Архитектура для начинающих (СИ) - "White_Light_"
— Что-о?!
— В противном случае я просто не понимаю, в чем проблема? — взгляд Кампински открыт и чист, как слеза ребенка. — Я давно работаю в этой отрасли и знаю, что многие дизайнеры в начале карьеры сами заплатили бы за участие в таком проекте.
Вынуждая Диану к ответу, Ольга смотрит на нее спокойно, внимательно, не помогает ей ни намеками, ни наводящими вопросами. Вновь повисшая над столом пауза буквально требует от Дианы немедленного разрешения ситуации. И сейчас Ольге даже немного жаль эту строгую и красивую женщину-математика, но — на войне как на войне. Или вы принимаете мою сторону, или не обижайтесь.
— Сейчас не самое подходящее время… — дар речи постепенно возвращается. Диана Рудольфовна, что называется, берет себя в руки, собирается с новыми силами и старыми мыслями. — Миша в больнице. Это не шутки. Как бы то ни было, несмотря на все их с Ритой разногласия, они не чужие друг другу люди, и его семье нужна помощь. — По мере развития данной мысли, Диана бросает взгляд на дочь, как напоминание и осуждение слишком вольного поведения последней. — Твой отъезд могут истолковать по-разному и в любом случае крайне негативно, ты это понимаешь? Хочешь ты или нет, но сейчас ты все еще принадлежишь их семье. Семье, в которой случилось несчастье…
Ольга делает глоток из своей чашки. Намеком на улыбку отмечает качество напитка, а затем поднимает глаза на Диану Рудольфовну. Во взгляде Кампински явное разочарование, помноженное на досаду.
— Вы сами-то в эти слова верите? — она чуть опускает голос и поднимает брови, глядя прямо, просто. — В весь этот домостройный бред с принадлежанием свободного человека кому-либо?
— Бред?! — тихо взрывается Диана, смотрит в ответ с жаром человека, убежденного в своей непогрешимой правоте. — Это жизнь, девочки. Это честь и достоинство, если эти понятия для вас не просто слова…
— Я даже спорить с вами не стану, — отстраняется Ольга, ломая пламенную речь мамы и сознательной гражданки Дианы Рудольфовны. — Вы заворачиваете в слова о чести какой-то нелепый смысл, но это ваше право, логика и выбор. Каждый волен делать свой собственный выбор. Вы можете предпочесть путь служения Золотаревым, они тоже что-то свое. Я в свою очередь сделала предложение Рите, считаю его выгодным, оно еще в силе, несмотря на все непредвиденные обстоятельства, но соглашаться или нет, решать не мне и не вам.
— Решать той, которая тебе в рот заглядывает?! Ты же видишь ее, и как она на тебя смотрит!
Глядя Ольге в глаза, Рита серьезна и растеряна одновременно.
— В три? — негромко уточняет Рита, будто вовсе не слыша последних маминых слов.
— Да, — утвердительно кивает Кампински.
— Нет! — веско и недвусмысленно произносит Диана Рудольфовна, готовая идти до конца.
Когда Ольга покидает кофейню, Рита, словно бегун на старте, засекает время. До трех по полудню остается не так уж много.
— Ты никуда не поедешь, — проводив взглядом фигуру Кампински, безапелляционно повторяет мама. Этот тон всегда действовал безотказно, сработает и в этот раз, тем более, что правда на ее стороне. — Эта женщина перешла все мыслимые и немыслимые границы приличия.
— Она права, и ты прекрасно это знаешь! — впервые пылко перебивает Рита, чувствуя, как земля уходит из-под ног, и мир резко становится с головы на ноги, туда, где ему и положено быть. — Я не знаю только, зачем ты все еще это делаешь? Зачем ты все еще приносишь меня в жертву всем, всему подряд?!
В резко наступившей паузе они с мамой словно впервые смотрят друг другу в глаза — два родных, но совершенно разных человека, где у каждой свой собственный мир, его видение и своя судьба.
— Только мне решать, что делать дальше с собственной жизнью, — негромко продолжает Рита, понимая, что каждое ее слово сейчас – это шаг в сторону от самой родной на этой земле женщины, от мамы… — Мне жаль. Жаль, что приходится все это говорить, что ты никак не можешь со мной согласиться, хотя согласилась бы давно, не будь я твоей дочерью. Странное исключение в математическом правиле твоей жизни — теорема верна для всех, кроме меня. Я не имею права на ошибку лишь потому, что я твоя дочь? Или потому, что ты хотела/сделала это мифическое все для моего лучшего? То есть, я не имею права на собственную жизнь? Ты ведь уже устроила и прожила ее за меня?
— Замолчи… — едва сдерживая слезы, сдавленно произносит Диана. — Соня…
После разговора с Кампински и Исиным, Никита Михайлович чувствовал себя раздавленным, словно по нему прошла колонна бронетехники.
В голове шумело от едва сдерживаемой ярости. Руки почти плясали в нервной польке. Грудь давило так, что было трудно дышать.
Он ненавидел всех в этом мире, начиная с себя.
Направляя машину в офис, пытался рассчитать, построить дальнейшие шаги для выхода из «этой ситуевины», но не мог. В голове свербела единственная мысль — он потерпел поражение. Впервые в своей жизни. Он принял все их условия и предал собственного сына. Он не будет «сажать» ни Талгата, ни Ольгу. Вместо этого подтвердит их дурацкую легенду про местных гопников.
— Эта тварь обставила меня по всем фронтам! — листопадом мельтешат в голове мысли от обвинений, до оправданий перед самим собой. — Это сила крови! Я единственный раз фатально ошибся, когда не удочерил ее при рождении. Я дурак! Она стоит десятерых таких мужиков, как Мишка. И… как же мне его сейчас не хватает!
Сын.
Мое продолжение и гордость.
Отругать его за косяки. Посетовать. Придумать, как быть дальше с «понаехавшими»…
Остановив машину на личной парковке, Никита Михайлович тяжело поднимается из-за руля, потом долго копается с ключами и сигнализацией.
«Так, наверное, приходит немощность и старость, — яростная ненависть слабеет, разбавляется в бессилие, за которым приходит отчетливое понимание. — Мишка и вправду мне опора, но я не замечал этого, пока он постоянно был рядом. Я думал, что вечен и всесилен…»
Это не так.
Дойдя по пропускного пункта, Золотарев-старший зачем-то начинает искать пропуск в нагрудном. До тех пор, пока охранник не бросается к нему с тревогой в глазах.
— Никита Михайлович! Вы!.. с вами… сердце…
Чувствуя, как тяжелеют ноги, темнеет в глазах, Золотарев слышит голоса издалека:
— Скорую! Медика!
Затем мельтешение цветных волн, словно в стакан с водой капнули марганцовку, зеленку и йод, а после взболтали. Шум, то переходящий в гул, то распадающийся на голоса.
— Мишке... передайте… — в этот общий гул вплетается его собственный, чуть хрипящий и слабый голос, — что он мой лучший и единственный сын…
====== 30 ======
Поход в «женскую консультацию» для постановки на специальный учет для беременных стал для Джамалы первым шагом в испытании на крепость, прочность и стрессоустойчивость. Прием в беременные в нашем сообществе, это как первый шаг в решении стать космонавтом, где после прохождения всех семи кругов ада с анализами, сплетнями, бумажками, врачами и много чем еще, роды приравниваются к полету в открытый космос. Ибо в них тоже как повезет.
Во-первых, каждой «новобранке» нужно уяснить, запомнить и записать в своем сердце несмываемыми чернилами — с получением обменной карты ты больше не какая-нибудь праздношатающаяся единица, ты особь, принадлежащая поликлинике, и должная отныне жить по ее расписанию, выполнять все ее предписания мгновенно и беспрекословно. Не жаловаться, не стонать, а с честью нести свой крест, то есть живот, в светлое родовое будущее.
— Иначе — добро пожаловать в стационар! — цитирует кого-то из новых знакомых Джамала. Они с Ольгой «сидят на дорожку» в кухне пока/уже/еще ничьей, корпоративной квартиры, допивают свой чай.
— Мне уже нравится, как на тебя влияет беременность. У тебя появилось очаровательное чувство юмора, — улыбается Ольга, несмотря на то, что отчего-то, непривычно/невыносимо хочется плакать, и фразы поэтому получаются рубленными, неполными. — Ты вообще молодец, Джам. Такая смелая…
— Да уж… — подруга тепло/растерянно улыбается в ответ. — А что мне остается делать? Это подарок судьбы, который я никак сейчас не ожидала, но понимаю — им лучше не разбрасываться. Я никогда всерьез не думала о детях, потому что не чувствовала себя достойной. И… — замявшись, она смотрит на Ольгу, а после решается, словно прыгает в омут: — Я никогда не смогла бы полюбить их детей — Мишкиного или… я ненавидела бы их, беззащитных. Это ужасно. Я зверь и только тебе могу признаться.
