Генри Вуд - Замок Ист-Линн
— Не всегда, — вздохнула миссис Хэйр. — Признаю, что часто горе приходит как наказание за проступки; хуже всего, однако, то, что последствия этого бывают одинаково тяжелыми и для виноватых, и для невинных. Из-за ошибок мужа страдает ни в чем не повинная жена, грехи родителей портят жизнь детям, дети разбивают сердца родителей. Я могу сказать, положа руку на сердце, что, хотя и осознаю свое несовершенство, не знаю, чем заслужила то горе, которое обрушилось на меня, чем я провинилась; однако же, несмотря на то, что я чуть не умерла, я не сомневаюсь, что в этом проявилась и милость Божья: нужно лишь Заставить свое слабое, мятежное сердце понять это. Вы, я уверена, также не заслужили того, что Вам пришлось пережить.
Миссис Хэйр не заметила, как покраснела от стыда и опустила ресницы ее собеседница.
— Вы потеряли своих малышей, — продолжала миссис Хэйр. — Это горе, огромное горе, признаю, но, поверьте мне, это ничто по сравнению с ужасной судьбой матери, дети которой выросли и стали такими людьми, что, право же, им лучше было бы умереть в младенчестве. Иногда я жалею, что все мои сокровища не в лучшем из миров, что они не ушли туда раньше меня. Страдание — удел каждого, уверяю Вас.
— Нет, не всех, — не согласилась леди Изабель. — Есть на свете и счастливые судьбы.
— Нет судьбы, на долю которой не выпадут страдания, — ответила миссис Хэйр. — Да, жизнь может казаться безоблачной, так может продолжаться года-годами, но, будьте уверены, рано или поздно что-то омрачит ее.
— Взять мистера и миссис Карлайл — чем может омрачиться их жизнь? — спросила леди Изабель, причем голос ее как-то странно зазвенел; миссис Хэйр заметила это, хотя и не поняла, почему это случилось.
— Миссис Карлайл повезло в жизни, — сказала она, и лицо ее озарилось нежной улыбкой. — Она страстно любит своего мужа, и он того заслуживает. Она и в самом деле счастлива, однако и ей не приходится надеяться на совершенно безоблачную жизнь. А мистер Карлайл уже достаточно страдал.
— Вот как!
— Вам, без сомнения, уже рассказали его историю. Его бросила первая жена, оставив свой дом и своих детей. Он держался мужественно, однако я знаю, что он принял это очень близко к сердцу. Он обожал ее всем сердцем. Это была его первая настоящая любовь.
— Ее. Разве не Барбару?
Леди Изабель спохватилась, как только имя «Барбара» сорвалось у нее с губ. Она была всего лишь мадам. Вин, гувернанткой. Не сочтет ли это излишней фамильярностью ее собеседница?
Миссис Хэйр, целиком поглощенная разговором, казалось, не заметила этого.
— Барбару? — переспросила она. — Конечно же, нет. Если бы его первой любовью была Барбара, он выбрал бы ее. Тогда его сердце принадлежало леди Изабель.
— Но сейчас оно принадлежит его жене.
Миссис Хэйр чуть не рассмеялась.
— Ну конечно. Не хотите же Вы, чтобы оно было похоронено вместе с покойной женой, которая, к тому же, изменила ему? И вместе с тем, дорогая моя, эта бедная леди Изабель была милейшей женщиной. Я любила ее тогда, да и сейчас люблю — ничего не могу поделать с собой. Другие люди обвиняли ее, а я только жалела. Они так подходили друг другу: он, добрый и благородный, и она — такая красивая и обаятельная!
— И она оставила его, отказалась от него, при всем благородстве и любви к ней! — воскликнула бедная гувернантка и заломила руки, словно в отчаянии.
— Да. Не стоит говорить об этом более — это больная тема. Многие не понимали, как она могла оставить такого мужа, таких детей, и мы с дочерью — более всех. Один ее неверный шаг — хотя мне почти страшно произнести это, чтобы не вообразили, будто я торжествую от того, что разрушило ее жизнь — сделал счастливой мою дочь, поскольку мне совершенно ясно, что Барбара никого не полюбила бы так, как мистера Карлайла.
— Вы думаете, это принесло ей несчастье? — воскликнула леди Изабель с горькой насмешкой в голосе.
Этот вопрос поразил миссис Хэйр.
— Не было еще ни одной женщины, совершившей подобный шаг и не навлекшей на себя тем самым жесточайшего несчастья, — ответила она. — Иначе и быть не может. Леди Изабель была натурой, способной на раскаяние, на горькие терзания. Утонченная, скромная, английская дворянка до мозга костей, она была такой женщиной, от которой никто не мог бы ожидать подобного поступка. Она убежала, как во сне, сама не ведая, что творит: вот о чем я думала множество раз. Я знаю, что она испытала глубочайшее горе и раскаяние.
— Откуда Вы узнали? Вы слышали об этом? — воскликнула леди Изабель голосом, который мог бы показаться подозрительно взволнованным для более внимательного человека, нежели миссис Хэйр. — Он что, говорил об этом — Фрэнсис Ливайсон? Вы слышали это от него?
Миссис Хэйр, кроткая миссис Хэйр, гордо выпрямилась, поскольку эти слова задели ее за живое. Еще мгновение — и к ней вернулись прежние доброта и кротость, ибо ей подумалось, что бедная гувернантка, сломленная горем, произнесла эти слова, не подумав.
— Я не знаю, что соблаговолил заявить сэр Фрэнсис Ливайсон, — сказала она, — однако можете не сомневаться, что ему ничего не будет дозволено заявлять мне или же кому-то еще из друзей мистера Карлайла — более того, любому честному и порядочному человеку. Я слышала это от лорда Маунт-Северна.
— От лорда Маунт-Северна! — повторила леди Изабель.
Она собиралась сказать еще что-то и даже раскрыла рот, но передумала.
— Он был здесь летом. Прогостил две недели. Леди Изабель была дочерью покойного графа — возможно, Вы не знали этого. Он — лорд Маунт-Северн — сказал мне по секрету, что он разыскал леди Изабель, когда этот человек, Ливайсон, оставил ее; он нашел леди Изабель, больную, бедную, с разбитым сердцем, в каком-то захолустном французском городишке, окончательно сломленную горем и раскаянием.
— Ну как же могло быть иначе? — резко спросила леди Изабель.
— Моя дорогая, ведь я же говорила Вам, что не могло. Одна лишь мысль о покинутых детях измучила бы ее. Там, за границей, у нее родился ребенок, в те поры еще младенец, как рассказывал лорд Маунт-Северн, однако мы знаем, что этот ребенок не мог принести ничего, кроме страданий и позора.
— Да, — сорвалось с трепещущих губ леди Изабель.
— Потом она погибла, и я считаю, что небо сжалилось над ней. Думаю, она была готова к смерти, и Бог простил ее. Лишившись всего, мы обращаемся к нему; надеюсь, и она нашла спасение.
— Как мистер Карлайл воспринял известие о ее смерти? — прошептала леди Изабель. Она часто задавала себе этот вопрос.
— Не могу сказать. Он внешне остался спокоен, не выказал ни горя, ни радости. Это слишком деликатная тема, чтобы кто-то мог спросить его об этом, а сам он, разумеется, ничего не говорил. После помолвки с Барбарой он сказал мне, что никогда не женился бы при жизни леди Изабель.
— Из-за… из-за… прежних чувств?
— Думаю, что нет. Из-за собственных принципов. Всю свою любовь он подарил его теперешней жене. Он, без сомнения, любит ее истинной, горячей, вечной любовью, хотя, возможно, в его раннем чувстве к леди Изабель было больше романтизма. Бедняжка! Она добровольно пожертвовала любящим мужем и счастливым домом.
Бедная Изабель едва не закричала от отчаяния.
— Я думаю, не собрались ли все остальные в гостиной? — улыбнувшись прервала затянувшуюся паузу миссис Хэйр. — Если так, меня уже ждут.
— Я схожу узнаю, — порывисто сказала леди Изабель, ибо ей хотелось хотя бы мгновение пробыть одной, пусть даже на пути через холл.
Она вышла из комнаты и направилась к гостиной. Оттуда не доносилось ни звука, и она осторожно заглянула вовнутрь, приоткрыв дверь. Ни души. В камине пылал огонь, горела люстра, но никто не наслаждался теплом и светом. Из смежной комнаты доносились звуки рояля. Она услышала голос м-ра Карлайла. Она узнала начальные аккорды аккомпанемента той песни, которую он так любил в ее исполнении. Кто же собирался петь для него? Леди Изабель подкралась к приоткрытой двери. Барбара сидела за роялем, а м-р Карлайл стоял возле нее, облокотившись на спинку и склонившись к ней, возможно, для того, чтобы посмотреть в ноты. Точно так же когда-то кралась и подсматривала бедная Барбара, чтобы услышать ту же самую песню. Тогда она была его женой, она принимала его поцелуи по окончании песни. Теперь они поменялись местами. Барбара запела. Голос ее не обладал той же удивительной силой, что у леди Изабель, но все же был достаточно нежным и приятным.
Другим губам, другим сердцамПридет черед пропетьЛюбви напев. Увы, не намОн будет душу греть!Но в звуках сможешь уловитьТы свет другого дня,Когда и мы могли любить.И вспомнишь ты меня!
Свет другого дня! Увы… Вспомнил ли он ее? Мелькнула ли у него при этих словах мысль о ней, его первой и самой большой любви? Вспомнил ли он, хоть на мгновение, то время, когда она сидела на том же месте и пела эту ему песню?
