Джудит Тарр - Трон Исиды
Диона с удовольствием отметила, что царица оставила свою нервозность где-то между комнатами и залом. Эффект от ее появления оказался даже большим, чем она сама ожидала. Все римляне так были поражены, что разом умолкли, даже молодой гаруспик, которого, судя по его отсутствующему виду, мало занимало происходящее.
Она краем глаза наблюдала за ним. Вообще-то, лица римлян напоминают обломки скал, а линии носа — нос корабля; весь их облик исполнен сознанием собственного достоинства. В Луции Севилии достоинства было более чем достаточно, но лицо казалось более открытым, чем у остальных, а нос — не так сильно изогнутым. Несомненно, он симпатичный, его даже можно назвать красивым, если бы не плотно сжатые губы — как будто он никогда не улыбается. Черные вьющиеся волосы, смуглая кожа, нежная, как у девушки, огромные карие глаза — он похож на мальчика. Но морщинки в уголках глаз и взгляд умудренного жизнью человека свидетельствовали о том, что он гораздо старше, чем поначалу кажется.
Луций Севилий понравился ей. Хотя он был несколько шокирован ее платьем, но не осмелился ничего сказать о том, в каком виде следует благородной госпоже появляться в обществе — а большинство римлян не преминули бы прочесть наставление. Кроме того, судя по его одежде, для него имело значение не количество, а качество золотых украшений. У него, несомненно, был вкус, что для римлянина — большая редкость.
Он ел молча, скорее всего, просто от застенчивости. Конечно, Дионе ничего не стоило растормошить его, но сейчас ее больше интересовало совсем другое — она внимательно наблюдала за теми двоими, что были главными на этом пиршестве.
Доспехи Антония сверкали в свете ламп. Блеск одежд Клеопатры слепил глаза. Обменявшись приветствиями, они говорили очень мало и только на отвлеченные темы. И все же между ними возникло что-то неуловимое.
Возможно, эта незримая ниточка связала их раньше, еще в Риме, когда был жив Цезарь. Для него слова были и броней, и оружием; с ним Клеопатра в полной мере проявила свой темперамент, а ее шутки становились необыкновенно утонченными. Антоний же, в отличие от своего друга, никогда не блистал остроумием.
С той странной ночи, когда умер Цезарь и Клеопатра, не найдя другого выхода, уехала в Египет, он очень изменился. Тогда Антоний помог ей и внешне был очень спокоен, как и она, но под спокойствием этим у обоих скрывалась ярость. Сейчас гнев его ушел в прошлое, и он чувствовал себя необыкновенно одиноким, как каждый человек, на плечах которого лежит груз власти.
Однако Клеопатра ничего не забыла, гнев ее был по-прежнему жив и то и дело прорывался наружу в насмешках над римлянами; но она все же пыталась сдерживаться, возможно, из осторожности. Ужин продолжался, и Диона неожиданно ощутила, что ярость Клеопатры перерастает в какое-то новое чувство — не умиротворение, нет, оно было чуждо царице. Но сейчас, здесь, владычица Египта обрела спокойствие.
Похоже, и Антоний понял это. Кубки наполнялись снова и снова, блики света, казалось, плавали в море вина, взгляды встречались все чаще.
— Афродита приехала к Дионису на радость всей Азии! — произнесла Диона. Голос, почти заглушивший шум в зале, не принадлежал ей. Так было всегда, когда говорила богиня. За первой фразой продолжения не последовало, хотя она и ждала этого.
Молодой гаруспик с ужасом смотрел на нее — должно быть, решил, что увидел богиню. Она улыбнулась ему.
— Не пугайся. Это всего лишь ее голос.
— Так ты действительно жрица? — медленно вымолвил он.
— А ты сомневался?
Его щеки зарделись, как у мальчишки.
— Ничего страшного… — Она пыталась хоть немного ободрить его. — Мне никто не верит, пока сам не убедится. Но я действительно голос богини в Двух Землях — и за их пределами.
— Но как же?.. Ведь для этого нужен особый порядок: ритуалы… жертвоприношения…
— Я сама и ритуал, и жертва. Больше ей ничего не нужно. Да и зачем? Богиня может делать все, что пожелает.
Бедный римлянин, он не мог этого понять. Все его боги связаны путами церемоний, жрецы обессилены давлением политиков, их могущество осталось лишь в воспоминаниях. Неудивительно, что Египет так напугал его. Египетские боги живые, они живут вместе со своим народом. Их имена знают все, и имена эти значат больше, чем названия храмов.
Если Луций Севилий, парусник, так и не смог постигнуть божественной сути Египта, то Марку Антонию, триумвиру, это было совершенно не нужно. В ту ночь он сам был божеством. Весь сверкающий золотом, разгоряченный и одурманенный вином, он наконец поднялся с ложа, споткнулся, однако удержался на ногах, засмеялся и подал ей руку. Царица улыбнулась в ответ и позволила ему помочь себе встать. Он ли снова качнулся, или она приблизилась к нему — всего мгновение, объятие, мимолетное прикосновение, но оно сказало больше, чем любые слова.
Диона никак не смогла бы помешать этому, у нее не было ни малейшей возможности предостеречь царицу. Впрочем, никто больше, казалось, не смотрел в их сторону. Все были пьяны и поглощены экзотическим танцем нубийцев, которых царица привезла с собой.
«Так скоро?» — внезапно вырвалось у нее. А может быть, и Клеопатра, и Антоний, знают, что делают?
Царица скользнула за занавески позади своего ложа. Антоний вышел из зала. Диона услышала, как он подзывал своего гребца.
Неожиданно она поняла, что смотрит на Луция Севилия. В первый раз гаруспик взглянул на нее прямо, не опуская глаз и не краснея, и улыбнулся.
— Не сегодня, — вымолвил он.
— Нет, не сегодня, — откликнулась Диона.
8
Диона в сопровождении вооруженного охранника, служанки с корзиной, Тимолеона, своего сына, и Цезариона, улизнувшего от своего наставника, шла по городу, удаляясь от порта. Лодка, которая их привезла, уже отплывала обратно и вернется за ними после полудня.
Было раннее утро, но царица уже проснулась, хотя и не вставала, резонно полагая, что со многими делами можно с успехом разобраться в кровати. Почти все ее придворные спали как убитые после ночных возлияний. Римляне пребывали в таком же состоянии.
На рынке уже вовсю бурлила жизнь. И мальчики готовы были полностью окунуться в этот водоворот. Тимолеон в принципе не возражал против компании «младенца». «Младенец» же, будучи всего тремя ходами младше, отнесся к своему спутнику гораздо доброжелательнее и добродушно улыбался ему. Впрочем, они стоили друг друга: насколько Тимолеон был непослушен и шаловлив, настолько же Цезарион был сыном своих родителей, Цезаря и Клеопатры, унаследовав от них ум, надменность и умение стойко переносить неприятности.
Диона особо полагалась на то, что дети беспрекословно будут ее слушаться, и надеялась лишь на одно свойство, которым не обладал даже Цезарион: умение повелевать. Оба проказника уже не раз проверяли его действие на себе и были уверены, что, пожелай она, весь мир обрушится на их головы, и потому предпочитали вести себя прилично и часами покорно следовали за ней.
Не доходя до рыночной площади, где они могли поднять настоящее восстание, Диона остановилась и разрешила Тимолеону и Цезариону в сопровождении стражника погулять по рынку.
— Не забудь, — сказала она сыну, — ты должен приглядывать за Цезарионом. И не оставляй его ни на минуту одного. За все проказы придется отвечать тебе.
— Само собой, — вымолвил Тимолеон, но мыслями он уже был далеко отсюда.
— Смотри у меня! — пригрозила мать.
Он открыл было рот — и снова закрыл. Иные дети спорят, даже когда это бесполезно. Не таков был Тимолеон: будучи сообразительным не по возрасту, он счел лучшим остановиться на достигнутом. Вряд ли это назовешь свободой, но куда ни шло: все же лучше, чем полдня шагать за матерью по пятам.
Оставив «младенца» на попечение молоденького солдата, Тимолеон тут же устремился к рядам со сладостями, но гордость его снова была уязвлена: кошелек-то остался у стражника, тут мать не проявила милосердия. Диона проводила их взглядом со смешанным чувством облегчения и тревоги.
— Только боги знают, что они могут натворить, — пробормотала она.
Слух Гебы, немой от рождения, мог бы посоперничать с кошачьим; к тому же она была далеко не глупа. Темное лицо нубийки расплылось в улыбке. Она была не намного старше Тимолеона и еще не забыла, как славно иногда поозорничать.
Диона и сама помнила. Улыбнувшись в ответ, она неторопливо побрела по рынку. По правде говоря, ей почти ничего не было нужно, просто приятно после месяца на борту корабля снова оказаться на твердой земле. Она поторговалась с продавцом шерсти, убеждавшим, что его товар — настоящая тирианская шерсть; Диона точно знала, что шерсть покрашена ягодами и потеряет свой замечательный цвет после первой же стирки. Она прошла мимо лавок с серебряными браслетами; купила виноградный лист, фаршированный мясом и ячменем, уселась на постамент статуи рожденной из пены Афродиты и начала его есть еще горячим.
