Ненавижу тебя любить (СИ) - Веммер Анна
— Так. И?
— Ты признаешь, что перегнул палку, ненавидя меня. Признаешь, что я неплохая мать. И просишь меня вернуться. Так?
— Нет.
Она сбивается и удивленно на меня смотрит.
— Я признаю, что зря вообще взял эту палку. Я бы не сделал тебе ничего, если бы сейчас мог вернуться в прошлое. Это… странное чувство. Ты растишь в себе ненависть, накручиваешь себя, доводишь. Потому что так проще, чем переживать, проще найти виновника, чем отыскать его в себе. Я… был у одного парня после того, как ты сбежала тогда, узнав о Даше. Он спросил, что у меня случилось, я сказал, что ненавижу бывшую жену. А он спросил: и все? Я добавил — а еще ненавижу бывшую девушку, которая уже мертва. И отца, за то, что он влез в мою жизнь. И твоего отца за то, что ее разрушил. Список получился здоровый, и психолог спросил, не кажется ли мне, что я ненавижу в первую очередь себя.
— Извините, мы закрываемся, — к нам подходит недовольная официантка.
Достаю из кармана две купюры и сую ей.
— Закроетесь на час позже.
— Принесу вам кофе, — девицу мигом уносит.
— Ты не «неплохая мать», ты единственная, которая нужна Машке. И я прошу тебя вернуться, потому что влюблен, потому что впервые в жизни чувствую не выматывающее желание, а то, что я кому-то нужен.
— Ты был нужен мне очень долго.
— Я знаю. Ксюш…
Прижимаю ее снова, носом утыкаюсь в висок и говорю очень тихо, чтобы любопытная девчонка за стойкой не слышала.
— Прости меня, девочка моя. Прости, я чуть не убил тебя.
Она всхлипывает, трется носом о мою шею, ласково, успокаивая. Внутри все расслабляется, почему-то мысль о ребенке пугает не так сильно, когда я знаю, что никуда уходить Вишня не собирается.
— Я хочу все исправить. Я не хочу платить по счетам отца, но я хочу исправить то, что он натворил, потому что сейчас мы имеем несчастного ребенка, у которого убили маму и отобрали папу. Так нельзя, я могу это исправить, так правильно.
— А что насчет тебя? Правильно, но невыносимо?
Качает головой, берет со стола салфетку и аккуратно вытирает слезы.
— Она попросила прощения. Я не хочу превращаться в человека, который живет злобой и ненавистью. Пусть ее на том свете судят, я пока здесь и я не переношу на ребенка отношение к его родительнице.
— Ты когда-нибудь расскажешь, что случилось у вас с Дашей? За что она просила прощения?
— Сейчас не лучшее время. Так ты сможешь сделать так, чтобы нам отдали Диму? Чтобы он отсюда уехал?
— Ксюх, ты не представляешь, во что ввязываешься…
— Ты хочешь, чтобы я вернулась? Вот мое условие. Если ты не хочешь принимать ребенка, я подниму его сама. Он это заслужил.
Я хочу, чтобы она вернулась. Только мне дико страшно, потому что мир переворачивается с ног на голову, все вокруг рушится, от прежней жизни остаются груды камней — и ничего больше.
Но у меня нет второго шанса на слабость. Я первый использовал с лихвой.
Глава девятнадцатая
Ксюша
Я навсегда запомню эти самые долгие четыре часа в моей жизни. Не знаю, кому и сколько заплатил Никольский, не хочу знать, кому он звонил и как отреагировал свекр, потому что без его помощи ничего бы не получилось. Я просто буду помнить, как директор вывела Диму, посмотрела на нас с опаской, поспешно попрощалась с мальчиком — и исчезла. Она боялась: нас, хмурого Вову, ослушаться приказа начальства и одновременно того, что случись что — ее первую посадят ко всем чертям.
Мне подумалось, что после, когда все кончится, нужно будет обязательно как-то помочь, хотя бы уломать Вовку профинансировать ремонт или что-то такое.
Потом мы мчались по трассе, и я сидела на заднем сидении вместе с ребенком, чтобы он не боялся. И чтобы не бояться самой, потому что осознание того, что я делала, накатило внезапно, обрушилось дикой паникой.
А еще запомню, как Вовка съехал на обочину, бросил мрачное «я покурить» — и вышел. Сквозь белую пелену снега я видела его силуэт, и сердце сжималось от жалости. Что ты натворил, папа? Зачем? Ради моего счастья? Ради иллюзии моей семьи, которая все равно развалилась, и собирать которую теперь приходится по кускам вместе с душой?
— Дим… ты посиди, ладно? Вот, возьми телефон, я тебе сейчас включу мультик. Какой ты любишь?
— Про роботов.
— Держи. Я на пять минуточек, ладно? Не бойся.
— Хорошо.
Я вылезаю из машины и по свежему снегу, проваливаясь по щиколотку, бреду к Никольскому. Он курит, глядя в какую-то точку на снегу. Курит нервно, словно специально отвернувшись от машины. Мне хочется что-нибудь ему сказать, но что можно сказать мужчине, на которого вдруг свалился «воскресший» ребенок?
— Ты в порядке? — спрашиваю я самое идиотское, что только могло прийти в голову.
— Не знаю.
— Мне тоже страшно. Но ты ведь знаешь, что так правильно.
— Я его похоронил. Он семь лет рос без меня. Зачем ему нужен отец?
Я подхожу поближе, потом, подумав, останавливаюсь почти вплотную и заглядываю в уставшие, бесконечно грустные глаза.
— Я впервые в жизни вижу мужчину, у которого такая сильная связь с детьми. У которого идеальное взаимопонимание с дочерью. И который так сильно тоскует по сыну, хотя видел его лишь однажды. Будет сложно. Но я тебе помогу, а ты поможешь мне. И у нас еще Машка, помнишь? Нам нужно сделать так, чтобы для нее это не стало очередным стрессом. И Дима будет осваиваться. И твое окружение сожрет нас без соуса и приборов.
— Ксюха, — невесело усмехается Вова, — психология — не твое.
— Не издевайся. Я тебе помогу.
Поднимаюсь на цыпочки, чтобы коснуться губами его носа. Почему носа, не знаю, просто милый жест. Да и неловко как-то целоваться на глазах у ребенка, а в том, что Димка смотрит на нас в окно машины, я не сомневаюсь.
— Все закончилось. Даша нашла покой. О моем отце мы забудем здесь и сейчас. Дима с нами и мы обязательно постараемся наверстать семь лет, и он обязательно поймет, зачем ему такой отец, как ты. Проведем Машку через эти перемены. Поможем Насте справиться со стрессом. Начнем все с начала. И все будет хорошо. Только поверь мне, пожалуйста. И не рычи больше, я никогда не хотела твоей боли.
— А я твоей хотел. Зачем тебе все это? Я не хочу, чтобы ты мучила себя потому что взяла вину отца.
— Понимаешь, когда-то давно жила маленькая девчонка, студентка, которая влюбилась в сына отцовского партнера по бизнесу. Потом была девушка, которая любила отца своего ребенка. Потом была девушка с вишневыми волосами, которая ненавидела тебя, а потом — ненавидела тебя любить. Теперь девочка выросла, девушка избавилась от наивности. А любить не перестала. Я не могу обещать, что забуду о том, что с нами было. Но через некоторое время хочу вспомнить что-нибудь очень хорошее.
Все же приподнимаюсь и целую, осторожно касаюсь ледяных твердых губ, которые нехотя оттаивают под моим дыханием. Мой снежный мальчик, измученный, измучивший меня, смотрит с надеждой, что его не бросят. Наверное, у меня такой же взгляд и — боги! — сколько у нас впереди. Сколько придется перешагнуть, стиснув зубы, сколько забыть, сколько пережить снова во сне.
Потом морщусь и высовываю язык, делая вид, что мне очень противно.
— Фу, Никольский, ты когда курить бросишь?!
Он смеется, бросает сигарету в сугроб, следом туда же летит и пачка.
— Все. Бросил.
Мы возвращаемся домой. Маша у дедушки, и он сокрушается, что не догадался раньше: Настя впервые с выписки из больницы вышла из комнаты, чтобы погулять с ней в саду. Дима отрубается, едва я готовлю ему комнату, я стараюсь не замечать его страх перед огромным домом, перед незнакомыми людьми, но не могу не думать о том, что мы поступили очень эгоистично. Хотя, скорее, я… вырвать ребенка из привычной среды, привезти в неизвестность. Хорошо хоть хватает ума не ждать благодарности.
— Ничего не бойся, — говорю я. — Отдыхай, завтра нужно будет делать кучу дел. Усыновление — непростая штука.
