Тиамат - Эклипсис
– Ты б ему бантик на шее завязал, – мрачно пошутил кавалер Ахайре.
Они шли по следу целый день, ели и пили на ходу, не делая остановок. Пантера промчалась по лесу огромными скачками, то прыгая из стороны в сторону, то валяясь по земле, и сначала Итильдин никак не мог понять таких странных повадок. Потом его озарило. Ашвастха радовался свободе, своему новому телу – сильному, быстрому и послушному. Они нашли растерзанную антилопу: зверь сожрал ее почти целиком. К вечеру вышли к гряде холмов, заросших деревьями и кустарником, которые тянулись с юга на север. У подножия одного из холмов, рядом с руслом небольшого ручейка, в сезон дождей наверняка разливавшегося в речку, виднелся вход в пещеру. Как свидетельствовали чувства Итильдина, она была пуста, но отнюдь не необитаема.
На берегу ручья валялся труп загрызенной пантеры. По всей видимости, прежний хозяин пещеры. Спутать его с ашвастхой было невозможно: тот крупнее, да и раны от когтей и зубов для него не смертельны.
– Он его сделал, как щенка, – прошептал Альва, и в голосе его было восхищение, несколько неуместное в данной ситуации. – Ну, какой у нас план?
– Осмотрим логово. Если что, обороняться там будет проще. Заодно укроемся от дождя.
Внутри пещера была чистая и сухая, с зернистыми стенами, похожими на полурастаявший тростниковый сахар. Должно быть, столетия назад, когда русло ручья пролегало ближе к холму, ее вымыло водой в породе песчаника. Пол был устлан сухими листьями. В пещере тревожно и остро пахло зверем. Наверняка она давно служила логовом и предкам убитого зверя, и ему самому, пока наглый и сильный ашвастха не заявил на нее свои права.
– Он приближается, – сказал Итильдин, чувствуя, как шевелятся волосы на затылке. Он стиснул рукоятку серебряного криса. Рядом с ним Альва положил руку на свой амулет. – Он почует нас и не войдет.
– Он-то? Держи карман шире.
Последние лучи заходящего солнца погасли, и в пещеру вползла темнота, а вместе с ней, будто часть ее, возник огромный черный зверь. Он встал у входа и глухо заворчал, глядя на непрошеных гостей. Глаза его светились в темноте, как свечки.
– М-мамочка дорогая, – прошептал Альва. – И что мы д-должны ему с-сказать? Киса-киса?
Итильдин видел, как зверь втягивает ноздрями воздух, наклонив лобастую голову. Только теперь он понял, как были наивны опасения не узнать вождя эссанти в шкуре пантеры. Этот зверь был раза в полтора крупнее и массивнее прочих – примерно в той степени, в которой Кинтаро был выше и сильнее самого высокого из жителей Джинджарата.
– Кинтаро! – позвал он. – Ты меня слышишь? Ты понимаешь?
Зверь с ленивой грацией потянулся, улегся у порога и принялся увлеченно грызть кость. Итильдин сделал пару шагов вперед – пантера зарычала, и он поспешно вернулся на прежнее место у стены.
Сожрать их явно не собирались. Но и выпустить – тоже.
– Он б-будет нас от-ткармливать. К зиме. – Альва нервно хихикнул. Привычка шутить не изменяла ему даже в самых критических ситуациях, хотя в таких случаях юмор его приобретал явные оттенки черного.
Стараясь не делать резких движений, они расстелили у стены плащ и расположились на нем. Битый час Альва с Итильдином буквально не закрывали рта, окликая, уговаривая, вспоминая случаи из совместного прошлого и даже травя анекдоты. Все напрасно: зверь не проявлял враждебности, но и заинтересованности никакой не выказывал. Судя по всему, человеческая речь для него ничем не отличалась от шума ночного ливня.
– Жарко, – вдруг говорит Альва и расстегивает вышитую джарскую безрукавку. Итильдин обнаружил, что смотрит голодным взглядом на золотистую гладкую грудь молодого кавалера. От него идет жар, и причина не в одной только лихорадке.
Он склоняется к возлюбленному и припадает к его губам сквозь тонкий платок, закрывающий лицо. И с беспомощным, отчаянным выражением в глазах Альва стягивает свой тюрбан-вуаль и целует Итильдина жадным, изголодавшимся ртом.
– Иди ко мне, – говорит он и вопреки сказанному сам прижимается к нему.
– Сейчас? – улыбается Итильдин в нежное ухо под неровными прядями, остриженными огнем.
– А когда? Может, в последний раз вообще. А этот… животное, блин… пусть посмотрит, от чего отказался.
Зверь и правда смотрит на них, Итильдин чувствует спиной его взгляд, мурашками по голой спине. Смотрит, как двое свиваются на расстеленном плаще в танце любви и страсти – единственном танце, который исполняется лежа. Смотрит, как серебряный эльф, задыхаясь от нежности, ласкает кожу огневолосого человека, отмеченную укусами пламени, как сжимает в объятиях его исхудавшее, но по-прежнему прекрасное тело, и как человек изнемогает от наслаждения, истекая потом, семенем и слезами.
Измученный Альва провалился в сон, больше похожий на забытье. Итильдин укутал его плащом, подсунул под голову сложенную одежду. Теперь он один на один со зверем. Тот смотрит неотрывно, положив голову на лапы, и забытая кость валяется поодаль. Такое впечатление, что взгляда он не отводил ни на секунду.
– Глупо было надеяться. Тебя возбуждают теперь только хорошенькие мохнатые самки, – сказал Итильдин вслух, с какой-то бесшабашной веселостью. – Думаешь, лучше жить безмозглой зверюгой в джунглях? Ну и живи. Не маленький уже, сам способен решить. Уговаривать не стану. Только сдается мне, ты кое-чего не понимаешь. Наверное, и не поймешь никогда. При жизни-то умом не отличался.
Пантера зарычала, поднимая голову, и он осекся. Внимательно посмотрел в желтые глаза и передвинулся поближе.
– Твои тупые степные мозги, разумеется, неспособны понять, что ты нам нужен любым. Хоть без руки, хоть без ноги. Хоть без члена. Без головы, конечно, жить труднее, но до сих пор тебе это удавалось.
Пантера смотрела напряженно, будто прислушивалась, кончики усов ее подрагивали.
– Может быть, первый раз в жизни ты столкнулся с настоящими трудностями – и что сделал? Сбежал, позорно и трусливо, наплевал на все, бросил своего сладенького рыжего… Даже не задумался на секунду: каково ему будет тебя потерять? Жаль, ты не видел, как он плакал у твоей постели. И не потому плакал, что тебя изуродовали ашвастхи. А потому, что ты страдал, что тебе грозила смерть. Вот чего ты никогда не понимал, вождь – что такое сочувствие, близость, доверие, душевная боль. Вот чего я не мог тебе простить.
В волнении Итильдин переплел пальцы под грудью. Он сидел на коленях не дальше чем в трех шагах от ашвастхи. Подумал – и придвинулся еще.
– Должно быть, было невыносимо больно – понять. Ты сбежал, в эту красивую черную шкуру, в которой так хорошо и удобно, в которой не надо думать. Нет ни боли, ни сожаления, ни стыда. И тебе все равно, что мы оплакиваем тебя… что я оплакиваю. Да, я, не один только Альва. И не ради него. Ради себя. Мне не хватает тебя, Кинтаро. Великие боги, как мне тебя не хватает!
