Леопольд Захер-Мазох - Сочинения
— Любезный граф, — начала Генриетта, — теперь господин Тараевич сделался вашей собственностью, не правда ли?
— Разумеется.
— И вы имеете право подарить эту собственность кому угодно?
— Конечно, имею.
— В таком случае, подарите его мне.
— Зачем он вам понадобился? Что намерены вы с ним сделать?
— Этого я вам не скажу.
— Мне очень жаль, я не могу исполнить вашего желания.
— Почему же нет? Вы хотите пощадить его?
— Нет… Я желаю распорядиться им по своему усмотрению.
— Неправда… Вы хотите передать его Эмме… Вы ей обещали.
— Тараевич принадлежит мне, — заявила сектантка.
Солтык поклонился с улыбкою на губах.
— Этим я избавляю вас от угрызений совести, — прибавила она.
— Меня?! — удивился граф, пожимая плечами. — Да положите его хоть сейчас же в пылающий костер, — мне решительно все равно! Но я желал бы, чтобы он остался жив.
— Почему это?
— Потому что мертвецы не испытывают страданий.
— Я вовсе не так жестока, как вы воображаете. Если вы хотите увидеть нечто подобное Семирамиде, то обратите внимание на Генриетту.
— Эта кроткая голубица?
Мадемуазель Монкони покраснела, но овладела собою и с необыкновенной смелостью взглянула на Солтыка.
— Вы еще мало знаете меня, граф! — проговорила она. — Я готовлю вам такой сюрприз, который вам едва ли понравится… Берегитесь!
— Сознаю себя в опасности и начинаю бояться вас, мой прелестный демон!
Генриетта бросила на свою повелительницу выразительный взгляд, ясно говоривший: «Предоставь его мне и ты будешь мною довольна!»
XLII. Богиня мщения
— Уступи мне графа, — умоляла Генриетта, стоя на коленях у кровати Эммы, — я передам его апостолу, точно также как и ты.
— Что с тобой? — спросила сектантка. — Разве ты его любишь?
— Нет, но мне хочется наказать его за то, что он считает меня такой невинной овечкой.
— Все те же своекорыстные мотивы! — перебила ее Эмма. — Ты не понимаешь возвышенной цели нашего учения. То, что мы делаем из чувства глубокого сострадания к ближнему, приводит тебя в кровожадный восторг. Подави в себе это нехорошее чувство, иначе оно не доведет тебя до добра.
— Я готова повиноваться тебе во всем… но дай мне Солтыка!
— Ты не сумеешь с ним справиться, тебе это не по силам; в тебе недостаточно благоразумного хладнокровия.
— А ты уверена в том, что обратишь его на путь истины, и что он добровольно сделается твоей жертвой?
— Это мое искреннее желание.
— Не будет ли лучше, если вы сделаете его членом вашего общества?
Он красив, богат, отважен, умен, словно сотворен для того, чтобы держать людей под своим железным игом.
— Все это правда, но вместе с тем он воплощенный дьявол, с врожденными наклонностями хищного зверя. Он со злорадным наслаждением инквизитора или турецкого паши готов мучить, истязать, убивать людей, одним словом, грешить ежеминутно, без малейшего чувства раскаяния.
— Я, право, не понимаю тебя, Эмма. Ты, например, говоришь, что грешно с радостью исполнять то, что угодно Богу.
— Мы должны служить Ему с благоговением, а не с бесчеловечной жестокостью в сердце.
— Да ты и сама вовсе не человеколюбива.
— Одному Господу известно, что происходит в душе моей, когда я исполняю свои священные обязанности… Если бы существовал другой способ для спасения погибающих грешников, то, поверь мне, никогда рука моя не прикоснулась бы ни к плети, ни к ножу; никогда не пролилась бы ни одна капля человеческой крови.
— Почему же ты с такой радостью овладеваешь Тараевичем?
— Не потому, что он был мне личным врагом, а потому, что он вздумал препятствовать нам в исполнении наших планов. Если бы я ненавидела этого человека, то сочла бы себя недостойной принести его в жертву и попросила бы апостола возложить эту обязанность на другую жрицу.
Генриетта задумалась, но все ее попытки разгадать эту таинственную личность были безуспешны. Малютина по-прежнему была для нее тайной, точно так же, как и для других.
Между тем в доме уже все проснулись и собрались к завтраку. Тараевич мысленно спрашивал себя, не пригрезилось ли ему вчерашнее приключение и, чтобы разрешить свое недоумение, обратился к Генриетте с вопросом:
— Скажите, неужели я вчера действительно проиграл все мое состояние?
Девушка молча кивнула головой.
— И даже свою жизнь?
— Нет, это вы видели во сне!
— Ну, я так и думал.
После завтрака супруги Монкони и Сесавин уехали обратно в Киев; остальное общество проводило их до перекрестка и оттуда поворотило на дорогу к селу Мешково. Когда они подъехали к усадьбе, все та же старая баба отворила им ворота. Дом по-прежнему казался необитаемым.
Все четверо вошли в гостиную. Эмма села на диван, Солтык прислонился к стене, Генриетта с пистолетом в руке караулила замкнутую дверь, а Тараевич в недоумении топтался посреди комнаты.
— Помнишь ли ты нашу вчерашнюю игру? — сурово спросил граф у своего родственника.
— Помню, что я проиграл все, что имел.
— И даже свою жизнь.
— О нет! Это я видел только во сне. Не правда ли, мадемуазель Генриетта?
— Эмма и я были свидетельницами, когда вы проиграли графу вашу жизнь, — отвечала девушка, — теперь вы его собственность, и он может сделать с вами все, что захочет.
— Знаю, знаю! Все это не более как шутка!
— Я не шучу, — прервал его граф, — ты оскорбил меня и находишься в моей власти.
— Так убей меня… Я готов умереть…
— Я не намерен убивать тебя, а так как ты мне совершенно не нужен, то я дарю тебя мадемуазель Эмме.
— Перестань шутить, — возразил Тараевич, — разве я невольник, которого можно продать или подарить кому-нибудь?
Злая усмешка появилась на губах графа.
— Жизнь твоя в руках этой прелестной особы. Ты должен исполнять все ее приказания, — сказал Солтык, поклонился дамам и вышел.
Несчастный стоял как громом пораженный.
— Позвольте узнать, какая участь ожидает меня? — спросил он дрожащим голосом.
— Предоставляю вам выбор: или слепо повиноваться моей воле, или умереть, — сказала Эмма, с кинжалом в руке подходя к своей жертве.
— Я буду вашим самым покорным рабом.
— Оставайтесь здесь, пока я не вернусь из Киева. Генриетта будет вас караулить, и вы должны повиноваться ей, точно так же, как мне самой.
— Вы мой пленник, — строго объявила Генриетта, — если вы осмелитесь хоть в чем-нибудь меня ослушаться, я застрелю вас, как собаку. — И она пригрозила ему пистолетом.
