Алан Паулс - Прошлое
Попытки сбить их с пути истинного предпринимались неоднократно. Все оказалось напрасным. Раны, нанесенные их чувству и их единству, мгновенно заживали. Не то кожа у этой парочки была слишком толстой и непробиваемой, не то — о ужас! — само время, классический противник всякого любовного постоянства, в этом случае проявляло невиданную благосклонность; казалось, все смертельные яды, которые были у него в запасе, — ослабление чувства, привычка, сонное оцепенение в отсутствие интриги и двойной игры, — превращались, едва их подсыпали Римини и Софии, в целебные отвары и настои, смешиваясь с которыми любовь становилась лишь сильнее и крепче. Союз со временем. Это и был их главный секрет. Шли годы; друзья — и сторонники, и противники, и провокаторы — сдались: ни с кем из них София и Римини не разругались, дружба оставалась дружбой, приятельские отношения — приятельскими. Окружающие просто отказались от мысли урвать себе часть этой невидимой и невиданной силы, удерживавшей Римини и Софию вместе; их любовью уже не восхищались, ей не завидовали, ее перестали отрицать — и она, неуязвимая, вечная, как камень, который под воздействием солнца, ветра и воды лишь блестит еще ярче, отполированный и вычищенный, взрослела вместе с Римини и Софией, нисколько не стыдясь того, что год от года все сильнее отстает от моды. Защитная оболочка, покрывавшая это чувство, была еще, по всей видимости, и идеальным консервантом, сохраняющим любовь Римини и Софии вечно свежей и юной. Чем-то эти двое напоминали героев одного старого научно-фантастического фильма, в самом начале которого влюбленная пара буквально за минуту до первых взрывов мировой термоядерной войны успевает запереться в противоатомном бункере, где и пребывает взаперти, без всякой связи с внешним миром, долгие годы; когда же, согласно инструкции, приходит время выйти на поверхность, чтобы посмотреть, во что превратилась земля после ядерного пожара, они с изумлением обнаруживают, что война, к счастью для всего человечества, так и не начиналась. Надежность убежища, его глубина и сокровенность сыграли с влюбленными злую шутку — пока они существовали под землей с сознанием своей исключительности и благодаря небеса за спасение, мир, как выяснилось, жил своей жизнью и изменился до неузнаваемости. Этот новый мир смотрел на пришельцев из прошлого безразлично, в лучшем случае — с веселым недоумением; точно так же через несколько лет — гораздо быстрее, чем мы себе обычно представляем, — поколение сегодняшних детей будет смотреть на то, что так важно для нас сегодня, на то, что мы считаем символами нашего времени.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
Годы спустя, через семьдесят два дня (как раз за это время Рильтсе написал первую из трех своих неподражаемых «Половинок Пьера-Жиля») после двенадцатой годовщины совместной жизни, Римини и София расстались, побив все известные им рекорды продолжительности. Они проявили несомненную деликатность, оповестив окружающих о своем решении не сразу, а постепенно: новость распространялась от новых знакомых к старым друзьям, от одиночек к женатым официально или живущим вместе со своей половиной, от родителей Римини — сто лет разведенных и не видевших в таком событии ничего страшного — к родителям Софии, которые как раз недавно отметили серебряную свадьбу. Тем не менее, когда факт расставания был зафиксирован окончательно и бесповоротно, все знакомые восприняли это как разрыв времен, как землетрясение, как мировую катастрофу. Нет, это было решительно невозможно. Некоторые — те немногие, которые по-прежнему хвастались тем, что предсказывали конец этого счастья, — оплакали полученное известие печально и одновременно — с чувством внутреннего удовлетворения: так оплакивают разрушение какого-нибудь полуразвалившегося, но милого сердцу старого дома, в котором уже давно никто не живет, в который и заходить-то, наверное, было бы страшно, но который уже стал частью культурного наследия. Другие, потрясенные таким поворотом в жизни Римини и Софии, рассказывали об их разрыве как о каком-то чуде, словно эти двое были сиамскими близнецами, которых хирургам удалось разделить благодаря применению последних достижений медицины, вот только выживут ли эти части некогда единой сущности — оставалось большим вопросом. Сформировалась среди друзей Римини и Софии и третья группа — тех, кто почувствовал себя обманутым и лично оскорбленным. Эти знакомые просто возненавидели разводящихся и прекратили общение с ними на несколько месяцев, избегая не только личных встреч, но даже разговоров по телефону. Лишь со временем, когда страсти улеглись, отношения с этими друзьями вновь пришли в норму. «Да это же недопустимо… Это как если бы мы через день устраивали… ну даже не знаю… денежную реформу», — заявил кто-то на дружеских посиделках, главной темой которых было обсуждение случившегося — с применением таких терминов, как «чудо», «катастрофа», и сентенций типа «от судьбы не уйдешь». С учетом состояния аргентинской экономики в то время подобная аналогия отдавала изрядным цинизмом, но, судя по одобрительной реакции собеседников, ее сочли удачной — остроумной и точной.
Это были странные дни. Римини и Софию трясло как в лихорадке. Каждый вглядывался в прошлое, пытаясь понять, какой именно миг из этих двенадцати — двенадцати! — лет любви стал решающим; когда именно расставание стало неизбежным. Ни одному, ни второму уже не было важно, как оценивать самих себя в прошлом: были ли они консерваторами или, наоборот, принадлежали к лагерю экспериментаторов, была в их отношениях фальшь — или же они не замечали сложностей в силу собственной недалекости, были они ретроградами или же пионерами. Куда важнее было понять логику событий, ту цепочку мельчайших и тончайших намеков, предсказаний и пророчеств, не обратив внимания на которые они восприняли собственное расставание как величайшую неожиданность. Все имеет свое начало, и проблемы в их отношениях тоже начались в какой-то вполне определенный момент — в этом у них сомнений не было. Вот только — когда же все это случилось? Связано ли это было с переездом, или, быть может, отправной точкой пути к расставанию следовало считать поездку в Бразилию? Эта версия казалась вполне убедительной. Римини вспомнил, что, сам не зная почему, вплоть до последнего дня противился этому путешествию. Согласился он на этот отпуск, лишь когда его загнали в угол. Впрочем, и потом он еще пытался изменить маршрут, полагая, что в Рио-де-Жанейро им будет куда интереснее, чем в Сан-Сальвадоре-де-Баийя, бурной ночной жизнью которого пыталась соблазнить его София. Им обоим уже тогда показалось странным это упорство Римини, которое он проявлял в мелочах: какой смысл продолжать ругаться по поводу того или иного курортного города, когда ты уже уступил в главном — в выборе страны. Из той поездки они вернулись другими: София — беременной, а Римини — с опухшей, перекошенной физиономией; похоже, что приступ аллергии у него вызвали натуральные фруктовые кремы — жожоба, манго, алоэ-вера; ими он усиленно пользовался по настоянию Софии, уверенной, что эти чудодейственные снадобья, произведенные здесь, в Баийе, исцелят его от болезней, которые обрушились на него, как только он сюда приехал.
Они сделали аборт. Оба использовали множественное число, говоря и думая о случившемся, — им казалось, что таким образом они разделят и облегчат терзавшую обоих боль. Субботним утром мама Софии поехала вместе с ними в клинику Висенте Лопеса и осталась ждать вместе с Римини под навесом крытого дворика, служившего вестибюлем и залом ожидания. Теща взяла руку Римини в свои ладони, чтобы, как она выразилась, «согреть его». По железной рифленой крыше били капли дождя, а дежурная медсестра поливала из старого кофейника чахлые растения, стоявшие в кадках под навесом. Тот аборт нанес серьезный удар по их отношениям, но не смог разлучить любящих. Выстоять в те тяжелые дни им помогли силы «высшего порядка». В конце концов, рассуждали Римини и София, разве это решение принимали не мы вместе? Выходило, что ужас случившегося относился к их любви как таковой, а каждый из них был всего лишь функцией этого объединяющего их организма — и последствия уже не казались такими чудовищными. Спустя пару месяцев, когда они еще занимались любовью с большой осторожностью, аборт уже был занесен в анналы их отношений как тяжелое, кровопролитное, но выигранное у противника сражение.
Быть может, пресловутым «поворотным моментом» было их временное расставание примерно через восемь лет совместной жизни — впрочем, ту размолвку никто не счел возможным воспринять как что-то серьезное; большинство друзей вообще отнеслось к ней как к спектаклю, неизвестно зачем разыгранному неразлучной парочкой. Расставание затянулось на восемь месяцев: по месяцу жизни врозь за каждый год, прожитый вместе, — даже в этом они были точны и изящны. София осталась в их уютной квартире; Римини, которому помог один из новых приятелей — из тех, кого течением жизни прибивает к берегам судьбы людей, расставшихся с любимыми, — перекочевал в мрачное помещение какой-то закрывшейся частной медицинской консультации неподалеку от факультета медицины — платить за жилье приходилось сущие гроши. Там он убивал время, отрывая от стен свисавшие лоскутьями старые обои, и пытался развеяться, прогуливаясь по окрестностям и созерцая выставленную в витринах специализированных магазинчиков ортопедическую обувь, протезы и зубоврачебные кресла. За время жизни врозь у них на двоих было два романа — вроде бы и ярких, но скоротечных и на поверку оказавшихся пустышками. Перезванивались они все это время ежедневно, обменивались по разным поводам всякими подарками. София написала Римини дюжину писем — восемь из них она отправила ему по почте, а оставшиеся четыре зачитала вслух уже после того, как они вновь оказались вместе. Раз-два в неделю они обязательно встречались, чаще всего у Софии. Эти свидания, отмеченные печатью какой-то извращенной аморальности — когда изменяешь любовнице с женой, с которой прожил много лет, — превращались либо в долгие взаимные исповеди (Римини под конец обычно начинал плакать), либо же в очередное извержение любовного влечения, в ходе которого каждый старался доказать, что не теряет времени даром, и усиленно радовал другого новыми штучками, которым успел научиться на стороне.
