Генри Саттон - Эксгибиционистка. Любовь при свидетелях
Мередит подал Нони руку, другую — Мерри. Все трое покинули апартаменты судьи и спустились к машине.
Мерри вернулась домой счастливой. Но все-таки ей в это счастье не вполне верилось. Что-то было не то. Чего-то не хватало. Она бесцельно бродила по гостиной, взяла сигарету и вдруг осознала, что минуту назад уже закурила одну. Что-то все же не так.
Она бросила в пепельницу сигарету, села и задумалась. Потом поняла. Элейн. Мать.
Было ясно, что охватившее ее беспокойство несерьезно и даже банально, но чудесное улучшение отношений с отцом все-таки заставило ее теперь подумать о том, что и другое чудо, пожалуй, тоже возможно. Может быть, ей удастся восстановить нормальные отношения с матерью? Хотя бы приятельские.
Она ни разу не собралась съездить к матери за все время, что была в Калифорнии. Она оправдывалась перед собой тем, что постоянно занята на съемках, что устала, но при этом прекрасно понимала, что это — только отговорка. Она звонила матери раза два, но оба раза та разговаривала с ней весьма прохладно. И Мерри даже радовалась тому, что ей так и не пришлось увидеться с матерью. Но теперь она задумалась, стоило ли этому радоваться.
Она сняла телефонную трубку и набрала номер. К телефону подошел Лайон.
— Лайон? Это Мерри.
— Привет, Мерри, — ответил он безразличным тоном.
— Я хочу приехать сегодня вечером, навестить вас. Мы не виделись целую вечность.
— Мамы нет. Она вернется через час.
— Мне что, нужно получить специальное разрешение? — спросила шутливо Мерри.
— Наш дом — твой дом, — ответил Лайон.
Странно звучали такие слова в устах четырнадцатилетнего подростка. Возможно, он тоже шутил, желая растопить лед в их отношениях.
— Я буду часа через полтора, — сказала она и положила трубку.
Она припарковала свой белый автомобиль перед знакомым домом, с радостным предвкушением встречи взбежала на крыльцо и позвонила. Лайон открыл дверь.
Мерри оторопела от неожиданности, не веря своим глазам.
— Боже, что это с тобой? — спросила она.
На нем был шафранного цвета халат и веревочные сандалии. Волосы были подстрижены ровным кружком, а на макушке сияла тонзура.
— Оставь обувь на пороге, пожалуйста, — попросил он.
— Что? — переспросила она. — Что за дела?
— Они ведь кожаные.
— Ну да, конечно, кожаные!
— Я принесу тебе пару веревочных сандалий.
— Что все это значит?
— Или ты хочешь бумажные тапочки?
— Перестань, Лайон? Что с тобой? Ты это серьезно?
— Вполне.
Но она не сомневалась, что это шутка. Иначе и быть не могло. И решила продолжать игру дальше. Она сняла туфли и вошла в дом. Но Лайон остановил ее.
— Сумка! — сказал он.
— Что сумка? Не могу же я оставить сумку на крыльце. Ее же украдут! Кроме того, там мои сигареты.
— Тебе они здесь не понадобятся. Мы с матерью не выносим, когда в доме курят.
— Да что же это такое?
— Проходи! — пригласил ее Лайон.
Она положила сумку у порога, рядом с туфлями, и последовала за ним. В доме странно пахло. Она принюхалась и узнала запах сандаловых благовоний.
Гостиная была погружена во мрак, и она не сразу рассмотрела интерьер при свете свечей, горевших перед алтарем. На равном расстоянии друг от друга по стенам гостиной висели изображения Иисуса, Будды, Моисея, Магомета, Конфуция, Зевса, Далайламы и Ахура-Мазды. Ее удивило, что у всех во лбу был изображен третий глаз, откуда струился свет. Глаз был похож на око пирамиды, изображенной на оборотной стороне долларовых бумажек.
Мать вышла из кухни и, улыбаясь, приветствовала ее:
— Мир тебе!
На Элейн был длинный зеленый халат, а на голове — миртовый венок.
— Как я рада тебя видеть, Мередит! — сказала она. Она протянула руки и устремилась к Мерри, решившей, что мать сейчас поцелует ее в щеку. Но мать, обхватив ее голову руками, притянула к себе и поцеловала в середину лба. Мерри не знала, как следует отвечать на такое приветствие, и осталась стоять неподвижно.
— Присядь, дитя мое, — сказала Элейн и взмахом руки указала ей на стул.
Мерри повиновалась. Лайон сел рядом на лежащую на полу циновку.
— Мама, что все это значит? — спросила Мерри.
— Мы спаслись, — ответила она. — Мы родились заново. Мы стали прихожанами Церкви Трансцендентального Ока.
— Да? А Лайон? Почему он так странно одет?
— Он постригся в монахи, — объяснила Элейн. — Через семь лет он получит сан. Через двадцать лет он станет святым.
— А ты?
— А я только сестра Элейн, но я пришла в лоно церкви после долгой жизни в грехе. А Лайон счастливец. Церковь станет для него всей его жизнью.
— Что это за церковь? Я никогда о такой не слышала.
Элейн одарила дочь лучезарной улыбкой.
— Это чудесная церковь! — сказала она. — Она возвышает душу. Я потеряла себя, когда Гарри умер, но теперь я обрела покой. Церковь Трансцендентального Ока соединяет все великие религии мира в одну трансцендентальную религию. Это вера, объединяющая все вероисповедания, которые должны объединиться перед взором Всевышнего.
— Это христианская церковь? — спросила Мерри.
— Христианская, иудейская, буддистская, мусульманская, зороастрийская, даоистская… Никакая религия не забыта. Как говорит наш Учитель, «Это — все для всех».
— Но почему мне надо было оставить за порогом туфли и сумку? — спросила Мерри. — У меня в сумке сигареты. Знаешь, очень трудно как-то это все переварить сразу.
— Мы не курим, — сказала Элейн. — Мы не используем кожаные изделия, не едим мяса. Нам это просто не нужно.
— Ну хорошо, но можно мне чего-нибудь попить? — спросила Мерри. Ей вдруг захотелось чем-нибудь занять руки.
— Лайон, принеси сестре эликсира любви, пожалуйста.
— Эликсира чего? Что это?
— Не бойся, дитя мое. Это сок сельдерея.
— Сок сельдерея?
— Ты почувствуешь его свежий вкус. Это вкус размышления.
Лайон пошел на кухню, Мерри смотрела ему вслед. Он вернулся со стаканом бледно-зеленой жидкости. Она отпила чуть-чуть и поставила стакан на стол. Это было омерзительно. Просто омерзительно.
— Мама, да что же с тобой случилось? Зачем все это? Ты с ума сошла.
— Нет, дочь моя. Впервые в жизни я в своем уме, в своем сердце, в своей душе… в согласии со всем миром.
— Ох, перестань! — возразила Мерри нетерпеливо.
— В тебе говорит суетность! — сказала Элейн.
— Нет, во мне говорит здравый смысл. Послушай, если ты хочешь так жить ради собственного удовольствия, если тебе это нравится — ради Бога! Но Лайон — он же ребенок. Ты же сломаешь ему жизнь!
