Мила Бояджиева - Возвращение мастера и Маргариты

Бояджиева Мила

Возвращение мастера и Маргариты

М.Бояджиева

Возвращение мастера и Маргариты

Часть первая. Половина первая

Посвящается памяти отца

Григория Нерсесовича Бояджиева

НА ОБЛОЖКУ

Прощай же, книга! Твой мир, разделившись с моим, уходит в прошлое. Все дальше, все тише играет музыка... Они собрались на самом краю - на последней страницы прочитанного романа - и смотрят на меня сквозь голубой воздух времени - такие живые, такие близкие, такие непостижимые булгаковские герои. Я не хочу расставаться с ними, я пытаюсь удержать любимых заклинанием слова.

Услышат ли? Примут ли приглашение к новой встрече?

Не знаю.

Я молю их об этом.

Затаив дыхание, я заглядываю в их лица, останавливаю слезы и биение сердца.

И тут...

Тут начинается колдовство...

Персонажи романа - образы собирательные. Внешнее сходство или совпадение имен с реальными лицами - случайно. События вымышлены.

БОЯДЖИЕВА ЛЮДМИЛА

Эпиграф:

"Прощай же, книга! Для видений

отсрочки смертной тоже нет.

С колен поднимется Евгений,

но удаляется поэт.

И все же слух не может сразу

расстаться с музыкой, рассказу

дать замереть... судьба сама

еще звенит и для ума

внимательного нет границы

там, где поставил точку я:

продленный призрак бытия

синеет за чертой страницы,

как завтрашние облака, и не кончается строка."

В.Набоков

П Р О Л О Г

Огромное солнце, наливаясь рубином, медленно скользило к елкам. Они темнели, редели, расступались, пронизанные прощальными, ласковыми лучами. Со всех сторон - из глубины цветущих каштановых крон, из зарослей темнолистых кустов, усыпанных дикими розами, из ароматной белизны черемухи подкрадывались сиреневые сумерки, а вместе с ними начиналась затейливая перекличка птичьих голосов. На лужайке среди окутанных розовой кипенью яблонь стоял увитый виноградом дом. В его распахнутых венецианских окнах ослепительно сияло изломанное солнце, над островерхой черепичной крышей поднимался дымок - в Вечном приюте все проистекало так, как было обещано. Ничего лучшего Мастер и Маргарита, глядя в мутное от подтеков дождя и грязи окошко их арбатского убежища, вообразить не могли.

Здесь никогда не бывало ни холода, ни изнурительного зноя, ни беспокойства, ни скуки. Бороться с пылью, грязью, гнилостью, разрушением, мыть посуду, пропалывать сорняки, поливать цветы, заботиться о пропитании, одежде и вещах не было никакой нужды. Время отсутствовало, а следовательно - ничего и никогда не приходило в негодность, не теряло устойчивого равновесия порядка. Ровно тогда, когда нужно, массивный овальный стол покрывала сервировка чеканного серебра, а в случае гостей из чистого золота. В канделябрах вспыхивали свечи, затевая в хрустале радужную игру. Еда и питье были отменны, но лишь те, что когда-либо пробовали или воображали хозяева - из запасов их собственной памяти и приятных мечтаний.

Дожди и грозы приходили в Вечный приют только тогда, когда их ждали и продолжались столько, чтобы не повергнуть в тоску и уныние. Осень и зима пролетали в несколько дней, дав возможность похрустеть пышным сугробом, вобрать ноздрями запах осенней земли, пошептаться у огня, слушая завывания вьюги в трубе, сладко повздыхать. Один, два, три вечера - и довольно. Мастер и Маргарита предпочитали весну, лето. И опять весну. Сирень, розы, ландыши, стремительные летние ливни, светлые прозрачные ночи, теплые, расплавленные солнцем дни, тихие вечера - все то, что сопутствовало их земному счастью.

Что вспоминали они, держась за руки и заглядывая друг другу в глаза? - Многое, очень многое. Но вовсе не так, как делали это прежде. Ушли горечь, обида, отчаяние. Ушли горячие мечты, мучительные сомнения, дрожь риска, хмельная отрава дерзания. Их место заняло тихое понимание простейших истин:

Каждый, рожденный на Земле, проходит свой тернистый, полный ошибок путь, чтобы в конце его осознать: быть Богом - трудно. Сатаной невыносимо. Тяжко малому, немощному, сирому и еще горше тому, кто родился с душой Мастера.

Боль разочарования настигает дерзнувшего. Бросившемуся в водоворот суетных желаний не стоит ожидать поощрения. Здесь ловушка, хитрая ловушка, смертный. Оставь знамена с пышными воззваниями и возлюби себя. А потом уже и не менее того - ближнего. Самого ближнего. Не помышляй о переустройстве мира, не стремись к недостижимому совершенству. Постигни радость простого бытия, мудрость исправленной ошибки. Действуй, не устремляя взор к горизонту, а сосредоточив его на кончики протянутой руки. Это твое пространство, твоя личная, Богом данная ответственность. Усвоив это, ты станешь покойным и сильным, не ведая ни поражений, ни обид, ни гордыни, ни зависти.

Так говорили они, взирая на земные дела с высоты Вечного приюта, даровавшего Покой.

Познавшему Покой смешны уловки земного разума, а земному разуму не дано постичь мудрость покоя. Память тех, кто получил Покой, исколотую острыми иглами память, залечил бальзам отрешенности, хитрейшие рецепты застывшего времени. Мастер и его возлюбленная знали все, имели все и ничего больше не хотели...

Вообразите: каждый вечер, когда Мастер и Маргарита выходили проводить заходящее солнце, песчаную дорожку, ведущую от дома в сад, осыпало конфетти вишневых лепестков. Среди пронизанных розовыми лучами деревьев кружила легкая белая метель. А утром к траве, играющей алмазами росы, склонялись тонкие гибкие ветви, вновь покрытые едва распускающимися бутонами. Тлена нет. Нет боли, старости, уродства, смерти. Это ЕГО дар.

Седина осталась в волосах Мастера, но сумрачные глаза покинул страх, мучивший, ломавший черты. Как же прекрасен, как светел он был такими вот вечерами - мудрый, бесстрашный Мастер... Кудри Маргариты, над которыми прежде с горячими щипцами колдовал парикмахер, никогда не развивались. Ее легкое, летучее, как утренний туман, одеяние не теряло свежести, а черная шапочка мастера выглядела так, словно только что явилась из старательно сделавших ее рук. Золотом горела на смоляном атласе вышитая Маргаритой буква "М".

Утром, в спальне со скошенным потолком, помещавшейся под самой крышей, на постели лежали цветные лучи от пестрых стекол в верхнем круглом оконце. Сквозь дрему Маргарита чувствовала этот радужный свет, медовые ароматы сада, плечо мастера под своей щекой. И всякий раз заново, всякий раз как впервые - ныряла в волну тихого, убаюкивающего счастья.

Потом они завтракали на балконе и, хотя могли увидеть на своем плетеном столике все, что угодно, "заказать" французские сыры, паштеты, венские пирожные, китайский чай или бразильский кофе, с наслаждением грызли ломтики поджаренного ржаного хлеба, присыпанного крупной солью. Частенько лакомство украшали кусочки "Советского" сыра. А кофе был с цикорием, из шершавой картонной коробки. Нет, они не шиковали тем давним московским летом. Они не изменили своему вкусу и здесь, хотя там, в подвале, особенно в дождливые дни, частенько воображали, как прибудут в Париж или Рим. Заморенные прогулкой и музейными впечатлениями, усядутся на тенистой террасе знаменитейшего своими кулинарными изысками ресторана и, глотая слюнки, развернут увесистое меню. А итальянский дворник, напевая "Санта Лючию", будет поливать из шланга разогретый за день древний булыжник. И будет с шипением бить о мостовую вода, совсем как за окном подвала...

...После завтрака на балконе Мастер удалялся в свой кабинет. Вот уж чудесное место, эта огромная, а иногда и тесноватая комната! Пространство, как и время - ручные зверьки, подлежащие дрессировке. Мастер научился превращать свое рабочее место в мастерскую средневекового Фауста, полную реторт, змеевиков, тиглей. Тогда он занимал себя задачей выращивания гомункулусов или поиском философского камня. Он мог увлечься астрологией, приникая к прячущемуся на чердаке телескопу. Мог писать гусиным пером при свечах. Стихи, прозу, сопровождая текст затейливыми виньетками на полях.

"...В белом плаще с кровавым подбоем, шаркающей кавалерийской походкой, ранним утром четырнадцатого числа весеннего месяца ниссана в крытую колоннаду между двумя крыльями дворца Ирода Великого вышел прокуратор Иудеи Понтий Пилат..."

Сочинялось упоительно быстро. А потом вновь забывалось.

Маргарита часами стояла у мольберта, садилась за фортепиано или ткала ковер, натянутый на толстую дубовую раму. Нижняя часть пейзажа уже появилась на основе - это был город с пряничными башнями, золочеными куполами, с изогнутой блестящей лентой реки. Город, увиденный с холма теми, кто на закате прощался с ним. Марго не завершала ковер, распуская узор, возникавший над крышами - то ли зарево, то ли клубы дыма, то ли торжественный, как звуки органа, закат. Она не знала. И всякий раз испытывала смутное беспокойство, всматриваясь в вечерний город.

Полагаете, что кто-то из обитателей Приюта умел взгрустнуть о прошлом, посетовать на неудачи, улыбнуться доходящим сюда лучам той странной, изуверской славы, которую называли посмертной? - Ничуть. В прошлом, настоящем и будущем они чувствовали себя как рыба в воде, поскольку знали, что все едино. А муки оскорбленной гордыни, восторги удовлетворенного тщеславия представлялись как нечто забавное, крайне причудливое и совершенно далекое.