Татьяна Успенская - Шаман
Внезапно, как когда-то первую родовую схватку, Нина ощутила Кешино одиночество. Не женат, без детей, из друзей… только о Жорке слыхала. Одни травы — в бумажных пакетах, в бутылях, в кастрюлях, травы, подвешенные к потолку и ко всем гвоздям и полкам, которые только есть в доме. Травы и мать, слепо исполняющая его волю.
— Полковника я купил. Воробьёв сейчас тоже у меня в руках. А мне нужно не это. Я не хочу жить тайно. Мне нужна клиника, нужны помощники. Я хочу, чтобы меня знали. Я хочу, чтобы у меня были ученики. Думаешь, я один могу собрать столько трав, сколько нужно всем моим больным? Мне бы открытую жизнь! Да разве врачи, покончавшие свои университеты, захотят потерять свои деньги и своих больных, которых гробят? Разве пустят они меня в открытую жизнь? — Кеша замолчал. Снова закурил.
— Кеша! — позвала она.
Он лениво повернулся к ней.
— Ну?!
— Вылечи меня. Я хочу жить, — неожиданно для себя самой сказала она. — У меня смертельная болезнь, да? Ты знаешь, я сперва обрадовалась. После смерти Олега я жить не хотела.
— Дура, — перебил её Кеша. — Дура и есть. Лечись. Он равнодушно передёрнул плечами. — Мне что? Тебе нужно лечиться, не мне. Твоё лечение — длительное, прервёшь, погибнешь. Такое лекарство у тебя — должна быть непрерывность. — В его голосе зазвучала важность.
Тот пасьянс, который она раскладывала обычно применительно к каждому человеку, к Кеше был непригоден. Кеша не поддавался анализу и разбору. Пусть он только прикажет, она выполнит всё!
Если бы Нина сейчас видела себя, сильно пожалела бы: острые ключицы, острые скулы, воспалённые, блестящие глаза, лихорадочно красные щёки — жалкое личико в пламени волос!
— А ты вылечишь меня? — спросила она со страхом.
Он не ответил, сделал неопределённое движение головой, она поняла — да, конечно. Она тихо засмеялась: будет жить! Ей всё равно, где жить, возьмёт и переедет в Улан-Удэ. Будет служить Кеше. Работать можно и здесь, Раньше она работу свою любила. Ей нравилось редактировать, она будто в чужую судьбу проникала. В себе она чувствовала творческую силу и помогала авторам строить сложные, многоплановые романы. Её слушали, ей верили, её советы принимали. Но что ей сейчас до этого? Ей всё равно, кем работать: она устроится корректором, библиотекарем, если не сможет здесь найти работу редактора.
Она прочитает все книжки, которые стоят у него на полках, поймёт, что он такое говорит, на все свои вопросы сама ответит. Поймёт, как в один организм, в одну природу, в одну планету, в одну Вселенную соединяются разные, часто противоречивые явления, частицы, люди и как можно управлять природой и человеком. Кое-что она уже поняла. Самовнушение — главное. Как мало мы знаем о нашем организме, а с ним нужно уметь обращаться! Кеша говорил, печень, сердце… каждый орган — самостоятельное живое существо и понимает, что ему внушают. Все органы связаны с мозгом, подчинены ему. Не так ли связаны люди с природой, со Вселенной? Сила Кеши, видимо, в способности сосредоточить в себе великую целительную энергию, заставляющую чужие органы выживать. Как же должен иссушать Кешу каждый больной! Энергия не видна глазу, но именно энергия движет поезда, самолёты, фабрики.
Она поймёт Кешу. И будет помогать ему. Теперь им друг без друга нельзя.
— Кеша, — она коснулась его широкой брови, — я могу переехать жить в Улан-Удэ, обменяю квартиру. У меня хорошая квартира. — Затёк локоть, и Нина, вытянув руку, снизу обняла его за спину, положила ему голову на грудь.
— Зачем?
Она привстала над ним.
— Как — зачем? А разве мы теперь не будем вместе? — растерянно спросила, убеждённая, что этой ночью раз и навсегда решена их общая жизнь, именно поэтому Кеша доверил ей свою: рассказал всё о себе.
— Зачем ты нужна мне, сама подумай? Разве здесь мало баб? — Он усмехнулся, лениво зевнул. — Давай спать, Нинка. — И уже в темноте, когда щёлкнул выключатель торшера, удивлённо протянул: — Ты какая-то блажная, Нинка, я таких и не видел. Ничего не смыслишь в жизни! Спи, тебе надо много спать. Тогда лекарство даст силу.
Он боится потерять свободу, — поняла Нина, засмеялась про себя. Пусть. Это его право. Она устроится поблизости и будет просто помогать ему.
6
Свет проник в неё. Она ещё не открыла глаза, а он уже омыл ее изнутри теплом. Такого никогда не было. Этот свет заставил её встать, подойти к окну. Глаза в глаза — солнце. Как только между солнцем и ею натянулась пыльная золотая полоса с разлетающимися острыми лучами, она поняла, что главное — вот этот свет внутри, он — сразу от солнца. Им, этим бесплотным светом, могут соединиться люди, если каждый впустит его в себя. И Кешина энергия — от этого света! Нина словно воочию увидела узкую длинную кровать, на которой девять лет лежал несчастный Витя. И увидела, как Кеша лечит его. Кеша склоняется к мальчику, внушает ему, что тот здоров, и через глаза, руки, дыхание передаёт ему свою жизнь, своё здоровье. Витя подчиняется Кеше и… встаёт.
Вот что такое свет, который сейчас в ней.
На кухне сидела одна Александра Филипповна, вязала. Свистел чайник, дымилась картошка, краснели ягоды на белой тарелке.
— Где все? — спросила Нина.
Александра Филипповна удивлённо смотрела на неё, даже вязать перестала.
— Ты что такая?
— Какая?
Александра Филипповна пожала плечами, не умея объяснить.
— Где моё лекарство? — Нина распахнула холодильник, достала свою бутылку, выпила. — А куда исчезла моя дочь? Сейчас ещё так рано!
— Они с Кешей пошли к нему в клуб смотреть тренировку. Теперь уже скоро придут. — У Александры Филипповны привычно замелькали спицы в руках. — Ну-ка, садись, ешь, пей чай. Я тебя и не узнала. Видать, помогает лекарство. А я вам тут нажарила грибов. Бери-ка.
— Александра Филипповна, а зачем, когда пьёшь лекарство, нужно приговаривать? Разве само лекарство без приговора не действует?
В Нине жило сейчас то же ленивое спокойствие, которое поражало её в Кеше. Свет не уходил, он разливался в ней покоем. Белый кафель кухни казался очень белым, окна — прозрачными, кастрюли с бутылками — таинственными, а лицо Александры Филипповны — очень молодым. Не морщины испещряли это лицо, лучи того же света, который густой зеленью ожёг огурцы, красным — клубнику, желтизной — репу. Цвета были сочные, яркие, яркими показались Нине глаза Александры Филипповны — в них стоял свет. Нина теперь знает, что такое здоровье. Это свет, много света.
— Приговор делает полдела, это самовнушение. Не скажешь нужных слов, душа не тронется. Лекарство пройдёт по кишкам, а к душе не подступит, понимаешь? Понимаешь. Сила не столько в лекарстве, сколько в словах. Человек живёт словом. Словом можно обидеть, словом можно спасти. А сейчас разучились уважать и ценить слово. Как следует попросишь свою печень стать здоровой, она и послушается тебя. Она — живая, твоя печень. — Нина вздрогнула. — Глядишь, за твоё уважение она и очистит себя. Вот я помню, мы были маленькие, в соседней деревне, от нас будет километров семь, занедужил один мужик. Надо тебе сказать, мы жили тогда в сибирской деревне, в Улан-Удэ поневоле переехали — моего мужа пригласили сюда работать. Так вот… У этого мужика пятеро детей, жена, да на шее — больная мать и незамужняя сестра. Одно слово — кормилец. От работы он отупел, двух слов запомнить не мог. Так мой отец, веришь, ежедневно спешил в ту деревню, которая за семь километров, к первому приёму лекарства, чтобы мужик сказал всё, что положено. Сперва думали, не выживет. Тугой оказался мужик, три месяца лежал без движения.
Прошлого не было. Были только громадные Кешин дед и Кеша, свет несущие, была мать Кеши, любовь несущая. Было только новое, точное ощущение бытия. Нина новая. Даже кожа её слушает Александру Филипповну, каждое слово пропускает через себя. Коже холодно, горячо от слов Александры Филипповны.
— Деревня не город, — говорила Александра Филипповна, — в деревне всяк на виду. Отец боялся: умрёт мужик, как жить тогда?
— А вылечил он мужика? — нетерпеливо спросила Нина.
— Мама, мамочка! — Оля сзади обхватила Нину за плечи. — Если бы ты знала, до чего было интересно! Я видела ученика дяди Кеши. Знаешь, как он борется? Лучше всех. Раз, раз! — Оля попробовала повторить движения Дамбы, засмеялась. — Я почему-то так не могу! Там есть дядя Жора. Это друг дяди Кеши. Он такой большой, такой толстый, так смешно смотреть на него. А ещё дядя Кеша всем по очереди разглаживает мышцы. Слышишь, мама? Там зал больше, чем в нашей школе, и очень светлый. Все любят дядю Кешу, слышишь?
Тонкие Олины волосы щекотали Нину.
— Ой, я голодная! — воскликнула Оля.
Александра Филипповна поставила на стол кастрюлю с картошкой, тарелки с вилками.
Клубника зеленеет незрелыми бочками.
— Отец вылечил того мужика, обязательно вылечил. — Александра Филипповна поглядывает, улыбаясь, на Олю. — Садись, доченька, сейчас поешь и пойдёшь гулять. Я познакомлю тебя с Насибой, ей столько же лет, сколько тебе. Всё будет нескучно.
