Колин Уилсон - Метаморфозы вампиров-2
Спустя полчаса извержение иссякло, и дым начал стелиться по вершине рваным плюмажем. Кипящая магма превратилась в докрасна раскаленную лаву, успевшую уже скатиться в долину, где вызвала над рекой шипящие клубы пара. В разгар извержения она струей огнемета взметалась в воздух, теперь же, опав, сбегала как воск с оплавленной свечи.
Сам пик перестал существовать. Взрывы разрушили конус, и он превратился в провал на горном склоне, который с истраченной силой облизывался время от времени вялым языком красно-желтого пламени, словно смиряясь с поражением.
Это была лишь часть плана. В завершение Креб хотел еще и отклонить реку, по-прежнему стремящуюся вниз по склону. На высоте извержения ее течение почти прекратилось (вся сила ушла в пар). Тем не менее, разрушив пик, взрыв не повлиял на ее направление. С вершины Броога казалось, что река стала огибать дымящийся кратер, но вид непосредственно сверху показывал: русло, как отстояло, так и отстоит от него на милю с лишним.
Вот как, оказывается, возникли странные очертания Гор Аннигиляции. Механизм представлял собой грозный водоворот энергии. В сравнении с силой, идущей на создание лазера, усилие здесь требовалось до нелепого мизерное. Движение изол-силы, незамысловатое как помешивание чайной ложкой, создало небольшой циклон с вакуумом по центру, а уж воздух, кружащийся с пятисотмильной скоростью, всасывал с поверхности все непрочно лежащие камни. После этого воронка приложилась к земле, словно карборундовое колесо с электроприводом и вгрызлось так, что верхний слой гранита искрошился на иглистые осколки, всосавшиеся внутрь циклона. Подобная обработка участка между рекой и выжженым кратером создала двух— мильную впадину-подкову, по которой хлынула река.
Карлсен был бы не прочь направить реку в кратер, чисто для того, чтобы потешиться еще одним взрывом. Однако Креб был более осмотрителен и знал, что такой взрыв разрушит и всю гору, и ее отвесный южный отрог. Потому реку он направил тысячей футов западнее кратера, где она, шипя по раскаленной докрасна породе, повернула к кромке склона. Река была могучая, не уступающая полноводностью рукаву по восточную сторону Броога. В итоге водопад в тысячу ярдов шириной, перехлестнув закраину, исполинским белым шлейфом обрушился вниз, на находящиеся в полумиле камни, где обратился в пар, окатив расплавленную лаву.
Неким волшебным образом они переместились, обратно на вершину Броога (тут лишь вспомнилось, что они с нее никуда и не отлучались). Телепати— ческий контакт, — светлый, роднящий восторг, — не исчезал и с окончанием врубада. Что-то подобное, вероятно, испытывают футболисты, только что одержавшие победу в суперматче и принимающие теперь душ. Эта приятно расслабленная атмосфера распространялась даже на гребиса.
Через долину, на расстоянии в десяток миль, деяние их рук впечатляло не так сильно, как вблизи. Тем не менее, было очевидно, что выбор Креба себя оправдал. С исчезновением третьего пика гора обрела новую симметрию. Безусловно, к общей красоте горного склона добавлял свое и водопад. Когда почерневшие останки третьего пика снова покроются травой, величавости у пейзажа наверняка прибавится.
Хотя не это было главным. Теперь ясно, что подлинная цель этого упражнения — не в преображении окрестности, а в том, чтобы продемонстрировать каждому, что он способен преображать свой собственный внутренний пейзаж. В этом — существенное различие между седьмой и восьмой ступенью. Семикурсники понимают, что обладают силой творения и трансформации. Восьмикурсники же понимают, что именно создается и трансформируется.
Со всей очевидностью открылось, что без уяснения этого все живые существа обречены на прозябание в иллюзии. Они без исключения полагают, что значение лежит вне их, в окружающем мире, и чувствуют себя несправедливо обманутыми, стоит фокусу этого значения сдвинуться или измениться. Восприятие — дремлющий гигант, осознающий свою силу лишь от какого-нибудь внешнего стимулирующего импульса. Вот почему секс извечно приводил людей в состояние обостренного бодрствования: гигант пробуждался, предвкушая вслед за победой удовольствие. То же самое в отношении бессмертной музыки или величественных пейзажей: они тоже про— буждают гиганта, давая ему осознать свою собственную силу. Человек, внемлющий великой музыке, становится музыкой — гигант пробуждается и осознает, что может двигать горы.
Глядя в воцарившейся тишине на зияющий провал, Карлсен поймал себя на том, что больше не испытывает глухого страха; в сравнении с мощью ума он лишь дыра в земле.
Подошел и остановился рядом Крайски.
— Ну?
— Что «ну»? — оторопело уставился Карлсен.
Вопрос словно донесся из какого-то иного мира — тускловатого, приниженного. Такой отчужденности от Крайски он не испытывал еще никогда.
— Скоро в обратный путь, — терпеливо сказал тот. — Ты уже определился?
— Насчет чего?
— Ты знаешь, — Крайски начал выказывать нетерпение.
— Да, это так. Тебе надо прийти к решению, — раздался сзади голос Клубина.
Обернувшись, Карлсен увидел перед собой уже не Люко, а гребиса, до этой поры действительно маскировавшегося под Люко. Хотя в напускной оболочке крылась сила, огромная, как предвечерняя тень, масштаб которой восьмикурсник мог лишь начать постигать.
Перед этой силой, намертво приковывающей к себе взгляд (удивительно еще, что он с таким спокойствием его выдерживал) уклоняться от ответа было невозможно. И Карлсен наконец сказал:
— Я не знаю. Не знаю, как я поступлю… (господи, какие слабые, нерешительные слова, хуже бегающих глаз).
Крайски веско покачал головой.
— Ты что, ничего не усвоил?
Карлсен поспешно кивнул, не только понимая, но отчасти и разделяя его раздражение.
— Почему. Усвоил, как снаму стали толанами, а толаны — уббо-саттла, как из уббо-саттла вышли гребиры. Узнал и о достижениях гребиров, про то, насколько они превзошли людей — не меньше, чем современный человек своего пещерного предка. Но я также научился делать свои собственные моральные выводы, в которых ни перед кем оправдываться не обязан.
— И что это за моральные выводы? — терпеливо спросил Клубин.
«А ну-ка давай, скажи ему», — подала вдруг голос Фарра Крайски.
Ба-а, вот уж кого не ждали. Последнее время она так помалкивала, что о ее присутствии уже и забылось. А ведь надо еще извиниться перед супругом.
— Я восхищаюсь гребирами, — сказал Карлсен вслух, — но не могу принимать груодов. Мне они кажутся немногим лучше преступников (по лицу у Крайски пробежала тень). Я извиняюсь, но мне так кажется. Я обещал по возвращении не выдавать их. Но я не могу обещать им попустительствовать. Разве что делать это я буду изнутри, как дифиллид.
