Карла Манглано - Тайный дневник Исабель

Я не задавалась вопросом, верить мне ему или не верить, потому что, во-первых, мне было неизвестно, кто такой «кулак», и, во-вторых, у меня не вызывал почти никакого интереса этот монолог о жизни графа, преисполненный тщеславия и пренебрежения по отношению к своему отцу.

Музыка стихла, а вместе с ней закончился и наш танец. У меня в душе затеплилась надежда, что Николай захочет найти себе для следующего танца новую партнершу и оставит меня в покое, предоставив мне возможность насладиться праздником. Однако мне тут же стало ясно, что он и не собирается избавлять меня от необходимости дослушать до конца его нуднейший рассказ о себе самом: я почувствовала, что он берет меня под руку, чтобы пойти вместе со мной к какому-нибудь столу с напитками и промочить горло, в котором у него после такого долгого говорения наверняка пересохло.

— Тем не менее, — продолжал Николай, не давая мне передышки, — он, цепляясь за память о своей великолепной жизни в прошлом и за абсурдные традиции, продолжает верить в царя как в некоего бога, который явится и спасет его от полного разорения. К счастью, я додумался бросить военную академию, поступление в которую, безусловно, было не чем иным, как проявлением заурядности нашей семьи. После этого я унаследовал кое-какие деньги от одного своего дальнего родственника. Я, конечно же, мог потратить их на кутежи и распутство — как зачастую и поступают юноши из благородных и состоятельных семей, — однако у меня хватило ума вложить их в производство стали и в строительство железных дорог… (Лицо Николая вдруг стало сердитым.) Будь прокляты зарубежные капиталисты, скупающие наше богатство благодаря стабильности своих западных валют! Если бы русские богатеи перестали вкладывать свои деньги только в поместья и старинные дворцы, а нашли бы им более эффективное применение, то дела у нас, в России, пошли бы намного лучше. Пример тому — я. Всего лишь за несколько лет я сколотил состояние, которого у меня не было бы, если бы я так и служил офицером императорской гвардии. Я прожил бы жизнь в гордой бедности, укрепляя честной воинской службой репутацию своей благородной семьи. Или же, хуже того, я бы погиб, воюя с японцами или подавляя какой-нибудь студенческий бунт. Однако я ушел из гвардии и вот теперь вполне могу усыпать вас драгоценностями в знак поклонения перед вашей восхитительной красотой.

Он окинул меня взглядом, и от его голубых глаз повеяло холодом, достойным сибирской тайги — того места, куда я его с удовольствием бы сослала. Его рассказ, похоже, закончился. Я не додумалась ни до чего лучшего, кроме как изобразить на своих губах вежливую улыбку, мысленно моля Бога о том, чтобы мне представился какой-нибудь повод избавиться от своего занудливого кавалера.

— Вы когда-нибудь бывали в Индии? — спросил Николай. Не дожидаясь ответа, он добавил: — Я представляю вас одетой в сари шафранного цвета…

В тот самый момент, когда в его приглушенном голосе стала чувствоваться похотливость (а еще большая похотливость сквозила в его взгляде), я вдруг увидела поверх его плеча человека, который вполне мог бы выступить в роли моего спасителя.

— Мсье Ильянович! Борис!.. — позвала я этого человека, чувствуя безграничную радость от того, что вижу его круглое добродушное лицо.

Он стоял возле одного из столов самообслуживания (а где же ему еще было стоять?), разглядывая глазами прожорливого мальчика расставленные на нем яства, одно аппетитнее другого: горячие сосиски, жареная дичь, мясо кабана, холодная закуска из оленины, картофельное пюре, квашеная капуста, яблочный пирог, ежевичный торт…

— О-о, это вы, цыганочка! Давненько я вас не видел. Вокруг вас всегда полно статных кавалеров… — ответил мне Ильянович на французском — языке всеобщего общения.

— Вы знакомы с графом… — у меня вдруг почему-то вылетело из головы имя стоящего рядом со мной мужчины.

— Николай Иванович Загоронов, — представился тот. — Рад с вами познакомиться.

— Я тоже рад с вами познакомиться, молодой человек. Позвольте представить вам обоим Франсуа Дюба, президента Корпоративного банка города Лозанна.

Я без труда догадалась бы, что этот человек — банкир, даже если бы мне об этом и не сказали. Ты вряд ли станешь отрицать, любовь моя, что его внешность полностью соответствовала общепринятым представлениям о том, как выглядит типичный банкир. Это был элегантный пятидесятилетний мужчина традиционной наружности буржуа, спина которого ссутулилась под тяжестью возложенных на него нелегких задач.

За стеклами очков в тонкой золотой оправе виднелись маленькие и усталые глаза — усталые, видимо, оттого, что ему приходится иметь дело с огромным количеством чисел и счетов. Мне подумалось, что у него с Борисом, по-видимому, есть одна общая черта, а именно пристрастие к чревоугодию, о чем свидетельствовала бросающаяся в глаза дородность. Кроме того, когда я посмотрела на него, мне в голову пришла забавная мысль, что, если он попытается взглянуть на свои маленькие ступни (обутые в дорогие туфли, которые, наверное, ему изготовил на заказ один из сапожников с лондонской улицы Святого Джеймса и которые очень сильно контрастировали с его нарядом горца), он не сможет их увидеть из-за своего огромного живота.

— Франсуа, эта барышня — маркиза Исабель де Альсасуа. Она, безусловно, самая очаровательная дама из всех присутствующих на этом празднике, — сказал Борис, не упуская возможности одарить меня комплиментом.

После должным образом проведенной церемонии знакомства у нас завязался бессодержательный светский разговор, в ходе которого мы постепенно разбились на две группы. Я при этом приложила массу усилий для того, чтобы снова не угодить в одну компанию с Николаем, и — к моей радости — моим собеседником стал Ильянович.

— Вы весьма искусно избавились от графа Загоронова… — заговорил он по-испански с присущим ему сильным акцентом.

— Это мое намерение было столь очевидным?

— Вообще-то нет. Однако я знаю, что юная барышня не стала бы менять молодого красавца на старого пузатого толстячка, если бы у нее не имелось для этого серьезных оснований, — сказал, улыбаясь, Борис.

— Она сделала бы это только в том случае, если бы в компании такого толстячка, как вы, ей было бы намного приятнее — как, например, сейчас.

Борис ответил мне на мою — отнюдь не фальшивую — любезность улыбкой, выражающей благодарность и удовольствие.

— И о чем же рассказывал вам этот стройный юноша, если вы вдруг захотели от него избавиться?

— О себе самом. Он в течение всего вечера только то и делал, что разглагольствовал о себе самом. Ну, и еще спросил меня, бывала ли я когда-нибудь в Индии.

— Что же вы ему ответили?

— Дело в том, что ему не нужно было от меня никакого ответа.

— Значит, он — настоящий глупец, потому что ваш ответ наверняка был бы самым интересным эпизодом всего разговора. Так вы были в Индии, цыганочка?

— Нет, не была, но с удовольствием съездила бы туда. Мой отец рассказывал мне об этой стране удивительные истории, и я, благодаря его рассказам, почти что видела ее собственными глазами.

— Ваш отец?

— Он был моряком, человеком неугомонным, и привозил из своих путешествий книги, интересные истории и знания о заморской культуре.

— Значит, идите по стопам своего отца и отправляйтесь в эту прекрасную страну. Используйте обретенную вами свободу для исполнения своих мечтаний.

— Обретенную мною свободу? — переспросила я ироническим тоном. — О какой свободе может идти речь? Я — по-прежнему слабая и робкая девушка, связанная по рукам и ногам существующими в высшем обществе условностями и необходимостью блюсти честь моей благородной семьи. Юной барышне не следует путешествовать одной, господин Ильянович! Я довольствуюсь лишь собственным воображением и книгами, которые утащила из библиотеки своего отца.

— Ну, так найдите применение тому, о чем вы в них прочли. Герцог Алоис сказал мне, что вы читаете «Бхагавадгиту».

— Да. Это такая красивая легенда…

— Это — не просто легенда! — страстно прервал меня Борис. — Это — целая философия жизни, одна из самых важных священных книг индуизма. Воспринимать ее нужно во всей совокупности ее аспектов, а не только как красивую легенду…

— Если мы сможем подняться выше материального, физического существования, вырваться за пределы своего эгоистического естества в поисках бессмертной души, если мы сможем преодолеть ограниченность своих органов чувств, подняться выше инстинкта самосохранения и избавиться от уз, соединяющих нас с материальным миром… вознаграждением за это станет жизнь вечная.

Я произнесла эти слова так, как будто они лились из моих уст сами по себе, как будто это были мои спонтанные размышления вслух, как будто это говорил не мой разум, а моя душа.