Тереза Ревэй - Твоя К.
При помощи маленькой лупы в форме монокля ювелир скрупулезно изучил драгоценность. У него были пухлые пальцы, усеянные черными волосками, и обручальное кольцо, перетягивающее палец как сардельку.
— Много вам дать я не могу, мадемуазель, — заявил он с деланно печальным лицом.
Чтобы выжить, эмигранты вынуждены были продавать диадемы, колье, перстни и браслеты. В ломбарде они слышали, что их драгоценности считаются «низкопробным золотом». И вся та же старая песня: никто не хочет рубины или изумруды, а исключительно бриллианты, притом только хорошей огранки. Ювелир был господином и хозяином, поэтому Ксении Федоровне оставалось лишь согласиться с предложенной ценой.
Как только она оказалась на Вандомской площади, такой простой и провинциальной по сравнению с теми, на которых она выросла, ей показалось, что у нее закружилась голова. Потерять родину и землю предков — все равно что оказаться на сильном ветру с пустыми руками, лишенной всего, даже надежды. Каждый должен был выкручиваться сам. Некоторые храбро боролись, другие жили одним днем, устав от трудностей жизни, которые казались им наказанием свыше. Кто-то не выдерживал этого разрыва между душой и телом и не видел другого выхода, кроме как покончить жизнь самоубийством.
Русские беженцы селились в определенных кварталах города. Улица, на которой жили Осолины, располагалась именно в таком квартале. Вывески с буквами из кириллицы, запах соленых огурчиков и копченой рыбы, небритые прохожие, родная речь, доносящаяся из открытых окон, — все это создавало русскую атмосферу. Россия была и в столовой, куда они приходили греть еду после работы в полдень и вечером, и в трущобах и третьесортных гостиницах, в которых люди делили кровати, когда один работал ночью, а другой — днем. Для многих Россия стала средством заработка — по крайней мере та Россия, какую воображали себе французы или иностранные туристы. В городе появилось множество национальных ресторанов, цыганские ансамбли, русские кабаре, спектакли с участием казаков и лошадей. Для Ксении было унизительным видеть, что ценность ее родины сводится только к пестрому фольклору, чтобы привлекать покупателей. То, что связывало ее с родиной по-настоящему, было более бескорыстным, более духовным.
Поселившись на берегах Сены, так же как их соотечественники в Берлине, эмигранты сталкивались друг с другом на тротуарах и мостовых, на винтовых лестницах, воняющих кошачьей мочой, на сборочных конвейерных лентах «Рено» и «Ситроена». Деньги в семью приносили в основном женщины. Большинство из них шили, вязали, вышивали, рисовали картины на шелке, работали манекенщицами у портных. Они открывали небольшие магазинчики по продаже одежды в предместьях Сент-Оноре, делали шляпы или кокошники — головные уборы, украшенные бисером, которые вдохновили кутюрье Жанну Ланвэн на несколько коллекций.
Мужчины, напротив, часами торчали в кафе, играли в шахматы, вспоминали проигранные сражения, расстрел адмирала Колчака в Сибири, бегство солдат Врангеля — этих последних бойцов белой армии, которые покидали Крым ради нечеловеческих условий в Галлиполии[21]. Все так или иначе неустанно думали о русской земле, черной и тяжелой, с запахом лилий, в то время как их чемоданы ждали в комнатах, подготовленные к отъезду в любую минуту.
Новая жизнь была шаткой и беспокойной. Няня почти не покидала мансарду, в которой они расположились, и радовалась тому, что может делать покупки, не покидая жилья. Она не интересовалась ни Парижем, ни Францией. Следила за младшими детьми — единственной привязанностью в жизни. Исключением из правила были воскресенья, когда она, надев бирюзовый жакет и длинную юбку, повязав на голову платок, шла на богослужение. Она пересекала площадь, шагая еще спящими улицами к православной молельне, устроенной в старом гаражном боксе. На православную Пасху они с Ксенией и Машей шли на другой берег Сены, где на улице Дарю находилась православная церковь Святого Александра Невского.
Подойдя к дому, Ксения замедлила шаг, надеясь встретиться с каким-нибудь соседом, который отвлечет внимание консьержки и поможет ей проникнуть внутрь незамеченной. Но вся эта игра в кошки-мышки со старой Грандэн не могла длиться долго.
На углу улицы показался мужской силуэт в кепке. Увидев Ксению, Василий Борисович остановился возле входной двери и красными руками нервно достал сигарету. Отработав день, грузчик универсального магазина «Самаритянка» теперь возвращался домой, чтобы немного отдохнуть перед тем, как отправиться на Восточный вокзал, где по совместительству работал ночным носильщиком. Москвич, инженер по образованию, он не скрывал от Ксении своей влюбленности и надежды жениться на ней, хотя она неизменно говорила, что не собирается выходить замуж и тем более за него.
После нескольких жарких споров и гнева молодой женщины однажды вечером, когда он был слишком настойчив, им удалось заключить перемирие. Иногда он даже стал приглашать ее в кино.
— Привет, избранница моего сердца, — шутливо бросил он.
— Поможешь мне ускользнуть от Грандэн?
— Ваше желание для меня закон, — сказал он, наклонив голову. — Но как мне это сделать, моя дорогая графиня? Посадить вас в карман пиджака?
— Я не очень большая, Василий. Спрячусь за вами. Вот, возьмите. Это поможет мне скрыться, — сказала она, вручая ему широкий пакет из коричневой бумаги.
— Что это?
— Сами-то что думаете? Очередная порция блузок для вышивки, чтобы портить мне глаза всю ночь. Ну что, поспешим, а то холодно.
Они вошли в здание. Василий пыхтел, старательно выпячивая живот и держа перед собой пакет. Ксения, вжав голову в плечи, ступала бесшумно, как кошка. Она уже достигла лестницы и встала на ступени, когда услышала суровый голос:
— Мадемуазель Осолина!
Девушка вздрогнула, словно между лопаток щелкнула пуля.
— Первое число нового квартала, мадемуазель. Или я должна напоминать, что сегодня день платежей? И еще за вами долг за предыдущий квартал. Ваш хозяин начинает терять терпение.
Шагая, как приговоренная к смерти, Ксения подошла к ней.
— Дело в том, мадам Грандэн, что я хотела попросить…
— Извольте заплатить, мадемуазель, — безапелляционно потребовала консьержка. — На этот раз я не позволю вам просто так уйти.
Раздосадованная тем, что Василий, который продолжал стоять, опершись на лестничные перила, невольно оказался свидетелем происходящего, Ксения порылась в сумке и достала конверт. Утром, предвидя подобный разговор, она предприняла кое-какие меры.
— Вот, мадам. Я уже объяснила, что оплачу все долги в следующем месяце.
Мадам Грандэн сунула конверт в карман, даже не потрудившись его раскрыть, чтобы проверить, сколько там находится.
— Вы каждый месяц рассказываете мне подобные сказки, мадемуазель. Начиная с сегодняшнего дня у вас только четыре недели, чтобы урегулировать платежи. Вот уже год, как вы живете здесь, и хотя бы раз рассчитались вовремя. Пора и честь знать.
— Хорошо, мадам, я заплачу.
Консьержка захлопнула перед ее носом дверь своей каморки. С пылающими щеками Ксения сжала кулаки. Кем она себя вообразила, эта мерзкая мегера? По какому праву она относится к ней как к отбросам общества? Ксения Федоровна верила в силу проклятий. Если бы только эта проклятая Грандэн могла умереть на месте, немедленно, от сердечного приступа и основательно помучившись! Девушка почувствовала прилив радости, когда представила свою жертву корчившейся в предсмертных конвульсиях, перед тем как распрощаться со светом.
— Я хотел бы вам помочь, — пробормотал Василий. — Сегодня я получил жалованье и могу вам одолжить…
— Умоляю вас, — устало сказала она, беря назад пакет. — Это так унизительно. Мы все здесь в одинаковых условиях. К тому же я не должна жаловаться. Пока у нас еще есть крыша над головой.
Лестница была узкой, с деревянными ступеньками разной ширины. Мерзкие стены источали запах жира и нищеты. Ксения до тошноты ненавидела это место.
— Спасибо, все равно, — добавила она с горькой улыбкой, когда они остановились на четвертом этаже. — Приятного вечера вам и вашим близким.
Поднимаясь по лестнице, Ксения продолжала чувствовать его пристальный взгляд, который словно давил на плечи. Его желания были так очевидны, что становились смешными. Молодой человек иногда походил на побитую собаку, которая надеялась на очередную порцию ласки. Как Ксения с такой шершавой кожей и заостренными чертами лица, в ужасной, как у пугала, одежде могла быть еще желанной для мужчины?
Добравшись до последнего этажа, она прошла в коридор и толкнула дверь. Из-за неплатежей им отключили электричество, поэтому деревянный стол, кровати без матрацев, чемоданы, сложенные кучей в углу, освещали свечи. Веревки на потолке служили для сушки белья и для того, чтобы повесить занавеску — разделить комнаты на две половины на ночь, придать обстановке немного интимности, которая была так же необходима, как любая другая вещь, будь то сковородка, утюг или пара одеял. На чистом столике возвышалась аккуратная стопка вечерних матерчатых сумок, которые няня украшала вышивкой в светлое время суток. Совсем нелепо смотрелось в их бедной мансарде висевшее на вешалке шелковое муслиновое платье прямого покроя, обшитое металлическими блестками. Столкнувшись после войны с недостатком хороших тканей, парижские кутюрье поняли, что, украсив ткани вышивкой, можно придать своим изделиям дополнительную ценность. Вышивание было единственным видом физической работы, которому обучались с детства русские дворянки. Поэтому наплыв русских эмигранток, которые умели ловко обращаться с иголкой, оказался для мэтров высокой моды сущим подарком судьбы. Французская любовница двоюродного брата русского царя, великого князя Дмитрия Павловича, Габриель Шанель создавала свои первые коллекции а ля мужик, черпая вдохновение в подпоясанных гимнастерках русских пехотинцев.
