Джон Пэрис - Кимоно

Он гулял на террасе сада, выходившей в сторону города, усеянного огнями… Его мысль работала с необычным и странным напряжением, подобно машине, пущенной во всю ее силу и потрясающей свое основание, не приспособленное к такой интенсивности. Ему нужно было теперь присутствие друга, поверхностная болтовня со старым товарищем о людях и вещах, ясных им обоим. Слава Богу, Реджи Форсит был в Токио. Они поедут завтра же. Ему надо видеть Реджи, посмеяться его лукавым, острым речам, развлечься и почувствовать себя здоровым.

Он боялся встречи с женой, боялся, что она инстинктом угадает его мысли. Но нельзя было надолго оставлять ее одну, иначе она забеспокоится. Его любовь к Асако как будто не уменьшилась, но он чувствовал, что они идут вместе по узкой тропинке над бездонной пропастью в неизвестной им местности.

Он вернулся в комнаты и нашел жену опечаленной, лежащей на софе, завернутой в легкий золотистый пеньюар, приобретенный в Париже. Ее волосы были расчесаны наспех, и хитрая туземная прическа разобрана. Они казались жирными и жесткими, хотя она их вымыла. Титина, французская служанка, убирала кимоно и шарфы, разбросанные вокруг.

— Вы плакали, милая, — сказал Джеффри, целуя ее.

— Я не нравилась вам в японском платье, и вы думали ужасные вещи обо мне. Взгляните на меня и скажите, что вы обо мне думали?

— Маленькая Юм-Юм говорит иногда очень большую чепуху. На самом деле я думал о том, чтобы ехать в Токио завтра. Кажется, мы уже видели здесь все, что надо, правда?

— Джеффри, вам хочется видеть Реджи Форсита. И вам уже скучно и тянет домой.

— Нет еще. Страна интересует меня. Я хочу посмотреть еще. Вот чего не знаю, взять ли нам Танаку?

Это заставило рассмеяться Асако. Всякое упоминание имени Танаки действовало как талисман веселья. Танака был японский гид, который сам прикомандировал себя к ним, присосался, как рыба-прилипала, чуя в них послушных и выгодных туристов.

Это был очень маленький человек, маленький даже для японца, к тому же очень толстый. Сзади он выглядел совсем маленьким мальчиком, и это впечатление еще усиливалось коротенькой курткой и крохотными соломенными туфлями с цветными ленточками. Даже когда он оборачивался, иллюзия не вполне рассеивалась, потому что у него было круглое, красное, толстое лицо с ямочками, полные щеки, чавкающие при еде, и глубоко посаженные свиные глазки.

Он шел за Баррингтонами во время их первой экскурсии пешком в старый город, уверенный, что рано или поздно они собьются с пути. Когда ожидаемая минута наступила и он увидел, что они стоят, беспомощно озираясь, на перекрестке, он вырос перед ними, снимая шляпу и говоря:

— Не могу ли помочь вам, сэр?

— Да, не будете ли добры указать мне дорогу к Мийяко-оттелю? — спросил Джеффри.

— Я сам en route[14], — отвечал Танака. — В самом деле, мы встретились очень a propos[15].

По дороге он рассказывал обо всем, что следует посмотреть в Киото. Только надо, чтобы посетители знали дорогу или пользовались бы услугами опытного проводника, который был бы au fait[16] и знал бы открывающие двери «сезамы». Он произнес это слово «сесумы», и только гораздо позже Джеффри догадался о его значении.

Танака владел целой коллекцией иностранных и идиоматических фраз, которые заучивал наизусть из книг и потом пользовался ими для украшения своей речи.

Он явился на следующее утро по собственной инициативе, чтобы вести их в императорский дворец, причем дал им понять, что дворец открыт только сегодня, и в силу его, Танаки, влияния. Распространяясь о чудесах, которые они увидят, он почистил щеткой платье Джеффри и прислуживал ему с заботливостью опытного слуги. Вечером, когда они возвратились в отель и Асако пожаловалась на боли в плече, Танако показал себя умелым массажистом.

На следующее утро он опять был на своем посту, и Джеффри понял, что в его семейство вошел еще один член. Он действовал в качестве чичероне или, как он произносил «сисерона», когда дело шло о сокровищах храмов, старых дворцовых садах, антикварных магазинах и маленьких туземных ресторанах. Баррингтоны подчинились не потому, что им нравился Танака, а потому, что были добродушны и чувствовали себя потерявшимися в незнакомой стране. Кроме того, Танака присосался, как пиявка, и мог быть полезен на разные лады. Только в воскресное утро чай подавал им отельный слуга. Танака отсутствовал. Появился он позже с серьезным и важным выражением, которое так мало шло к его круглому лицу, и нес большой черный молитвенник. Он объявил, что был в церкви. Он христианин, православный. По крайней мере так он говорил, но позже Джеффри был склонен думать, что это просто одна из его мистификаций с целью приобрести симпатию своих жертв и создать лишнюю связь с ними.

Его методом было наблюдение, подражание и наводящие вопросы. Долгое пребывание в комнатах Баррингтонов, время, потраченное на чистку платья и на массаж, представляло столько удобных случаев для изучения комнат и их обитателей, для ознакомления с их привычками и их доходом и для размышления о том, как извлечь из них наибольшую выгоду для себя.

Первые результаты всего этого были почти незаметны. Исчез высокий воротник, в который было всунуто его лицо, и низкий отложной воротничок, какие носил Джеффри, занял его место. Яркий галстук и лента на шляпе заменились скромными черными. За несколько дней он усвоил манеры и жесты хозяина.

Что до перекрестного допроса, то он имел место однажды вечером, когда Джеффри был утомлен и Танака снимал его ботинки.

— Перед замужеством, — начал Танака, — леди Баррингтон долго жила в Японии?

Он был расточителен по части титулов, полагая, что деньги и благородное происхождение должны быть нераздельны; кроме того, опыт научил его, что употребление почетных титулов в разговоре никогда не бывает бесполезным.

— Нет, оставила ее совсем маленьким ребенком.

— У леди есть японское имя?

— Асако Фундзинами. Знаете вы такую фамилию, Танака?

Японец опустил голову, показывая, что размышляет.

— Токио? — предположил он.

— Да, из Токио.

— Исполнит ли лорд свой долг по отношению к родным леди?

— Да, я думаю, когда будем в Токио.

— У родных леди благородная резиденция? — спросил Танака — это был его способ осведомляться о людях, богаты ли они.

— Вовсе не знаю, — отвечал Джеффри.

— Тогда я разузнаю для лорда. Это будет лучше. Можно наделать больших ошибок, если не разузнать.

На этот счет Джеффри разочаровал Танаку, но Асако считала его милым развлечением для себя. Он был полезен и приятен, исполняя ее поручения и забавляя ее своим удивительным английским языком.

Он почти устранил Титину от забот о госпоже. Однажды Джеффри подвергся изгнанию из комнаты жены на время, пока она переодевалась, и заметил:

— Но ведь Танака был там. Вы не замечаете, а он непременно видел вас.

Асако разразилась смехом.

— О, это не мужчина. Он совсем не настоящий. Он говорит, что я как цветок и очень хороша в дезабилье.

— Нет, это звучит по-настоящему, — проворчал Джеффри, — и достаточно по-мужски.

Быть может, Асако в своей невинности забавлялась, противопоставляя Танаку мужу, совершенно так, как развлекалась соперничеством между Титиной и японцем. Это давало ей приятное сознание, что она может заставить своего большого мужа принять такой негодующий вид.

— Сколько, по-вашему, лет Танаке? — спросил он ее однажды.

— Восемнадцать или девятнадцать, — отвечала она, еще не привыкнув к обманчивости внешнего вида японцев.

— Мне также часто кажется, что не больше, — сказал ее муж, — но у него манеры и опытность пожилого человека. Я готов держать с вами пари, что ему не меньше тридцати.

— Хорошо, — отвечала Асако, — отдайте мне статуэтку Будды, если проиграете?

— А что вы дадите мне, если выиграю? — спросил Джеффри.

— Поцелуй, — ответила жена.

Джеффри вышел искать Танаку. Четверть часа спустя он вернулся с видом триумфатора.

— Мой поцелуй, милая, — требовал он.

— Погодите, — возразила Асако, — сколько ему лет?

— Я вышел к парадным дверям, а там господин Танака сообщал о нас рикше «последние известия». Я и сказал: «Танака, вы женаты?» «Я вдовец, сэр», — ответил он. «Есть дети?» «Два потомка, — отвечал он, — они солдаты на службе его величества императора». «Но сколько же вам лет?» — спрашиваю. Ответ: «Сорок три года». «Вы очень хорошо сохранились для своих лет», — сказал я и вернулся за своим поцелуем.

Сделав такое необычайное открытие, Джеффри объявил, что прогонит Танаку.

— Кто выглядит так, — сказал он, — тот ходячая ложь.

Два дня спустя, рано утром, они уехали из Киото по железной дороге, заменившей теперь прославленный путь Токаидо, освященный историей, легендой и искусством. Каждый камень, каждое дерево вызывают образы из песен и романов. Даже у западных знатоков японской гравюры на дереве его пятьдесят две станции встречаются очень часто. Таков Токаидо, путь между двумя столицами, Киото и Токио, еще населенный духами императорских повозок, влекомых быками, лакированных паланкинов сегунов — феодальных воителей в их наряде, напоминающем образ смерти, и размашистой поступи самураев.