Юрий Перов - Прекрасная толстушка. Книга 2

— Но ты же не согласишься водить иностранные экскурсии, — сказал он. — И что тебе дома не сидится? Ни начальства над головой, ни графика, ни дисциплины, — красота.

— Надоела мне эта красота, — сказала я.

— Ладно, что-нибудь придумаем, — сказал он. — Вот тут Томуська спрашивает, когда в гости придешь?

— Как на работу устроишь, так и приду, — сказала я.

Николай Николаевич направил меня к своему старому подопечному, который не без помощи органов дослужился до больших комсомольских чинов и теперь имел некоторое отношение к Бюро международного молодежного туризма «Спутник». Но тогда я всего этого не знала. Мне просто было сказано записаться на прием к такому-то, и я записалась… Это был один из секретарей ЦК ВЛКСМ.

Но прежде чем попасть к нему, мне пришлось съездить в иняз, где до сих пор лежала моя учетная карточка члена ВЛКСМ, и заплатить членские взносы за последние два года. Хорошо, что хоть с меня взяли там всего по 20 копеек на новые деньги… И то пришлось выложить пятерку — это целых полсотни на старые. Раньше я платила секретарю первичной организации, а теперь пришлось платить секретарю института.

Новым освобожденным секретарем комсомольской организации иняза был незнакомый мне молодой человек с идеальным пробором и в безукоризненном темно-сером костюме, на лацкане которого скромно поблескивал комсомольский значок.

Когда я вошла в его довольно просторный кабинет с длинным столом для совещаний, устеленным зеленым сукном, он сидел, погрузившись в какие-то бумаги. Он кивнул мне, буркнул: «Садись» и снова углубился в изучение бумаг.

Я села с края стола для совещаний, метрах в пяти от секретаря.

Минуты через две он поднял голову от бумаг и сделал удивленное лицо, точно не видел, куда я сажусь.

— Ты что там приютилась, как казанская сирота? Давай сюда. — Он энергично махнул рукой.

Я передвинулась поближе, к самому его столу. За его спиной под большим портретом Ленина висели несколько больших фотографий, отображающих кипучую жизнь комсомольцев иняза. Тут были ребята и девчонки в телогрейках на фоне какой-то недостроенной плотины, другая группа студентов, одетая полегче и понаряднее, на фоне Эйфелевой башни, третья группа с совершенно восторженными лицами окружила Юрия Гагарина. Ближе всех к улыбающемуся герою космоса стоял секретарь. Гагарин по-дружески обнимал его за плечо. Это была великолепная жизнь, которая вся прошла мимо меня. Мне стало грустно…

Выждав, пока я рассмотрю фото и узнаю его в объятиях национального героя, секретарь сурово, по-товарищески сдвинул брови и сказал:

— Нехорошо!

Он так долго и укоризненно молчал после этих слов, что я начала поеживаться от неловкости и стыда неизвестно за что…

Чтобы окончательно сровнять меня с землей, секретарь через целую вечность добавил:

— Не по-комсомольски, — сокрушенно покачал головой он. — Я знаю, что у тебя были большие сложности в личной жизни, но вот как раз в эти моменты и нужно приходить к своим товарищам. Неужели мы бы не поняли? Не поддержали бы в трудную минуту?

Он вопросительно смотрел на меня, и я печально кивнула ему в ответ. Выяснять, что он знает о моей личной жизни и в какую именно минуту он мог бы меня поддержать, я не стала.

— А уж заплатить членские взносы можно в любом со стоянии, я думаю… — вдруг обиделся он. — Это вообще твой долг… Люди, прикованные к постели, умудряются платить. Ты что, была прикована к постели?

— Совсем наоборот… — брякнула я.

— Что «наоборот»? — сдвинул брови секретарь.

— Я была здорова.

— Вот то-то и оно — с упреком сказал он. — Могла бы выбрать минутку… Тебе до двадцати семи лет осталось почти полгода полноценной комсомольской жизни, а ты на грани автоматического выбытия по неуплате членских взносов… Вот от нас требуется дать тебе характеристику… — Он помахал тоненькой папочкой, на которой я разглядела свою фамилию. — Да, ты прекрасно закончила институт, выполняла ответственные поручения… Даже с Ивом Монтаном ра ботала… Во время фестиваля проявила себя с лучшей стороны… Это все хорошо! Но как я могу не отразить этого печального факта? Раньше за такие дела комсомольский билет на стол клали!

— А вы не отражайте — и все, — робко предложила я.

— Во-первых, не вы, а ты. Ты же еще в комсомоле! А во-вторых, почему я должен брать на себя такую ответственность? Случись что с тобой, мне это неотражение так припомнят…

— Тогда отражайте, — обреченно вздохнула я.

— И как же будет выглядеть наша организация? Выходит, что мы даем положительную характеристику злостному неплательщику?

— Тогда вы не давайте положительную характеристику, — смиренно предложила я.

— Как же я могу не дать, когда с меня ее требуют, — снова обиделся секретарь.

— Вы дайте неположительную.

— Неположительных мы не даем.

— А как же вы поступаете, когда не можете рекомендовать человека?

— Мы не даем ему положительной характеристики.

— А кто от вас требует характеристики на меня? — догадалась спросить я.

Секретарь многозначительно поднял указательный палец вверх.

Положительную характеристику он мне все-таки дал.

Не знаю уж, как он там выкручивался. Я ее не видела. Она пошла сразу наверх, туда, куда он указывал почтительно пальцем.

В приемной того самого начальника, к которому меня направил Николай Николаевич, я сидела минут сорок. «Hy вот, ты этого сама хотела, — грустно размышляла я, разглядывая картинки в журнале „Смена“. — Другой общественной жизни, наверное, не бывает…»

Сорокалетняя секретарша с черненными карандашом тонкими бровями и пергидрольными волосами, начесанными в высоченную «бабетту», поглядывала на меня с любопытством, словно давно обо мне все знала, а увидела впервые.

Наконец из его кабинета выскочили два распаренных и взъерошенных комсомольца и по селектору раздался раздраженно-усталый голос:

— Ольга Дмитриевна, зайдите.

Секретарша зашла к нему и плотно притворила за собой дверь. Ее не было минут пять.

— Прошу вас, — сказала она, вернувшись. — У вас есть пять минут.

Его огромный кабинет был обшит дубом. Старинный массивный письменный стол, украшенный малахитовым письменным прибором, был пуст. На нем, кроме перекидного календаря на малахитовой же подставке, не было ни од ной бумажки. За столом никого не было. Хозяин кабинета стоял в стороне у окна, засунув руки в карманы брюк, и внимательно глядел вниз на улицу.

Не решаясь его окликнуть, я тихонько кашлянула. Он вздрогнул и резко оглянулся.