Архитектура для начинающих (СИ) - "White_Light_"
— Мы часто сюда на дежурстве бегаем за кофейком, — признается Карапетян, хмыкает ,— а Карина права была. Женщины – ведьмы, они иногда такие вещи знают!
Ольга переводит тяжелый взгляд на бывшего одноклассника:
— Ты о чем?
Ее мысли работали на удивление ясно и слаженно — «избавиться от случайных свидетелей. Убедить чувака с адреналиновым шоком (Талгата), что она не враг и ее убивать не нужно. Погрузить в машину другого чувака с болевым шоком (Мишку). Взять первого в помощники и обоих доставить в травматологию к третьему чуваку».
— Она сказала, что один из вас ко мне вернется сегодня, — опуская голос до полушепота, отвечает Арсен. — Как в воду глядела, ведьма.
Ольга смотрит на него, и губы, помимо ее воли, растягиваются в какой-то людоедской ухмылке.
— Это нормально, — подает голос вполне уже пришедший в себя Талгат. — У меня брат и дядя на скорой работали. Не дай господи послушать, как они шутят. От смеха вздернешься.
Короткий хохоток Арсена будит задремавшего студента-бармена, тот вспоминает об оплативших заказ посетителях и приносит им кофе.
— И ты прав оказался, хоть и не ведьма, — глядя в свою чашку, произносит Исин. Арсен выжидающе-вопросительно поднимает глаза.
— Завтра она к вашему Руденко поступит, — заканчивает Талгат. Ночь в ужасе шарахается от нового приступа Карапетянского хохота. Ольга удивленно смотрит на парней, пытаясь понять логику происходящего, где Арсен насильно жмет руку Исину, крича во всю глотку.
— Ай, молодца! Мужик! С Андрюхи теперь простава! — а потом, будто между делом, оборачивается к Ольге. — Вези его домой, мать, пока сам ходит.
Когда шаги и насвистывание «врача без границ» затихают в ночной тиши, Ольга поднимается из-за столика, тянет за собой Талгата.
— Давай, давай, герой. Время три, хоть немного поспать.
— Я к Ложкину. В гостиницу, — Исин тяжело поднимается следом. Арсен оказался прав и в том, что с каждой минутой Талгат выглядит все хуже. Сейчас, например, словно пил неделю беспробудно или употребил очень сильное психотропное. Заторможенный, с явной потерей ориентации в пространстве, язык заплетается — «стандартный расколбас после адреналинового шока».
— Угу, — Ольга направляет к машине, открывает перед ним дверь ауди, — садись, — обходит, ныряет за руль.
— У тебя отходняк будет позже, — еще в беспощадном свете ламп приемной пообещал Карапетян, щурясь на зрачки Кампински, словно через них заглядывал в ее программный код. — Или не будет вовсе. Золотареву веселее, он ему нос перебил, челюсть сломал, два зуба выбил. Язык цел.
— Если бы не ты, я вместо Мишки сейчас валялась бы у Арсена, — констатирует Кампински, выруливая на проезжую часть. — Как ты там оказался в этот момент? Я думала…
— Он к Джамале ломился, — наверное, так хреново выглядят люди под «сывороткой правды». Заторможенные зомби, отвечающие на любые вопросы, даже если их не спрашивают.
— Когда? — обалдевает Ольга. — Вчера?
Талгат смотрит вперед, если можно так сказать при условии, что правый глаз заплыл и превратился в щелку, а левый уже стекленеет надвигающейся отключкой.
— Нет. В Москву когда и Рита с нами.
Ольга кивает — поняла.
— Она не пустила его, — монотонно продолжает Талгат.
— Не сомневаюсь даже, — Ольга сворачивает во двор своего дома, паркуется у подъезда. — Ложкин отменяется. Идем.
— Она… — бормоча свою правду, Талгат на автомате покидает машину.
— Любит тебя, — звякает сигналкой Ольга, следит за тем, чтобы он двигался в верном направлении. — И будет теперь тебе верной до самой смерти. Давай, шагай и живи. Блин.
Тупая, ноющая, невыносимая боль, соперничая с душевной, резко возвращают его в этот мир. В глазах светлеет, а душа проваливается в вечный мрак, где урывками вспыхивают воспоминания. Рита в проеме двери, Соня скачет по облущенному бордюру, компания смеющихся людей за столиком в уличном кафе и почти физическая ненависть к ним. Ко всем вместе и каждому в отдельности. Ненависть похожа на второе тело, повторяющее контуры первого, но гораздо сильнее потому, что в ней нечему болеть. Она чистая энергия, она рождена для того, чтобы делать больно. Это она заставляет подниматься физическое тело, когда его слабенькие возможности на пределе, идти в слепую атаку и убивать.
Мишка вглядывается в лица, выбирая следующую цель. Вереница лиц закольцовывается – Рита, Ольга, Джамала, Исин, Карапетяны, Рита… Не найдя адресного выхода, не чувствуя движения вперед, ненависть впивается в собственное Мишкино тело. Словно адская змея запускает яд прямо в спинной мозг, нервную систему, выжигая их изнутри, голодной собакой рвет плоть. Миша не может сдержать стон, вернее, он даже не ощущает/не понимает его. Обратная сторона сделки с ненавистью — боль. Если тело не слушается, не поднимается на ее зов, ненависть начинает уничтожать его же. Потому что ей, по большому счету, без разницы, что уничтожать. Она не имеет понятия добра и зла, не делит тела на свое и чужое, не умеет сочувствовать и любить — она ненависть, энергия разрушения.
— Арсен Вагитович, как хорошо, что вы пришли! — громко, испуганно зовет высокий девичий голос из невидной темноты. — Тут пациент просто ужасно стонет, он проснулся, наверное.
Цепляясь за голосовые вибрации, Мишка словно пытается вынырнуть из-под воды, как будто там должно стать легче, но вверху, разочарованием и страхом его встречает вкус больницы, вперемешку с привкусом собственной крови.
— Людочка… — гремит в той же мглистой недосягаемости голос Карапетяна, — обезболивающее… — дальнейшие слова Золотарев не воспринимает, они становятся просто оглушающим шумовым эффектом, волной вибраций разной амплитуды и интенсивности, а потом по телу разливается слабость и странное безразличие к этой самой непрекращающейся боли. Она еще есть, она никуда не ушла, не исчезла. Просто Мишка как будто смог от нее отвернуться, упаковаться в вакуумную, тонкую пленку. Как овощ, завернутый мамой для хранения в холодильнике… карусель лиц останавливается образом Нины Андреевны. Ее строгим, готовым к осуждению, взглядом — Мишка опять не оправдал оказанное ему высокое доверие. Всезнающая мать, разумеется, донесет отцу. Оправдывая желанием какого-то странного добра, она всю жизнь выступает на противоположной стороне.
Плотнее укутываясь в пленку небытия, Мишка тонет во мгле полного безразличия к боли, матери, жизни.
====== 29 ======
Завидуя Талгатову забытью (иначе его нездоровую отключку не назовешь), Ольга призраком самой себя слонялась остаток ночи по сумеречной квартире, ставшей вдруг ну совершенно чужой, заполненной не вещами, но ворохом дней и событий. Словно листами кальки с чернильными набросками ситуаций и разговоров. Вот, например, первая встреча с Мишкой — здесь, стоя у окна и глядя в гипотетический «Северо-Запад», они обсуждали его перспективы.
«А на самом деле в тот момент я все время взглядом возвращалась к просматриваемой отсюда площадке перед местным торговым центром, залитой расплавленным солнцем февральской оттепели, и наивно ждала вновь увидеть случайную Незнакомку…»
Иллюстрации с кальки памяти оживают беззвучными слайдами, грозя вновь затянуть в прожитый уже день желанием исправить принятые тогда и казавшиеся правильными решения.
— Не исправить. Да и не стала бы! — шизофренически беседуя сама с собой, Ольга комкает полупрозрачную/призрачную бумагу, забрасывает в угол, откуда, накапливаясь завалами, прошлое мятыми листами шуршит теперь под ногами шепотом отзвучавших фраз.
— Shit… — в тон им шипит анакондой Ольга, незаметно для себя засыпая на «любимом Ритином месте», выбрав его, в выстуженной сквозняками из прошлого квартире, инстинктивно, на подсознании. Кутаясь в него и плед, Ольга мысленно (или во сне уже), возвращается в их первую с Ритой поездку за Городок. Еще не было ничего, лишь предвкушение, интерес, машина летит вперед, солнце слепит глаза, Рита кусает губы, а Ольга чувствует крылья за спиной. И вдвоем они едут, и едут, и едут…
