Купленная. Игра вслепую (СИ) - Владон Евгения

— Учитывая, сколько прошло времени и…

— А как же материнское чутье?

Господи, что он делает? Неужели мне не верит? Потому что я не знаю, как объяснить эту жесткую усмешку и этот любующийся мною взгляд воспрянувшего духом Инквизитора. И то, как расширились его ноздри и чуть вздулись желваки… Казалось, даже в глазах что-то дрогнуло или начало затягиваться пугающей чернотой наконец-то заворочавшейся на дне его сущности только что разбуженной мною Тьмы.

— Разве не самой женщине точно знать, от кого у нее будет ребенок и на кого в таких случаях указывает ее учащенно бьющееся сердечко? Хотя… — опять эта невыносимая пауза с еще более невыносимой усмешкой, обнажившей в этот раз когда-то такой любимый хищный оскал. — О чем это я? Тут и к гадалке не ходи, ответ слишком очевиден.

Тут уж воистину не знаешь, что хуже, когда бьют физически или тщательно подобранными к нужному случаю словами.

Наверное, моя подсознательная интуиция поняла все сразу, в тот же самый момент, когда я обомлела на месте не сколько из-за брошенных мне в лицо обидных фраз Глеба, а из-за того, что увидела в его глазах. Как бы спокойно и почти обреченно он не говорил, его потемневший взгляд не сумел скрыть разверзнувшегося в его душе адского пекла. Мой мозг, само собой, воспринял эту психоделическую картинку, как за ложную галлюцинацию, чего не скажешь о рефлексах моего тела, едва не завопивших в натянутых нервах под кожей лишь одной известной им командой к самосохранению. Бежать. Сейчас же. Пока здесь, кроме вас больше никого нет.

— П-почему ты так говоришь? Я ведь действительно не могу этого знать наверняка.

— Конечно. — и опять эта ложно успокаивающая ухмылка от соглашающегося со всем, чему он на деле не верит, циника. Гребаная ухмылка, от которой хотелось еще больше визжать, чем уже распирало до этого. — А, главное, на редкость удобно, когда у первого и второго кандидата практически идентичное ДНК. Правда, в любом случае, это все равно не имеет никакого значения.

И что это, мать его, значит? В том числе и это его чертово выражение лица, которое так и хотелось попросить его убрать. Потому что я не могу видеть его таким. Мне оно совершенно не нравится, не говоря уже о скручивающем в жгут внутренности ледяном страхе.

— Не понимаю… Разве это сейчас так важно?.. — как я еще не ляпнула в слух, что, по сути, это все равно выигрышный вариант для всех. Какая разница кто это будет, сын или внук?

Хотя, если бы и ляпнула, едва ли бы это как-то повлияло на его уже только что принятое решение.

— Ты права. Это совершенно уже не важно.

А вот то, что он перестал улыбаться, окончательно отстранившись и взглядом, и лишившимся даже иронично-жестких чувств лица, напугало почему-то куда сильнее.

— Вставай. Проедемся.

— Ч-что?.. Куда?..

— Куда я решу. Не заставляй меня, пожалуйста, ждать или помогать тебе.

Если бы он мне сейчас и помог, едва ли бы я стала возражать, поскольку у меня не было на это ни соответствующего желания, ни тех же сил. А еще точнее, меня банально придавило к дивану. Потому что мне все это нравилось. Очень и очень сильно не нравилось.

— Это обязательно?.. — жалкая попытка что-то переиграть или чего-то избежать? Я действительно надеялась, что могу как-то повлиять на решение Глеба Стрельникова?

— Алина, будь хорошей девочкой. Просто сделай то, о чем я тебя пока еще предельно вежливо попросил.

Как будто мне от этих фраз станет легче.

Но я все-таки это сделала, через такое не хочу, какое, наверное, никогда еще не испытывала за всю свою жизнь. Даже не представляю, каких мне это стоило физических и моральных сил. И как меня при этом тянуло прикрыть свой живот, на чисто неосознанной интуиции, непонятно почему и зачем.

Наверное, мы как раз попали на бархатный сезон, когда резкое осеннее похолодание с первыми слякотными дождями так же резко и почти неожиданно сменяется умеренным потеплением и последними самыми продолжительными солнечными днями. По крайней мере, в моем родном городе так было всегда. Даже приходилось снимать демисезонные куртки и возобновлять купальный сезон. Только здесь на севере (или ближе к северу) до такой роскоши доходить не приходилось. Максимум, сменяли более теплую верхнюю одежду на менее плотную.

Я тоже по интуиции прихватила в прихожей бежевую куртку из тонкой плащевки, хотя и не имела никакого представления, куда мы поедем и нужно ли там будет одеваться потеплее. Задавать вопросы Глебу по этому поводу было еще страшнее, чем услышать от него на них предельно честный ответ. Правда меня и без этого временно контузило, отняв по ходу дар речи со способностью хоть немного соображать. Про постоянный тремор во всем теле можно и не говорить. Казалось, он не утихал с той самой минуты, как только меня оповестили о скором приезде Стрельникова старшего. Разве что в этот раз он усилился до максимально возможной амплитуды и, похоже, не собирался отпускать еще очень долго. Во всяком случае, до того момента, пока меня не успокоят и наконец-то перестанут держать в полном неведенье относительно нашей спонтанной поездки неизвестно куда и зачем.

И почему, спрашивается, я с таким поразительным послушанием плелась вслед за собственным палачом? Господи, он же даже не обращал внимание на то, что я была все это время рядом и подле него, начиная еще с прихожей в его квартире и заканчивая пешим марш-броском до его неизменно шикарного Бентли, отражающего солнечные лучи яркими бликами перламутровой бронзы. То был, кажется, первый и последний мыслительный импульс, когда я пожалела, что не надела очков от солнца. Потом мне уже было как-то не до этого. Хотя странно, что вплоть до приближения к машине у меня ни разу не возникло хоть какой-то четко оформившейся идеи сбавить шаг, а потом резко, что дури побежать куда-нибудь в другую сторону. Неважно куда. Туда, где побольше людей…

Правда, уже ближе к машине Глеб наконец-то "вспомнил" обо мне и сам, лично открыл передо мной переднюю дверцу у пассажирского кресла, дождавшись, когда я сяду и на его глазах пристегну ремень безопасности. После чего проверит, насколько я правильно пристегнулась, обдав меня при этом знакомым эфиром своей пугающей физической близости и невидимой смертному глазу вездесущей тени-Тьмы. Только тогда я пойму, что он ни на секунду не забывал обо мне и, скорей всего, следил за каждым моим движением как истинный профессионал своего дела — чуткими рецепторами своей кожи, взглядом на затылке, никогда не спящими внутренними демонами, подмечающими все-все-все, что не способны заметить простые смертные. Видимо, тогда в машине я это и поняла, и прочувствовала всеми трясущимися поджилками, невольно вздрагивая каждый долбанный раз, когда руки мужчины прикасались ко мне.

Но куда страшнее было смотреть в его лицо — отчужденное, бесчувственное, сосредоточенное лишь на четко сформулированных мыслях в голове своего хозяина. Ведь Глеб не собирался говорить мне, куда мы поедем. А если вдруг и скажет, то на вряд ли станет уточнять для какой цели. И вот этом-то и пугало больше всего. Может поэтому я и цеплялась мысленно за все эти нюансы, на ускользающие в никуда драгоценные секунды последних минут перед отъездом… За тщедушную надежду увидеть что-то в безупречном лике своего убийцы до того, как он захлопнет дверцу и через полминуты сядет рядом в водительское кресло. Все, что я успею в течении этого короткого промежутка времени — так это заметить возле переключателя скоростей в лоточном углублении, подключенный к зарядке сотовый и связку каких-то ключей. И, естественно, все. Хватать айфон, чтобы успеть набрать чей-то номер я не стала, ибо это не только было бы по-детски глупо, но и банально ни к месту. Не слишком ли поздно я начала думать о таких вещах?

Да и чтобы я вообще сумела теперь сделать. Как только я очутилась в салоне авто, попав под бдительные манипуляции Глеба Стрельникова, у меня как по заказу (или же щелчку его пальцев) моментально отняли ноги, а позвоночник вплоть до самого затылка буквально охватило физической парализацией с леденящим внутренности онемением. При других обстоятельствах, я бы списала данную реакцию организма на его попытку наконец-то расслабиться, но только не сейчас. Не после того, как мне ударило в голову выхолаживающим и душу, и конечности головокружением с дичайшим желанием закрыть глаза и отключиться.