Генри Саттон - Эксгибиционистка. Любовь при свидетелях
Красный свет погас. Стоящий на дороге охранник замахал ему, показывая, что можно проезжать. Овертон поехал к бунгало. Он поставил машину на небольшой стоянке перед домом и посидел несколько минут, не выпуская баранку из рук. Он не столько размышлял о стратегии разговора с Клайнсингером, сколько пытался собрать в кулак всю душевную энергию, чтобы выдержать предстоящий разговор. Он глубоко вздохнул, вылез из машины и вошел в дом.
В приемной за овальным столом сидела Летти. Она печатала на машинке и одновременно болтала по телефону. Грег беззвучно проговорил, губами изображая слова:
— Он здесь?
Летти кивнула и рукой махнула в сторону двери, приглашая его войти. Она использовала этот жест также и для того, чтобы перевести каретку машинки. Ее сноровка, подумал Овертон, может загнать в могилу любого. Она являла всему миру пример того, что мистер Клайнсингер требовал от каждого, кто приходил к нему. Но в том, как она одновременно делала три вещи сразу, и все три вещи безукоризненно, — не было ничего воодушевляющего. Он осторожно постучал в дверь.
— Войдите!
Он вошел. Клайнсингер что-то обсуждал с Джорджем Фуллером, своим помощником, и одновременно подписывал письма.
— Я попросил его об этом три дня назад, — говорил Клайнсингер — а он говорит, что это невозможно. Мне не нужны объяснения. Я требую, чтобы то, что я прошу, выполнялось. Доброе утро. Вы ко мне?
Клайнсингер не сделал ни единой паузы в потоке слов, и Овертон не сразу сообразил, что последняя фраза Клайнсингера была обращена к нему.
— Я хочу спросить вас о сегодняшней съемке, — сказал он.
— Вы пришли спросить меня о сегодняшней съемке — что? Состоится ли она? Да, состоится.
— Нет, не состоится ли она, а…
— Разумеется, разумеется. Понимаю. Видите: вы отнимаете у меня время.
— Простите.
— Просить прощения будете после. А теперь скажите, Бога ради, что вы хотите спросить о съемке?
— Не сделаете ли вы исключения. Речь идет о закрытых съемках.
— Нет.
Но журнал «Пале» обращался к нам с просьбой.
— Знаю. Так. Вы пришли не просить. Вы пришли спорить. Да?
— Нет, сэр. Скорее, объяснить ситуацию. Они готовят материал об экспортном варианте картины. Джослин Стронг позвонила мне сегодня утром…
— Джослин Стронг — это женщина, надо полагать?
— Да, женщина.
— Ну, не знаю. Спросите у мисс Хаусмен. Если она не будет возражать, я готов это обдумать.
— Можно и так.
— Да, так будет честно. Скажите мне, а что предлагаете вы?
— Мне думается, чтобы не заставлять ее нервничать, может быть, лучше мисс Стронг появиться на съемочной площадке с рамкой или с чем-нибудь еще. Она может сойти за члена съемочной группы.
— Вы очень заботливы, — сказал Клайнсингер с неискренней улыбкой. Улыбка мгновенно потухла, словно перегоревшая лампочка. — Но также и весьма бесчестны. Бесчестны не только по отношению к мисс Хаусмен, но и по отношению ко мне. Вы говорите, что вас беспокоит эмоциональное состояние мисс Хаусмен. Глупости! Да ведь вас беспокоит только площадь полосы, которую вам дают. Или которую вам не дают.
— Но сэр, в конце концов, это пойдет только на пользу картине.
— Знаю. Потому-то я и терплю ваше присутствие здесь и не вышвыриваю из кабинета. А мне это следовало сделать три минуты назад. Идите и спросите у мисс Хаусмен. Хотя нет, не надо. Пожалуй, я это сам сделаю. Видите ли, это меня беспокоит эмоциональное состояние мисс Хаусмен и хотя я не знаю, будет ли она волноваться в присутствии репортера, я знаю точно, что ваше присутствие выбьет ее из колеи.
Клайнсингер вернулся к прерванному разговору, который нарушило вторжение Овертона, как обычно, без всякого перехода. Он продолжал, не меняя тона:
— Мне известно, что существует такая штука, которая называется неотражающее стекло. Такое стекло можно встретить в любом музее мира. Вот что мне нужно. Пусть достают, где угодно. Полотно нужно поместить под стекло, чтобы оно потом треснуло. Его надо осветить так, чтобы его можно было увидеть. Я хочу видеть картину, а не отражение света прожектора. Что-нибудь еще?
Он бросил взгляд из-под тяжелых век на Овертона. У Овертона возникло ощущение, что Клайнсингер смотрит на него, как на надоедливого комара, которого отгоняет рукой, но тот упрямо продолжает жужжать у его уха.
— Нет, сэр.
— Ну, тогда не заставляйте меня отвлекать вас от неотложного задания.
— Вы сообщите мне мнение мисс Хаусмен, чтобы я смог известить редакцию «Палса»?
— Я вам ничего сообщать не намерен, вас известят.
— Спасибо, сэр, — сказал Овертон.
Он вышел, пятясь, из кабинета — так покидают приемную короля.
Через час секретарь Клайнсингера Летти позвонила ему и сказала, что Джослин Стронг может присутствовать на съемках.
— Мистер Клайнсингер просил меня передать вам, что фотографы не будут допущены на площадку. Мисс Стронг должна приехать одна. Он дал понять, что будет возражать против вашего присутствия. Вы можете подвезти ее, но потом вам следует удалиться.
Она не стала ждать, согласится ли Овертон с поставленным Клайнсингером условием. Ее не интересовало его согласие.
* * *Мерри сидела в гримерной, расположенной рядом с огромным съемочным павильоном, и гримировалась для эпизода погони. Клайнсингер, объяснявший ей этот эпизод, был прав. Или, по крайней мере, ей так казалось, когда они обсуждали это.
— Вы должны понять, — у него был особенный выговор: каждая фраза звучала, как приказ, и потому вселяла уверенность, — что на экране будешь не ты, а Александра, персонаж. Она только похожа на тебя какими-то незначительными чертами внешности. Во время съемок ты будешь одета в соответствии с характером твоего персонажа и в соответствии с моим хорошим вкусом, на который я прошу тебя целиком и полностью положиться.
Что ж, она целиком и полностью полагалась на его вкус. Ей ничего не оставалось. Но теперь, глядя на свое отражение в гигантском зеркале гримерной, она остро ощущала свою наготу, она словно вся заголилась, и ей казалось, что она сейчас даже более нагая, чем когда на ней вообще ничего не одето. Накладные груди телесного цвета — чашечки бюстгальтера, которые держались на теле при помощи особого клея, — выглядели куда бесстыднее, чем ее собственные голые груди. Она передернула плечами чтобы убедиться, что накладки прочно пристали к коже и не упадут. Накладки держались хорошо. Она надела лифчик поверх накладок, а потом шелковый свитер.
Эпизод был прост, но с выдумкой. Александра находилась в машине с Филипом. Они уходили от погони. Их преследовал детектив. Филип сидел за рулем, а Александра на заднем сиденьи снимала черный свитер и черные брюки, которые были на ней во время ограбления, и переодевалась в вечернее платье — в нем она присутствовала на приеме, откуда они сбежали и куда теперь опять возвращались. Во время переодевания ее видел частный детектив, который на мгновение отвлекался от дороги, заметив раздетую девушку. Ему удалось настичь их, и, чтобы спастись от преследователя, Александра выбрасывала из окна автомобиля свой бюстгальтер. А потом подскакивала несколько раз на сиденьи, представая перед изумленным детективом обнаженной. Он в изумлении глядел на нее, и машина, потеряв управление, вылетала в придорожный кювет.
