Поймать солнце (ЛП) - Хартманн Дженнифер
— Элла, слушай меня, и слушай внимательно, — сказал он, сжав мое плечо, когда посыпал мясо розмарином. — Я многого не знаю, но знаю одно: любовь побеждает все. Любовь побеждает всегда. Если тебе когда-нибудь будет плохо, я имею в виду, совсем плохо, помни об этом, хорошо? Помни, что я люблю тебя. Всегда. И ты пройдешь через это.
Любовь побеждает все.
И все же я всегда задавалась вопросом: какой ценой?
Я сажусь за круглый стол, комната освещена медными лампочками, свисающими со стерильного подвесного потолка.
Он почти не изменился с тех пор, как я видела его в последний раз.
Его руки и рубашка не забрызганы красным, а глаза по-прежнему смотрят на меня с той же яростной защитой, которую я всегда в них видела. Даже в тот последний роковой день.
— Пятачок. — Взгляд Джоны останавливается на мне, его голос сочится лаской. Он сидит напротив меня, без наручников, но скованный тысячью других способов. — Наконец-то ты пришла ко мне.
Ботинки скрипят по линолеуму, пока сотрудники исправительного учреждения расхаживают по комнате для свиданий, а я смотрю на Джону, который, ссутулившись, сидит на маленьком синем стуле. Он почесывает свою густую рыжеватую бороду и ждет, пока я заговорю, раздвинув колени и покачивая ими туда-сюда, его зеленые глаза сверкают так, словно он никогда не видел ужасов и кровопролития, созданные его рукой.
В моем сердце все еще кипит гнев.
Но помимо этого… в нем есть покой.
Принятие.
Любовь.
Любовь ко мне — к моему благополучию, к моему светлому будущему и ко всем тем людям, которые подняли меня на ноги и поддерживали, несмотря на удары холодных ветров и разрушения от слишком большого количества ураганов.
Люблю ли я Джону?
Люблю ли я этого мужчину напротив, который смотрит на меня так, как будто ничего не изменилось, как будто мы все еще дети с мечтательными глазами, готовящие на скорую руку рецепты и читающие истории у камина?
Да.
Я люблю его. Люблю кусочки давно минувшей жизни, за которые все еще цепляюсь, когда мой разум блуждает, а сердце вспоминает. Я люблю человека, которым он был когда-то, человека, которого он показал мне, когда царила невинность, а душевная боль казалась чем-то таким, что случается только в книгах и фильмах.
Мне позволено скучать по мгновениям и лить слезы утраты, когда солнце скрывается и его место занимают тени.
Мне позволено любить его.
Но ключ к исцелению — это когда ты знаешь, за что держаться…
А что нужно отпустить.
Несмотря на любовь.
— Завтра я выхожу замуж, — говорю я Джоне, наблюдая, как выражение его лица меняется на удивленное.
— Ни фига себе, — выдыхает он, выпрямляясь. — Черт, Пятачок. Моя младшая сестренка нашла любовь. Я всегда хотел этого для тебя, ты же знаешь.
Я поджимаю губы, глядя на поцарапанную столешницу.
— Я выхожу замуж за брата человека, которого ты убил.
Он замолкает.
Вокруг нас раздаются голоса: близкие разговаривают с заключенными, сотрудники исправительного учреждения отдают приказы.
Я поднимаю взгляд.
Джона медленно кивает, блеск в его глазах тускнеет.
— Ну, это какая-то извращенная ирония. Полагаю, мне не стоит ожидать приглашения на рождественский ужин, как только выберусь отсюда, да?
Я сглатываю, сердце скручивается колючими узлами.
— Ты чуть не погубил нас.
Он наклоняется вперед, опираясь на стол, его глаза сужаются, предплечья сгибаются, когда он складывает ладони вместе.
— Я защищал тебя, Пятачок. Я спасал тебя от этого мерзкого куска дерьма, который чуть не убил тебя, — парирует он, и его радужки темнеют, как грозовые тучи. — Я бы сделал это снова. В мгновение ока, черт возьми.
Мое сердце бьется, как гвоздь в крышку гроба.
Джона лежит в этом гробу. Я засыпаю его землей навечно.
Я должна.
Должна, даже если это больно. Даже если люблю его.
— Поэтому мы больше никогда не увидимся после сегодняшнего дня, — признаюсь я, голос срывается от боли. — Я больше не буду тебя навещать.
В этот момент буря в его глазах превращается в печальный, медленный моросящий дождь, а дыхание сбивается и срывается.
— Не говори так.
— Я не мама, — шепчу я в ответ. — Я люблю тебя, но моя любовь не побеждает все. Она не отменяет тех ужасных вещей, которые ты сделал, того, как ты разрушил жизнь, которую я создавала, которую я только начала восстанавливать с нуля. Ты разрушил все это и оставил меня разбитой.
— Да ладно, Элла, — рычит он в ответ, и по его лицу пробегает боль. — Ты говоришь так, будто я гребаный монстр, а я всего лишь оберегал тебя. Я поклялся, что сделаю для тебя все, что угодно, что буду защищать тебя до самой смерти, и не жалею, что сдержал это обещание. Ни капельки. — Он наклоняется еще ближе, удерживая мой взгляд. — И я надеюсь, что тот мужчина, за которого ты выйдешь замуж, сделает то же самое.
Моя нижняя губа подрагивает.
— Макс не такой, как ты. Он хороший, чистый и благородный. Он сражается за меня. Он защищает мою честь, но также защищает и мое сердце. — Не отрывая глаз от блестящего о пола, я сжимаю руки в кулаки на коленях. — Ты сказал, что сделаешь для меня все. Ты поклялся в этом.
— Ты знаешь, что сделаю, — подтверждает он. — Думаю, я это доказал, не так ли?
Я скрежещу зубами, глядя на него, наблюдая, как его медные брови нахмурились в ожидании моей просьбы.
— Я хочу попросить тебя сделать для меня последнюю вещь. Ты должен пообещать, что сделаешь это.
— Обещаю, — бормочет он, обхватывая руками край стола, сжимая его все крепче в ожидании.
Я расправляю плечи, делаю глубокий вдох и говорю:
— Никогда не ищи меня.
Проходит мгновение.
Напряженные, молчаливые секунды, когда мои слова долетают до его ушей, а черты его лица медленно опускаются от душевной боли. Джона словно сдувается, его борьба иссякает, все следы света исчезают из его взгляда.
— Пожалуйста, — умоляю я, и слезы катятся ручьем. — Ты поклялся, что всегда будешь защищать меня, и вот так ты защитишь меня. — Мои губы дрожат, руки дрожат. — Защитишь меня… от себя.
Он качает головой туда-сюда, неверие затмевает зеленый цвет его глаз.
— Элла, этот ублюдок чуть не убил тебя. Он мог снова причинить тебе боль, и я…
— Дело не в нем, — говорю я сквозь боль. — Дело в тебе. Дело в том, на что ты готов пойти, какие границы переступить, невзирая на последствия. Я не могу жить в страхе, гадая, что ты сделаешь в следующий раз или как можешь перевернуть мой мир с ног на голову. Я люблю тебя, Джона, люблю… но мне нужно любить тебя издалека.
В его глазах стоят слезы, а челюсть подрагивает от напряжения.
— Нет, — шепчет он. — Нет, Пятачок.
— Да, — сокрушенно говорю я. — Когда ты выйдешь за двери тюрьмы через шесть, восемь, десять лет… ты будешь жить без меня. Притворись, что у тебя нет младшей сестры, если это потребуется. Мама никогда не привозила меня из больницы в розовом одеяле, мы никогда не играли в палочки Винни-Пуха на деревянном мосту, и ты никогда не стрелял человеку в грудь во имя братской любви. — Я выдавливаю из себя слова, с каждым слогом все больше ломаясь. — У меня никогда не было оранжевого рюкзака, который я носила с собой каждый день, мечтая, чтобы ты был рядом и нес его за меня. У нас не было ни шуток, ни любимых рецептов, ни приключений в Стоакровом лесу за ранчо. Все это было сном. Сказкой.
Из его измученных глаз катятся слезы.
Маленькие капельки одна за другой скатываются по его щекам, пока он молча смотрит на меня, его горло сжимается, а костяшки пальцев белеют на столе.
— Обещай мне, — заканчиваю я с тихим плачем. — Обещай, что сделаешь это.
Джона смотрит на меня еще одну томительную секунду, прежде чем вдохнуть и провести рукой по лицу, стирая следы своей боли, той ужасной боли, которую он привел в движение нажатием на курок. Он смотрит, моргает, его губы раздвигаются, но из них не вырывается ни слова.
Все, что он делает, это кивает.
