Фред Стюарт - Титан
Маленькая комнатка в лесной избушке, в которой Ник провел так много длинных, скучных и холодных ночей, имела всего одно окошко, заколоченное досками еще до того, как его сюда привезли. Бесчисленное число раз Ник пытался расшатать доски, но они были толстенные, намертво прибитые десятидюймовыми гвоздями. Без молотка к ним нечего было и подступаться.
Ник твердил себе, что побег невозможен, но упрямо продолжал мечтать о нем. Однажды ему пришла в голову мысль обратить внимание на доски пола. Самым тщательным образом он начал исследовать их одну за другой, помня о том, что избушка была без фундамента — это он подметил на одной из прогулок — и под ней было пустое пространство, в которое можно было протиснуться человеку. На вторую ночь поисков ему удалось обнаружить слабо прибитую доску прямо под своей кроватью.
Он отодвинул кровать в сторону и отодрал доску. Спальня и без того плохо отапливалась, но из-под дома, как он сразу почувствовал, тянуло настоящим морозом. Он работал в темноте, так как узнику не положено было иметь лампу. Он принялся взламывать соседние доски.
Когда уже три доски валялись рядом с ним, в полу зачернела дыра, в которую он мог бы пролезть. Вопрос был в другом: а хочет ли он туда лезть? У него были меховое пальто, варежки и крепкие ботинки, но как долго сможет он протянуть на воздухе в такую стужу? У него не было ни пищи, ни оружия, не было и представления о том, где он находится. Вполне вероятно, что, проплутав несколько часов, он вконец заблудится и замерзнет до смерти.
И все же он должен попытаться. Заточение сводило с ума. Надев пальто и варежки, Ник проскользнул в дыру и упал на окаменевшую от холода землю. Продвигаясь вперед по-пластунски, он вскоре выполз из-под дома и смог подняться на ноги.
Стояла ясная, студеная ночь, освещенная четвертушкой луны. Это давало достаточно света, чтобы осмотреться вокруг. Время для побега не хуже любого другого. Обмотав вокруг головы шарф, чтобы не мерзли уши, он зашагал вперед по снегу.
Вскоре он разглядел на земле следы санных полозьев, и его сердце радостно забилось. Ну конечно! Дважды в неделю в избушку привозили на санях еду и прочие припасы. Вопрос: откуда? Из ближайшего города или деревни. Надо только идти по следу, который и выведет его из леса.
Он бросился по следу бегом, сгорая от желания заорать во все горло от облегчения — свобода! Он бежал минут пять, потом, начав задыхаться, перешел на шаг. Легкие заглатывали ледяной воздух, холод жег горло и ноздри. Он продолжал тащиться вперед по нескончаемому лесу. Лунный свет мелькал между облепленными снегом разлапистыми высокими елями. Какая стояла тишина! Было тихо и морозно. Лес был красив, но эта красота несла с собой смерть.
Он услышал отдаленный вой волков, и ледяной ужас охватил его, сковав кровь в жилах. В его мозгу стали всплывать видения, основанные на страшных историях, прочтенных в детстве. Историях о пионерах дикого Запада, преследуемых волками, медведями и индейцами. Ник был на диком востоке, где не могло быть индейцев, но волки-то были! Было еще не поздно повернуть назад. Но он продолжал идти. Он перевязал шарф так, чтобы ему закрывало рот и нос, и продолжал идти…
Его нашли на следующее утро в бессознательном состоянии, лежавшего в снегу и замерзшего почти до смерти. Он успел уйти на три мили от избушки. Его вернули обратно, и Родион стал выхаживать его горячим бульоном.
— Ты оказался большим дураком, Коля, — ворчал этот русский медведь. — Едва не помер. Мы знали, что рано или поздно ты попытаешься драпануть, но это же бесполезно. Понимаешь? Абсолютно бесполезно.
Ник онемело кивнул. Он убедился в этом, выбрав для проверки самый тяжелый способ.
И все же он попытался.
Он понял, что что-то случилось, когда появились новые надзиратели.
Его заперли в его маленькой комнате. Он сидел на постели, грубой крестьянской кровати с толстыми веревками вместо пружин, набитым соломой матрацем, на кровати, на которой он спал уже более полугода. Он прислушивался к голосам за дверью, гадая над тем, что же творится. Вдруг дверь отворилась и вошел Родион.
— Мы покидаем тебя, Коля, — сказал он, подходя к кровати. — Я пришел проститься.
Он протянул руку. Ник встал и пожал ее.
— Что случилось? Почему вы уходите?
— Надеюсь, ты согласишься с тем, что мы с тобой обращались по-людски? По возможности…
— Вы обращались со мной хорошо, но что здесь происходит, черт возьми?
К его удивлению, этот русский медведь обнял его.
— Мы с тобой друзья, Колька. Что бы ни случилось. Мы с тобой друзья, правда?
— На что ты намекаешь? Как это: «Что бы ни случилось»?!
Родион отпустил его и улыбнулся.
— Не бойся, — сказал он.
С этими словами он направился к двери.
— Не бойся? Чего не бояться-то?! — крикнул Ник.
Родион открыл дверь и вышел из комнаты. Ник бросился за ним.
— Родион, ради Бога, ты можешь сказать, что происходит?!
Дверь закрылась, и с внешней стороны задвинули деревянный засов.
Ник забарабанил по двери кулаком, крича:
— Дьявол! Да кто-нибудь может мне сказать?! Эй! Хоть что-нибудь!
Он орал и бился в дверь минуту-две. Затем прекратил. Бесполезно. Он вернулся к кровати и бессильно опустился на нее, вперив взгляд в дощатый пол.
Он гадал, убьют ли его сейчас, и если да, то как?
Ник молил Бога, чтобы все произошло быстро.
В этой одинокой тишине минуло полчаса. Затем ему послышалось ржание лошади. Он вскочил, подошел к двери и приложился к ней ухом.
Кто-то вошел в избу. Звуки шагов стали приближаться к его комнате. Затем отодвинули засов на двери.
Не спуская с нее глаз, Ник отскочил назад.
«Господи! Только не показывай им своего страха! — лихорадочно думал он. — Умри как мужчина. Иначе эти сукины дети будут еще потешаться над твоим телом…»
Когда дверь стала открываться, он попытался представить себе, больно ли получить пулю в сердце…
На пороге появился старик с большой седой бородой и в мохнатой шапке.
— Тебя, что ли, везти в Питер? — проворчал он каким-то крестьянским говорком.
— Что? — смутившись, переспросил Ник.
— Мне заплатили пятьдесят рублей за то, чтобы я отвез в Питер американца. Ты и будешь тот американец?
— Д-да, но… кто тебе заплатил?
Старик пожал плечами:
— Он только сказал, что играл с тобой в эти, как их… Шахматы. Сказал, что найду тебя в дальней комнате.
Ник стал смеяться:
— Ты хочешь сказать, что я свободен?
— Я сказал, что мне уже заплатили. Готов ехать, нет? Сани на дворе.
Испустив крик радости, Ник бросился к старику и крепко обнял его.
— Сейчас все с ума посходили, — проворчал крестьянин. — Как царя не стало, так весь мир тронулся.
— А что с ним случилось?
Старик уставился на него:
— С царем-то? Аль не слыхал?
— Ничего я не слыхал! Что случилось?
— На прошлой неделе в Питере восстание было. Отрекся царь-батюшка наш! Вона как! Говорят, Россия теперь — республика!
Ник только что не упал.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
В один из непогожих и дождливых позднемартовских дней 1917 года Ник Флеминг звонил в дверь особняка бывшего великого князя Кирилла и бывшего царского военного министра, гадая, зачем он ему вдруг понадобился? Первые дни после возвращения Ника в Петроград местная пресса уделяла ему определенное внимание, но недолго. Главная тема была иная. После отречения царя от престола журналисты зашлись в форменной антимонархической истерии. Все газетные полосы были отданы под громкие разоблачения государыни императрицы и ее супруга, которые содержались теперь под домашним арестом в их царскосельском дворце. Карикатуры с изображением императрицы, сидящей в ванне, наполненной кровью революционеров, помещались рядом с описаниями диких оргий, якобы происходивших во дворце до революции.
Распутин, изуверским способом умерщвленный в прошлом декабре, изображался теперь не иначе как сексуальный маньяк, который был не только любовником императрицы, но и якобы «совратил» еще и четырех ее дочерей. Избавленная от цензуры пресса просто взбесилась, а весь город кипел ненавистью. Нику неоднократно довелось видеть марширующих по улицам красногвардейцев с красными ленточками на папахах, которые открыто задирали полицию и войска временного правительства. После трех столетий самодержавия Романовых Россия переживала страшный революционный смерч. И омытый дождем дворец бывшего великого князя Кирилла казался Нику уже обреченным.
Дверь ему открыл молодой человек в одежде рабочего, с открытым грязным воротом рубахи под поношенным пиджачком. Ни парика, ни шелковых гетр, ни романтического ощущения благородной старины, которые видел здесь Ник всего семь месяцев назад, не было и в помине.
