, по одним и тем же тропинкам. Но сейчас речь пойдет не о деревьях. У самого пруда находился небольшой каменный постамент. На нем возвышалась высеченная из белого мрамора статуя женщины. Полуобнаженная, она стояла, потупившись. И вода бежала из опрокинутого у ее ног кувшина. Вокруг статуи были расставлены ярко раскрашенные глиняные вазы с цветами. Были там и вербена, и розы, и хризантемы. Чуть пониже пышно цвели жасмин и гардении. Воздух был напоен их пряным ароматом. Далее росли декоративные деревья — местные и иноземные породы с голубоватой, желтой и красноватой листвой. Гобиндолал очень любил это место. Иногда, в лунные ночи, он приводил сюда и жену. Бхомра называла полуобнаженную мраморную женщину бесстыдницей и старалась прикрыть ее краем своего сари. Случалось даже так, что она приносила с собой из дома какую-нибудь одежду и наряжала статую. Забавляясь, Бхомра не раз пыталась вырвать кувшин из мраморных рук красавицы.
