Уильям Локк - Счастливец
— Куда мы пойдем? — спросила Джен.
Поль, не в настроении искать далекие приключения, предложил Риджент-парк.
— Мы можем там подышать чистым воздухом, — сказал он.
Джен потянула в себя свежий весенний воздух и рассмеялась.
— А почему бы не Юстон-род?
— Это вульгарно, — ответил Поль. — В парке, должно быть, уже распустились гиацинты и нарциссы.
Он сам едва ли знал, чего хотел. Когда человек молод и в разладе с жизнью, он говорит иной раз, противореча сам себе. Они взобрались на омнибус, шедший в западную часть города. Поль зажег папиросу и молча курил до самых ворот парка. Когда они входили, он внезапно повернулся к Джен.
— Послушай, Джен, я хочу спросить тебя об одной вещи. Вчера вечером я сказал одному человеку, что я натурщик, а он ответил: «Как глупо!», и увильнул от меня, как будто я для него неподходящая компания. В чем тут дело?
— Он дурак, — ответила Джен поспешно.
— Допустим, — согласился Поль. — Но почему он выразился так? Разве, по-твоему, глупо быть натурщиком?
— Конечно, нет. — Потом она прибавила: — Если это дело тебе нравится.
— Хорошо, а если предположить, что оно мне не нравится?
Она не отвечала минуты две.
— Если тебе действительно это не нравится, то я очень рада.
— Почему? — спросил Поль.
Она взглянула на нею смущенно.
— Скажи мне, — настаивал он. — Скажи, почему ты согласна с этим дураком Хиггинсом?
— Да я не согласна с ним!
— Как же, ты только что согласилась!
Они спорили некоторое время. Наконец он заставил ее высказаться.
— Хорошо же, если ты хочешь знать, — заявила она с пылающим лицом. — Я думаю, что это дело недостойно мужчины.
Он закусил губу. Он добивался правды и получил ее. Его собственные неясные подозрения подтвердились. Джен смотрела на него испуганно, боясь, что обидела его. Он заговорил после непродолжительного молчания.
— Что ты назвала бы делом, достойным мужчины?
Джен колебалась. Ее жизнь проходила в среде, где мужчины плотничали или правили лошадьми, или торговали в лавках. Находясь под смутным впечатлением того, что она знала о романтическом происхождении Поля, она не могла посоветовать ему таких низменных занятий, а чем занимаются люди, принадлежащие к благородной касте, она не знала. Конечно, место клерка — очень хорошая вещь. Но и оно должно быть унизительным для ее героя… Джен еще раз взглянула на него украдкой. Нет, он слишком прекрасен для того, чтобы сидеть взаперти в конторе с девяти утра до половины седьмого всю свою жизнь. В то же время она интуитивно признавала справедливость критического отношения Хиггинса. Уже тогда, когда Поль сообщил ей, что нанялся в натурный класс, ее это покоробило. Такое занятие прекрасно для мальчика, но для мужчины — а будучи моложе его, она уже считала его мужчиной, — в этом было что-то, оскорбляющее представление Джен о человеческом достоинстве.
— Хорошо, — настаивал Поль. — Скажи мне, что ты называешь мужским делом?
— О, я не знаю, — проговорила она смущенно. — Что-нибудь, что делаешь руками или головой.
— Ты думаешь, что быть натурщиком унизительно?
— Да.
— И я так думаю, — сказал Поль. — Но ведь ты знаешь, что я работаю и головой, — прибавил он поспешно, боясь быть низведенным с пьедестала. — Я приступил к продолжению моей эпической поэмы. И уже сделал очень много с тех пор, как читал ее тебе в последний раз. Я прочту тебе остальное, когда мы вернемся домой.
— Вот это будет чудесно, — воскликнула Джен, которой способность находить рифмы казалась каким-то чудом.
Они сели на скамью около цветников, сияющих весенним очарованием крокусов и нарциссов, и расцвеченных кое-где рано распустившимися тюльпанами. Поль, чувствительный к красоте, говорил о цветах. У Макса Фильда была студия в Сент-Джонсвуде, выходящая в сад, который летом представляет собой какую-то восхитительную мечту. Поль описал его. Когда он вернется в свое королевство, он непременно заведет себе такой сад.
— Ты позволишь мне время от времени заглядывать в него? — спросила Джен.
— Конечно, — сказал Поль.
Отсутствие энтузиазма в его тоне обдало холодом сердце девушки. Но она не протестовала. Несмотря на только что законченную беседу и свое критическое высказывание, она чувствовала себя всего лишь скромной маленькой девочкой, издали поклоняющейся своему блестящему другу.
— А часто можно будет мне приходить? — спросила она.
— Это, — сказал Поль с самоуверенностью паши, — будет зависеть от твоего поведения.
Повинуясь нелогичному процессу мышления, свойственному ее полу, Джен перескочила на прежнюю тему.
— О Поль, я надеюсь, ты не сердишься?
— За что?
— За то, что я сказала о твоем занятии натурщика.
— Ни капельки. Если бы я не хотел знать твое мнение, я не стал бы тебя спрашивать.
Она просияла.
— Ты действительно хотел знать, что я думаю?
— Конечно, — ответил Ноль. — Ты самая благоразумная девушка, какую мне приходилось встречать.
Поль задумчиво направился домой. Джен следовала за ним на крыльях.
В понедельник Поль пришел в натурный класс и разделся с тяжелым сердцем. Джен права: это не было делом, достойным мужчины. Он вошел в ателье и встал в позу. И когда он стоял на возвышении натурщика на виду у всех, предмет общего внимания, в его голове как эхо прозвучало: «Как глупо!», сказанное Хиггинсом, и бросилось ему в лицо. Он почувствовал себя, как Адам, когда тот впервые стал искать одежду. Волна стыда пробежала по нему, от кончиков пальцев до вспыхнувших щек. Он обвел взглядом большой зал, ряды молчаливых учеников перед мольбертами, занятых его телом. В эту минуту Поль возненавидел их всех. Они были шайкой вампиров. Только привычка и дисциплина удержали его от того, чтобы бросить позирование и опрометью бежать с подиума.
Вот стоял он, как мраморный, в позе атлета, выставив напоказ мускулы шеи, грудной клетки, рук и бедер, развитые в гимнастическом зале до совершенства эллинской красоты и бесполезные, более бесполезные, чем мышцы скаковой лошади. Вот стоял он с напряженными членами и натянутыми связками, он, куда более разумный, чем вся эта измеряющая и разглядывающая его толпа, куда более значительный, призванный к более высокой судьбе, чем они. И никто из них и не подозревал этого. Впервые он взглянул на себя самого так, как смотрели на него эти художники-ученики. Они восхищались им как вещью, как животным, специально натренированным для них, как выставочным бычком. Но как человеческое существо они его презирали. Ни один из них не захотел бы встать на его место. Каждый считал бы это унизительным и был бы прав.
Преподаватель нетерпеливо щелкнул пальцами.
— В чем дело? — спросил он у Поля. — Уже устали? Потерпите минутку, пожалуйста.
— Нет, — сказал Поль, инстинктивно напрягаясь. — Я никогда не устаю.
Он гордился тем, что мог в любой позе простоять дольше всякого другого натурщика, это создало ему репутацию.
— Так не разваливайтесь же на куски, мой милый, — сказал глава школы ласково. — Предполагается, что вы греческий атлет, а не Венера, выходящая из пучины морской, и не желе на детском пикнике.
Поль вспыхнул, неистовый гнев охватил его. Как смел этот человек говорить с ним таким образом. Он принял позу, обуреваемый дикими мыслями. С каждой минутой росло сознание обиды и становилось все труднее скрывать напряжение. Он жаждал какого-нибудь события, чего-нибудь драматического, чего-нибудь, что показало бы вампирам, какого сорта он человек.
Муха села ему на спину, вялая, ленивая муха, пережившая зиму, и мучительно щекотала. Несколько минут он терпел, но затем его возбужденные нервы не выдержали, и он громко хлопнул себя по спине. Кто-то рассмеялся. Поль поднял сжатые кулаки и гневным взором окинул класс.
— Эй, вы там, можете смеяться пока не лопнете! — крикнул он, впадая опять в ланкастерский диалект. — Но вы больше никогда не увидите меня здесь! Никогда, никогда, никогда, да поможет мне Фортуна!
Он бросился вон. Глава школы побежал следом и пытался уговорить его, пока он одевался.
— Нет, — сказал Поль. — Никогда больше. Я покончил с этим делом.
И когда Поль шел домой по шумным улицам, он с сожалением думал о двадцати других речах, которые куда точнее выразили бы его возмущенный отказ от профессии натурщика.
6
Когда таким образом прекратилось существование Поля-натурщика, Поль с удовольствием взглянул на свое прошлое «я» и наступил на него ногой, нисколько не сомневаясь, что это только новая ступень на его пути. Он гордо говорил о своей независимости.
— Но как ты будешь теперь зарабатывать на жизнь? — спросила практичная Джен.
— Займусь одним из искусств, — ответил Поль. — Мне кажется, что я поэт, но я хотел бы быть художником или музыкантом.
