Твоя жестокая любовь - Юлия Гауф
— Какие приятные слова, Вера. Браво, я в восторге! — раздалось холодное, контрастным душем прошлось по нервам.
Влад.
За моей спиной Влад, вот почему Катя пыталась меня остановить! Плохо пыталась, хотя, когда меня несет, меня даже БТР не в состоянии к порядку призвать.
— Привет, Влад, — пропищала подруга. — Я пойду, наверное. Спасибо за маникюр, Вер, я… пойду. Пока-пока.
Катя встала, и чуть потрясывая руками с не до конца высохшим покрытием, быстрыми шагами направилась к кассе. Банально сбежала, а мне сбежать некуда.
Язык мой — враг мой.
Дьявол! Я ведь не злая, не агрессивная, но почему же я вечно попадаю впросак?!
— Прости, я в сердцах все это наговорила.
— Конечно, — невозмутимо ответил Влад, и сел на освободившийся после Катерины стул.
— Сделать маникюр? За счет заведения, — я замялась, опустила глаза, стыдясь смотреть на него.
Одно дело — высказывать все в лицо, а другое — вот так, за глаза ругать. Мелко это, подло даже, и с душком. От того и невыносимо стыдно — не только перед Владом, а еще и перед самой собой, что пала я настолько же низко, как и мои бывшие одноклассницы, шушукавшиеся по углам.
— С врачом я поговорил, затем и пришел, чтобы рассказать тебе. Могла бы и дождаться в больнице.
— Я на работу опаздывала.
— Я понял. Так вот, — по лицу Влада сложно понять — задел его мой треп, или нет, — мать можно в Израиль отправить через десять дней. С деньгами я все устрою в ускоренном режиме, но она не выживет. Готовься к этому.
Зажмурилась от этих ужасных слов, бьющих по нервам. Как я могу к этому подготовиться? И какого черта Влад говорит об этом страшном, как о чем-то будничном, словно мы памятный континентальный завтрак обсуждаем?!
Нельзя быть готовой к смерти близкого, в каком бы возрасте она не произошла. Может, будь маме сто лет, я бы… нет, даже тогда бы не готова была ее потерять.
— В израильских клиниках творят чудеса. Уверена, маму вытащат, Влад. Пусть, она не будет резво прыгать и бегать, но я хочу надеяться, что все это не зря.
— Значимость надежды преувеличивают, поверь мне, Вера. Готовиться нужно к худшему, а надеяться можно лишь когда есть шанс. И неплохой шанс, остальное для идиотов. Если бы я не пообещал тебе денег на лечение, сейчас, после общения с врачом, я бы не стал впустую спускать целое состояние, — спокойно и холодно сказал Влад, жестоко разбивая мое сердце.
Неужели шансов совсем нет?
— Я отправил историю болезни нашему лечащему врачу. Шансов нет, — дополнил Влад, словно мысли мои прочитал.
Он как специально хочет больно мне сделать, растоптать, уничтожить этой обыденной жестокостью, которая в каждом его слове разлита, в каждой черточке красивого лица — в спокойных глазах-льдинах, в густых бровях вразлет, в четко очерченных полных губах, которыми я невольно любуюсь все время, как полная дура, которой Влад меня и считает.
Нет, я отказываюсь верить в то, что шансов нет! Пусть надежда для полных идиотов, пусть.
Быть идиоткой — не самый плохой выбор в моей жизни.
— Спасибо, Влад. И еще раз прости за те слова, что ты услышал, — переступила через свою гордость я, а он кивнул в ответ.
Неужели и правда изменился? Может, я была излишне строга к нему, и судила по прошлому, не видя за сложившейся картинкой истины? Я ведь всегда считала, что каждый заслуживает второго шанса, так почему предпочитаю лелеять обиды прошлого?
Он нравился мне, я влюблена была наивной детской любовью, которую банально растоптало удочерение в семью Гарай и «теплый» прием Влада. Но сейчас… сейчас ведь изменилось абсолютно все!
— До завтра, Вера.
— До завтра…
Да, Влад не принял меня. Веронику, свою сестру, он любил, и винил меня в самом факте моего существования, считая подменышем. Но та его жестокость, с которой он втаптывал меня в грязь, смогу ли я по-настоящему это простить, и забыть?
Выхожу из салона, и уже жалею, что согласилась идти завтра на свидание. И не из-за испорченного настроения, а из-за проклятого чувства вины, которое всегда зудит, прожигая дыру в душе, что не для меня это. Не достойна я ничего хорошего. Не после того, что я сделала.
Ноги сами несут меня туда, где я так долго не была. В самое мое нелюбимое место, в место, где закончилось мое детство.
— Прости, Вероника. Прости меня, — прошептала гранитному памятнику, на котором изображена моя подруга — восьмилетняя девочка, которую звали Вероника Гарай.
Я всегда прошу у нее прощения, и этого всегда мало.
Отвечать придется все-равно.
Глава 7
— Какие нужны документы, чтобы маму перевезти? Влад сказал, что через 10 дней прилетит борт, на котором ее отправят в Израиль.
— Все документы у нас есть, Вера.
— Но моих документов у вас нет, — заметила я, не обращая внимание на раздражение Германа Викторовича.
— Ваши документы нам не нужны.
— Как это? Я ведь буду сопровождать…
— Не будете, — отрезал врач. — Все вопросы к вашему брату, но сопровождать пациентку будут только медики и сиделки. Я специально уточнял у Владислава Евгеньевича насчет вас, и он сказал четкое и ясное «нет».
Нет.
Как это нет?
— Но…
— Разговаривайте со своим братом, разбирайтесь с ним, и не мешайте мне работать! — взорвался врач. — Вера, вы ходите в больницу по два раза в день, и отвлекаете меня своими глупостями. Не я оплачиваю перелет, не я организовываю перевозку и операцию, а Владислав. Идите к нему, общайтесь, договаривайтесь, и оставьте меня, наконец, в покое!
Бог ты мой, какой накал. И спросить нельзя!
Кивнула, и выскользнула из кабинета нервного врача. И понимаю ведь, что достала и его, и медсестер, но как не доставать их? Я ведь наивной была поначалу, не понимала, что всем платить нужно, а потом увидела, что к одним пациентам часто подходят медсестры, угождают, а к маме отношение было не таким приветливым. И все из-за «жадной» дочери, которая не в состоянии расщедриться дежурной медсестре на пару купюр.
Хорошо хоть родственники других пациентов просветили, ведь намеков медсестер я не понимала — в таком была стрессе и ужасе от болезни мамы.
Нельзя ее одну отправлять в чужую страну! Нельзя! Сиделки, врачи —
