Лана Ланитова - Царство Прелюбодеев
Прозрачная девица нахмурилась, пухлые губы надулись от обиды – пленительный танец оборвался. Она скрестила руки на груди и зябко поеживалась, стройные ножки нерешительно топтались по холодному полу и жухлым, вмиг почерневшим, розовым лепесткам, испуганный взгляд блуждал по мрачным, кондовым и тоскливым среднерусским пейзажам. Владимир еще раз попытался взять ее за руку, но она выскользнула, словно световой луч, и отступила к окну. Вместо теплой кожи пальцы почувствовали пустоту – девица была не просто полой и прозрачной, но и неосязаемой на ощупь.
Мелодия снова сменилась. Это был все тот же Георг Фридрих Гендель. На этот раз зазвучала почти трагическая органная Пассакалия. Краски на стенах потемнели еще сильнее: задули колючие ветра, полили холодные свинцовые дожди. Косые потоки сменялись мелкой моросью… И вся эта небесная хлябь падала на грязные, развороченные от тяжелых колесных повозок дороги, хлопья снега покрывали жирные комья земли и тут же таяли. Сердце заныло от тоски при виде несжатого пшеничного поля – на согнутых спелых колосьях лежало рыхлое, местами темнеющее одеяло первого выпавшего снега. В снегу был и неубранный фруктовый сад. Белые охапки прижимали тяжелые гирлянды яблоневых веток. Часть веток были надломлены или варварски вырваны вместе с длинными полосками нежной коры. Вокруг яблоней пестрели талые следы грубых сапожищ.
«Господи! Да неужто, это моя осиротевшая усадьба?! – возопил Владимир. – Где все? Почему не убран урожай? Игнат, а ты где, сукин сын? Как мог ты проворонить пажить с колосьями? Да что же, это делается?!» Унылое видение скользило дальше – показался угол потемневшего от дождей, господского дома, пегая некрашеная крыша, заколоченное крест- накрест окно.
Владимир до боли сжал кулаки, опустил голову и громко зарыдал. Расстроенная таким поворотом, прозрачная чаровница прямо спиной запрыгнула на подоконник открытого окна и растворилась в синеве густой ночи. Её тонкий, летучий силуэт мелькнул в верхушках фруктовых деревьев и скрылся в стороне лавандовых полей.
«Ну, и катись ко всем чертям «пустая голова», все равно ты – моя галлюцинация… Чего о тебе жалеть!» – с обидой думал Владимир, размазывая по щекам горячие слезы. – «А я сейчас еще чего-нибудь жахну…» Руки потянулись к холщевому мешочку. Развязались легкие тесемки – внутри оказались странного вида сухие, сморщенные грибочки, похожие на поганки. При жизни Владимир пробовал однажды нечто подобное – впечатления были незабываемые… Правда, он чуть не умер, несясь в космические дали и микромиры, – Игнат еле откачал верного друга. Но, когда это было? И чего сейчас бояться?
«Эх, была не была!» – рука полезла в мешочек, захватила несколько сушеных грибов и отправила их в рот. Появился странный привкус плесени и мха, потекла вязкая, горькая слюна. Он посидел несколько минут – вокруг ничего не изменилось: не было музыки, исчезли живые пейзажи. «Может, лечь спать? Похоже, эти грибы – обычные… Чего я тут маюсь?» – думал он.
Внезапно он услышал чей-то простуженный кашель. Звук шел из-под кровати. Владимир наклонился и откинул шелковое одеяло. Под кроватью кто-то был!
– Сударь, простите за беспокойство, – лающим мужским голосом проговорил странный субъект. – Вы, не будете ли, столь любезны, не поможете мне выбраться отсюда?
Владимир шлепнулся на пол, ударив колени, и присмотрелся к пыльной подкроватной темноте – там кто-то шевелился и подкашливал. Махнев взял в руки подсвечник, зажег толстую свечу и осветил дощатый пол. То, что лежало под кроватью, вызвало вначале сильное недоумение и даже чувство страха. Это было туловище мужчины в высоком военном ки́вере[119] с козырьком и длинными бакенбардами на морщинистых щеках.
Зеленый офицерский мундир, подвернутые книзу, серые суконные рейтузы, золотые эполеты, кресты на груди – все было при нем. Но у туловища была лишь одна голова… Руки и ноги отсутствовали.
– Здесь пыльно и нечем дышать, – офицер смачно чихнул.
– Сейчас, сейчас. Сию минуту, – засуетился Владимир.
Он протянул руку и, ухватившись за зеленое сукно, потянул туловище на себя. И хотя это был не целый офицер, а только его часть, именно эта часть оказалась совсем нелегкой. Владимиру пришлось приложить немалые усилия, чтобы вытянуть этого странного субъекта.
– Разрешите представиться: я обер-офицер лейб – гвардии гренадерского полка, поручик Василий Степанович Рукомойников, – пожилой калека лежал на деревянном полу и смотрел на Владимира выпуклыми голубоватыми глазами. Густые брови и пшеничные усы придавали суровость мужественному лицу, однако в глазах светилась лукавая улыбка. – В боях под Аустерлицем получил множественные осколочные ранения, лишился рук и ног, был отправлен в отставку. Впоследствии за храбрость и героизм наш старый лейб-гренадерский полк получил звание «Гвардейского» и Георгиевские знамена с Андреевскими лентами и надписями: «За отличие при поражении и изгнании неприятеля из пределов России 1812 года», «За отличие в 1812, 1813, 1814 годах против французов» – с гордостью произнес он, – а ваш покорный слуга заработал Георгиевский крест и шпагу с позолоченным эфесом и надписью «За храбрость»… – он помолчал с важным видом, голубые, чуть выцветшие глаза с интересом рассматривали нелепых красных драконов на китайском халате Владимира. – А вас зовут Владимир Иванович Махнев, если не ошибаюсь?
– Так точно, – отрапортовал Владимир.
– Вольно, вы же не военный человек, ведь так?
– Нет, я при Сенате служил, на государевой службе…
– Так-так, – поручик чуть высокомерно оглядел фигуру Владимира и брезгливо поморщился при виде шелковых драконов, – Владимир все время пытался запахнуть разъезжающиеся полы шелкового халата и почему-то дрожал от холода и страха так, что стучали зубы. – Господин Махнев, мне неудобно лежать перед вами на полу, приподнимите меня и посадите вон, в то кресло.
Владимир пулей подбежал к красному бархатному креслу, стоявшему возле стены, и подтащил его поближе к кровати. Затем он ухватился за объемный офицерский мундир, приподнял тяжелого инвалида и посадил его на место. Офицерский кивер с козырьком свисал на бок, смялись золотистые эполеты, бляха съехала на плечо, стоячий воротник немного отогнулся, тринчик этишкета[120] был оторван.
– Разрешите, я все поправлю? – обратился к капитану оробевший Владимир.
– Валяй! – разрешил офицер.
Владимир дрожащей рукой поправлял офицерские причиндалы. Когда он дошел до этишкета, инвалид Рукомойников внезапно гавкнул и укусил Владимира за руку.
Махнев вскрикнул не столько от боли, сколько от страха и недоумения: «Неужто меня так прет? Или этот Василий Степанович местный житель? Чем же он так мог нагрешить, без рук и ног (какая ужасная участь!), что попал в лапы к Виктору? Он галлюцинация или настоящий?»
