Мейв Бинчи - Холодный зной
В деревне ее звали просто Синьора. Она назвалась вдовой, когда поселилась там. Кстати, имя Синьора имело такую схожесть с ее настоящим именем Нора, что ей казалось, будто ее так всегда и звали.
В местечке, где она жила, не было ни кинотеатра, ни дискотеки, ни супермаркета, и даже местный автобус ходил нерегулярно. Но здесь она любила каждый камушек, потому что Марио жил здесь и работал, и пел в отеле, и растил своих детей, и улыбался, заглядывая в ее окно. А она снисходительно кивала ему, не замечая, как проходят годы.
Они не забыли те времена в Лондоне, когда их обоих обуревала страсть, и Марио конечно же помнил, как по ночам пробирался в ее постель, открывая дверь своим ключом. А теперь он крался по темной площади к ее дому, когда его жена спала. Она знала, что не стоит ждать его в лунную ночь, потому что слишком много посторонних глаз могли заметить крадущуюся фигуру Марио и узнать, что он изменяет своей жене с иностранкой, с очень необычной иностранкой, у которой большие глаза и рыжие волосы.
Время от времени Синьора задавалась вопросом, а не сумасшедшая ли она? По крайней мере, в глазах своей семьи и почти всех жителей деревни именно такой она и была.
Другая женщина давно бы отпустила его и устроила бы свою судьбу. В 1969 году, когда Нора уехала с ним, ей было всего двадцать четыре, а сейчас уже перевалило за тридцать, а она все вышивала и улыбалась, и разговаривала с сицилийцами, но никогда в публичном месте не могла заговорить с человеком, которого любила. Все то время, пока они жили в Лондоне, он просил ее выучить итальянский, объясняя, как этот язык красив и благозвучен, и она учила, в свою очередь говоря ему, что он тоже должен изучать английский, потому что они могли бы открыть небольшую гостиницу в Ирландии. И все время Марио смеялся и говорил, что она его рыжеволосая принцесса, самая красивая девушка в мире.
У Синьоры были воспоминания, прочно засевшие в голове, от которых никуда не деться.
Она не вспоминала о том, как взбесился Марио, когда она последовала за ним и спрыгнула с автобуса, узнав по описанию маленький отель его отца. Его лицо было таким суровым, что ей даже страшно вспоминать об этом. Он показал ей на фургон, припаркованный за отелем, шепнув, чтобы она спряталась в нем. Он мчался на бешеной скорости, даже не притормаживая на поворотах, а потом неожиданно съехал с дороги в оливковую рощу, где никто не мог их увидеть. Она хотела прижаться к нему, потому что соскучилась за время своего путешествия, но он оттолкнул ее и показал вниз на долину.
— Видишь эти виноградники, они принадлежат отцу Габриелы, а вон те — моему отцу. Всегда было известно, что мы поженимся. Ты не права, что приехала, у меня могут возникнуть большие неприятности.
— У меня есть одно-единственное право. Я люблю тебя, а ты любишь меня. — Это было так просто.
— Ты не можешь обвинить меня, что я был нечестен с тобой, я обо всем тебе рассказал.
— Но когда мы лежали в одной постели, ты не говорил о ней, — жалобно проговорила она.
— В таких ситуациях никто не говорит о других женщинах, Нора. Будь благоразумна, уезжай, уезжай домой, возвращайся в Ирландию.
— Я не могу ехать домой, — ответила Нора просто. — Я буду там, где ты. Это уже решено, я останусь здесь навсегда.
Так и произошло. Постепенно Синьора стала частью жизни деревушки Аннунциата. Нельзя сказать, что ее приняли окончательно, так как никто точно не знал, почему она здесь, а ее объяснения, что она любила Италию, было недостаточно. Она жила в двухкомнатном доме, стоявшем на площади. Платила за него совсем мало, потому что ухаживала за пожилой парой, которой принадлежал дом, по утрам приносила им кофе и ходила за покупками для них. К тому же с ней не было проблем. Она не водила к себе мужчин и не пила в барах. Каждую пятницу утром она преподавала английский язык в местной школе, вышивала маленькие салфетки и несколько раз в месяц отвозила их в город на продажу.
Она изучала итальянский по маленькой книжке, которая совсем истрепалась. Она снова и снова повторяла фразы, задавала вопросы и сама же на них отвечала.
Из окна она наблюдала за свадьбой Марио и Габриелы и все это время не переставала шить, не позволив ни одной слезинке упасть на льняную салфетку. Того факта, что он поднял глаза и посмотрел на нее, когда на площади зазвонили церковные колокола, было достаточно. Он был обязан жениться на Габриеле, потому что такова их традиция, а на традициях держится земля. Они ничего не могли поделать со своей любовью.
И все так же она смотрела из окна, когда его детей несли крестить в церковь. В этой части света семьям обязательно нужны сыновья. Это не причиняло ей боли. Она знала, что если бы он мог пойти по другому пути, то она бы стала его ирландской принцессой.
Синьора догадывалась, что многие мужчины знали, что между ней и Марио что-то было, но их это не беспокоило, наоборот, в их глазах это давало Марио преимущества как мужчине. Она всегда была уверена в том, что женщины не знали об их любви, хотя они никогда не приглашали ее с собой, когда все вместе шли на рынок или обрывать виноград для вина, или собирать дикие цветы для фестиваля.
Они всегда улыбались ей, когда она запиналась, неумело произнося слова на их языке. Со временем ее перестали спрашивать, когда она собирается возвращаться домой на свой остров. Как будто бы она прошла некий экзаменационный тест, никому не навредила и теперь могла остаться.
Спустя двенадцать лет она вдруг получила известие от своих сестер — непоследовательные, нелогичные письма от Риты и Хелен. Ни слова о том, что она сама все время писала им, поздравляла с днями рождения и Рождеством. Они написали, что вышли замуж и у них родились дети, и о том, какие трудные настали времена, и как все дорого, и как много проблем.
Сначала Синьора обрадовалась, получив известия от них. Она так долго хотела, чтобы наконец-то два ее мира соединились. Письма от Бренды были ей очень дороги, но они не связывали ее с жизнью семьи. Она ответила сразу же, расспросив о семье, о родителях, но больше в ответ ничего не получила. Синьора писала и писала, задавая в своих письмах разные вопросы, интересуясь их мнением на совершенно разные темы, например, нравится ли им Рональд Рейган, выбранный президентом Америки, и что они думают о помолвке принца Чарлза и леди Ди. Никто из них так больше и не ответил. Как она ни пыталась завлечь их рассказами о Сицилии, они никак не отзывались на ее письма.
Бренда вовсе не удивилась, что Нора получила письма от сестер.
Я думаю, ты можешь наладить контакт со своими братьями тоже, — писала она, — а вот суровая правда в том, что твой отец очень слаб. Его могут определить в госпиталь на постоянное проживание, и что тогда станет с твоей матерью? Нора, я пишу тебе об этом честно, так как не вижу смысла скрывать эти печальные новости. И ты знаешь, что я думаю, что ты была круглой дурой, когда уехала в это богом забытое место на краю света и живешь с человеком, который никогда не женится на тебе. Лучше возвращайся и попробуй помириться с мамой.
Синьора с грустью прочитала это письмо. Конечно же, Бренда, должно быть, ошибалась, что дела в семье обстоят так плохо. Рита и Хелен написали, потому что хотели получить ее поддержку. Если отец ложится в больницу, нужно ли ей вернуться домой?
Стояла весна, и Аннунциата никогда еще не была так красива. Но Синьора выглядела бледной и грустной. Даже соседи пригласили ее пообедать, спросив, не хочет ли она бульона с яйцом и соком лимона? Она поблагодарила их, вид у нее был изможденный. Они волновались за нее.
В отеле напротив Марио и его полная хозяйственная жена тоже узнали о плохом самочувствии Норы. Возможно, кто-то шепнул им.
Братья Габриелы нахмурились. Когда женщина заболевает таинственной болезнью, это часто означает всего лишь одно — то, что она беременна.
Те же самые мысли крутились и в голове у Марио. Но он невозмутимо произнес:
— Этого не может быть, ей почти сорок.
Все ждали, что ответит доктор.
— Все идет от головы, — сказал доктор по секрету. — Странная женщина, у нее нет проблем со здоровьем, просто она очень сильно опечалена.
— Тогда почему она не едет домой, туда, откуда приехала? — спросил старший брат Габриелы. Он считался главным в семье, с тех пор как умер отец. До него доходили неприятные слухи о его зяте и Синьоре. Но он не верил в них. Человек не мог быть так глуп, чтобы заниматься подобными вещами практически на пороге собственного дома.
Все жители деревни видели, как грустна Синьора, но даже семья Леонэ, жившая по соседству, не могла пролить свет на эту тайну. Бедная Синьора, она просто сидела, уставившись в одну точку.
Однажды ночью, когда вся его семья спала, Марио пробрался в ее дом.
— Что случилось? Все говорят, что ты заболела и лишилась рассудка, — произнес он, натягивая одеяло, на котором она вышила названия итальянских городов — Милан, Венеция, Неаполь, все разноцветными нитками, а вокруг них маленькие цветы.
