MarInk - Жизнь в зеленом цвете - 4
Воспоминания жгли его. Каждый день он просыпался раньше прочих от кошмаров, где снова был монстром, с наслаждением насилующим, унижающим, втаптывающим в пыль. Холодный пот пачкал простыню, стоять на ногах было трудно - они были слабыми, как после долгой болезни. Он ступал по ковру, и ему мерещились на зелёной пушистой поверхности кровь и сперма. Он чувствовал себя больным. Он сходил с ума. Он ненавидел себя.
Он пытался отвлечься от мыслей учёбой, и учителя нехотя ставили осунувшегося, бледного Гарри Поттера с затравленным выражением глаз в пример другим ученикам. Как правило, Слизерин в такие моменты усмехался - весь, кроме Забини. Прочие факультеты привычно мысленно крысились на Поттера - мало того, что психованный опасный выскочка, так ещё и перед преподавателями выпендривается, заучка… Гарри рад был бы не обращать на это внимания, но у него с каждым днём всё сильнее болела от этого голова. Ему думалось, что с этим можно было бы что-нибудь сделать, даже не ходя на поклон к Снейпу - хотя бы наведаться в Запретную секцию и полистав книги по ментальным искусствам. Но он не хотел менять что-нибудь. Он заслужил эту боль. Он заслужил куда больше боли, чем чужие эмоции могли ему причинить.
Теперь Гарри уходил из спальни всегда раньше всех и приходил, как только закрывалась библиотека, пробираясь через гостиную в мантии-невидимке, следом за кем-нибудь, чтобы никого не насторожил открывшийся просто так проход. Он прекратил ходить в Большой зал на завтраки обеды и ужины - потому что там он сидел бы за одним столом с изнасилованным им Забини. Впрочем, Гарри терял от этого немного - в последнее время ему совсем не хотелось есть, а если и хотелось, то Добби всегда был рад услужить «сэру Гарри Поттеру». Но Гарри звал домового эльфа не чаще трёх-четырёх раз в неделю.
Как результат, Гарри потерял в весе ещё больше, хотя ему казалось летом у Дурслей, что худеть ему просто некуда. Однажды на Трансфигурации он упал в обморок, и ему пришлось провести в больничном крыле остаток дня. Мадам Помфри бранила все на свете Турниры, доводящие детей до изнеможения, поила Гарри укрепляющими зельями и расспрашивала о том, как он спит и питается. Гарри, ничтоже сумняшеся, выкладывал ей нечто вроде сочинения на тему «Медицински идеальный день», утвердая, что регулярно ест, достаточно спит, чересчур много в магии не тренируется, а что тает на глазах… ну так возраст такой, вон все худые, кроме Невилла Лонгботтома и Кребба с Гойлом, мадам Помфри, не беспокойтесь… почему в обморок упал? Голова закружилась… у нас, подростков, бывает…
Больше он не позволял себе падать в обмороки. Это, оказывается, можно было контролировать… достаточно было только ужаснуться мысли о том, что всё откроется, что окружающие узнают, почему он не спит и не ест. И головокружение мигом проходило.
- Мистер Поттер, извольте посещать Большой зал в установленные для приёма пищи часы вместе со всеми. Или Вы завели привычку ходить в это время в рестораны? Мистер Диггори проявлял беспокойство о Вас, пытался объяснить мне что-то о Вашей восприимчивости к чужим эмоциям и угрозе Вашей жизни… но Вы, как я вижу, в полном порядке.
Гарри молчал и смотрел в пол.
- Мистер Поттер, Вы меня слышите?
- Слышу, профессор Снейп, сэр.
- В таком случае извольте ходить в Большой зал вместе со всеми. Иначе каждый пропуск Вы будете отрабатывать в моём кабинете.
До двадцать четвёртого числа Гарри заработал себе взысканий примерно до середины мая, и прикидывал иногда, что будет делать Снейп, когда дни учебного года кончатся, а обещанные взыскания - нет. Вряд ли его оставят в Хогвартсе на лето специально из-за этого… должно быть, перенесут на следующий год.
Когда у Снейпа закончились грязные котлы «из подвала Ровены Рэйвенкло», Гарри должен был мыть полы. Сначала в лаборатории Снейпа, потом в кабинете, затем в коридоре, потом по всем подземельям; Гарри успел изучить их досконально, выгребя из каждого угла по килограмму паутины и пыли. Потом он драил парты, чистил шторы, заготавливал в промышленных количествах ингредиенты, приводил в порядок шкафы, разбирал чуланы… чем-то это подозрительно ему напоминало то, чем он занимался у Дурслей, вот только тут приходилось ещё и учиться… Несколько раз он всё же падал в обморок, но успевал очнуться раньше, чем Снейп мог найти его, лежащего без сознания на груде заплесневевших записок, отобранных преподавателем зельеварения на уроках за все двадцать лет, или в россыпи старых тряпок. Гарри гадал, что ему надо будет делать, когда все подземелья засверкают чистотой. Мусорить самому и самому же убираться? Или его отдадут на растерзание Филчу, который со времён истории с василиском полагает, что «паршивому маленькому тёмному магу» следует без магии чистить сортиры, так как именно в этом его, тёмного мага, истинное призвание? Но как Гарри ни иронизировал в разговорах сам с собой, притворяться он не мог. Ему не было интересно, что ещё удумает Снейп; ему вообще мало что было интересно. В глубине души он полагал, что этих отработок мало для такой мрази, как он, и был готов к чему-нибудь худшему.
С Олегом, Седриком и близнецами Гарри вообще не пересекался; с искусством облезлого кота, привыкшего получать от встречных-поперечных пинки, он бросался в боковые повороты при виде кого-нибудь из них, укрывался за портретами, в нишах, а то и накидывал мантию-невидимку, зайдя за угол. Он не думал, что после того, что сделал, он имеет право общаться с ними хотя бы на уровне «привет-пока». Ниже, чем он, пасть уже невозможно…
Иногда Гарри приходил на Астрономическую башню, но больше пятнадцати минут подряд там не проводил. Он знал, что, если бросится с неё ещё раз, снова превратится в дракона - не хватит духа покончить со всей этой бессмыслицей, в которую превратилась его жизнь - тянущаяся, липкая и противная, как жвачка. И не хотел быть драконом, потому что это было слишком хорошо, слишком пьяняще для него. Он не заслужил этого.
Гарри снилось иногда, что он тонет в чём-то вязком и тёмном, похожем на целое море дёгтя, тонет, задыхается, слабеет. А поблизости разговаривают какие-то люди и не замечают его; Гарри точно знал, что стоит только позвать - и они помогут. Спасут, успокоят, дадут воды и скажут, что такой мерзости в его жизни больше не будет никогда. Ему смертельно хотелось закричать и позвать на помощь, но он стискивал зубы и молча тонул. Каждый раз. И каждый раз это было омерзительно и мучительно, и Гарри просыпался, дрожа, мокрый, как мышь, но странно удовлетворённый. Он заслуживал этого.
Письмо от Сириуса застало Гарри врасплох, и он долго сочинял ответ, порвав не менее пятнадцати кусков пергамента, прежде чем сумел написать что-то если не оптимистичное, то более-менее ровное. Ему не хотелось, чтобы Сириус знал о чём-нибудь… таком…
