Колин Уилсон - Метаморфозы вампиров-2
Ответ знали все, кроме Карлсена, а впрочем, и он уже наблюдал его при расправе над грисками: ловушка из двух параллельных энергетических полей. Тогда они сдвигались на манер тисков. Так что, почему бы теперь не использовать силу отторжения, чтобы развести их в стороны.
При более пристальном рассмотрении «челюсти» вверху разлома отстояли друг от друга более чем на тридцать футов. В эту щель и были вставлены параллельные энергетические поля, причем так, чтобы соприкасались. С изменением полярности они начали медленно раздвигаться, с крушащей многотысячной силой налегая на каждый дюйм поверхности. С протестующим скрежетом, будто бревно под колуном, каменные челюсти начали размыкаться. Ниже для умещения энергетических полей ширины разлома уже не хватало. На этом участке, где не оставалось ничего иного, кроме как расколоть породу сверху донизу, силу разъятия пришлось удвоить. Когда перестало хватать и этого, изол-сила была канализирована из окружающей местности и направлена во врубад. Ощущение мощи при этом было титаническим — чистое удовлетво— рение от противостояния бездумной материи созидающей волей.
Дюйм за дюймом стены разлома размыкались. Желания ускорять процесс не было. Удовольствие крылось в сосредоточенном напряжении силы, чистой воли — понятно, почему у гребиров это наиболее отрадное, глубоко удовлетво— ряющее занятие.
Однако, как ни странно, разлом все сопротивлялся (надо же, какая глубина!). Хотя, в принципе, без разницы. Теоретически, нагнетаемая ими сила могла нарастать до тех пор, покуда планета не расколется до центра.
По мере того как гребис все усиливал сковывающее давление, каждому участнику в отдельности необходимо было пропорционально усиливать и свою внутреннюю силу. Понятно теперь, почему Крайски приобщился к врубаду с такой неохотой. Здесь не так тревожило давление, сколько страх, что пересечется некая грань и тогда их всех прихлопнет так, что следа не останется. Карлсен, войдя во вкус, был убежден, что это маловероятно — у Крайски же для такой уверенности причины не было.
Немыслимо, чтобы обыкновенная линия разлома оказывала такое сопротивление (если только где-нибудь там, в недрах, нет некоего узла— корневища, держащего давление до последнего). Ум у всех действовал сейчас так спаянно, что напор бы не ослабился даже с выходом одного из участников. Это была глобальная задача на стойкость — то, в сравнении с чем все остальное для гребира отходит на задний план. Воля к преодолению — самое мощное из всех их побуждений. Поражение они не принимают никогда.
Постепенно, с поистине невероятной медлительностью, скала подалась, открывшись на ярд, на два, на пять, наконец, на десять — но все равно упорствовала. Уму непостижимо, чтобы такая силища встречала равное противодействие. Завершится все наверняка каким-нибудь катаклизмом, равным землетрясению — такому, от которого, взбухнув, разверзнется вся равнина и озеро исчезнет в глубине. Ясно и то, что теперь-то уж гребиров не остановит ничто — не остановятся даже передохнуть: речь идет о выучке всей жизни.
Когда брешь расширилась еще на десяток футов, Карлсен вскользь заметил проплывший мимо кокон желтоватого дыма с типично вулканическим запахом — как пар, исходящий от докрасна раскаленного кокса, спрыснутого водой. Взгляд упал на точку, где трещина исчезала под землей, и Карлсен удив— ленно разглядел хлынувших из-под земли крохотных черных существ — так муравьи скопом покидают порушенный муравейник. В эту секунду, ответвив— шись от бреши, трещину дала сама земля, поглотив множество этих самых букашек. Карлсен растерялся — он никогда не предполагал, что основание горы может служить домом какой-нибудь жизненной форме.
Сознавая опасность (отвлекаться нельзя!), он, тем не менее, попытался сфокусировать взгляд на существах, густым нескончаемым потоком текущих откуда-то из недр. Это было нелегко. Восприятие искажалось давлением, членящим зрение, будто сломанная линза.
Тут до него дошло, что восприятие искажено расстоянием. Ведь рушится— то гора, а не муравейник, так что и существа внизу — не букашки. Исходя из высоты в тысячу с лишним с футов, ростом они должны быть примерно с человека. Сфокусировавшись ценой судорожного усилия, Карлсен узнал в бесприютно спешащих беззащитных букашках ульфидов.
Все стало очевидным. С возникновением трещины озеро хлынуло в кипящую магму, вызвав взрыв, разрушивший основание горы, а с ней и ульфидов.
Сердце сжалось от протестующего гнева. С накатывающей неотвратимостью Карлсен понял: гребис продумал все заранее. Он с самого начала дал понять, что ульфидов ни во что не ставит. Карлсен тогда возражал, и его надлежало проучить. Принять гибель ульфидов значило в некотором смысле публично покаяться, признать, что гребис во всем прав.
В Карлсене восстало человеческое достоинство. Обманом, по принуждению ли, принимать участие в этой бойне? — ни за что! Для прекращения этого умертвия он готов был выйти из врубада, свести на нет весь процесс. Последствия его не волновали — в этом он был так же непреклонен, как и гребис.
Он ощутил шок, вызванный его решением. Все буквально оцепенели, происходящее воспринимая как безумство. Как так: собрат, которому они доверяли, считали себе ровней, и восстает против гребиса?? Ему что, не понятно, что перед гребисом он ничто?
Теперь безразлично: подобные решения вспять уже не повернешь. Более того, даже передумывать смысла больше нет. Его неповиновение уже само по себе непростительно. Он совершил худший из грехов: оскорбил вождя гребиров.
Устраняясь из врубада, он сознавал, что обрекает себя на гибель. Теперь все всецело зависит от гребиса: лишь он один знает, как избежать катастрофы, связанной с распадом процесса.
Ответом было то, что гребис не намеревался отступать: гребиры не отступают никогда. Давление будет возрастать до полного выполнения задачи. Этим своим решением он не провоцировал гибели отступника, это он, Карлсен, сам обрекал себя на смерть.
И Карлсен принял это; в гневе ему было безразлично. С накатывающей неотвратимостью, он наперекор всему высвободился из совокупного волевого потока.
Обрушившаяся агония вполне соответствовала ожиданию. Голову будто стиснуло тисками. Что-то подобное однажды уже было — в пещерах Сории, когда засосало в водоворот чистой силы. Боль снова закрутила, обдала струей жидкого льда, замораживая глаза, губы, сам мозг.
Не выходя из агонизирующего ступора, где-то внутри себя он расслышал: «Дурачье, да это боркенаар!» (голос Фарры Крайски) и удивленно отметил, что сознания все еще хватает на упорство. Это длилось лишь мгновение, после чего он стал ледяным осколком.
