Пианист. Осенняя песнь (СИ) - Вересов Иван
Мила постеснялась сказать «люблю», но она подумала, что это может быть важнее восхищения. Наверно, Вадим понял. Взял за руку. Надежда Дмитриевна заметила и улыбнулась почему-то грустно. Пальцы Вадима нащупали цепочку браслета на запястье Милы, потом она почувствовала нежное пожатие. Да, Вадим понял…
Не заметили, как и время прошло. Мужчины в кабинет ушли, еще что-то гастрольное обсуждать. А женщины на кухню.
В четыре пары рук быстро справились с уборкой, посуду перемыли большей частью по старинке.
— Пока машинка эта просватается, я три раза и вымою и перетру, — говорила Надежда Дмитриевна, расставляя в пенале тарелки. — Это Вадик мне подарил посудомойку на день рождения. Из Японии привез! Как принесли в дом, я обомлела, страшно подойти было сначала. Она шипит, ворчит, звенит все время, режимы там какие-то. Я испортить боялась. Потом привыкла. Он со всех гастролей что-нибудь нам привозит.
— А мне из Японии макбук привез и графический планшет Маконовский. Я так хотела! Рисовать хочу научиться.
— Рисовать она хочет! Уже хотела гимнастикой заниматься, потом по скалам лазать, теперь вот это, волосы зеленые и железки, а еще и рисовать, — беззлобно начала ворчать Светлана, она стояла рядом у мойки и перетирала чашки.
— Нет, ма, рисовать я по-настоящему хочу, но в планшете, графический дизайн. Это супер!
— Балует тебя Вадим, вот что я скажу. Он как принес подарки — я не хуже тебя, Надя, обмерла! На эти деньги можно полгода жить, а тут… как это… гаджеты. Они же поломаются.
— Нет, фирменные не поломаются. А я научусь! Я на курсы записалась.
— Это же хорошо, — одобрила Надежда Дмитриевна. — Ну, вот и управились. Спасибо, Мила. И… знаешь что, ты прости, вышло несуразно. С Инной.
— Нормально вышло! — Ольга свое мнение и тут решила отстоять.
— Уймись, не спрашивают тебя! Идем, дай людям поговорить, — утащила Ольгу из кухни Светлана.
— О чем уж тут говорить…
Надежда Дмитриевна села за стол, руки положила перед собой. Мила стояла, ждала. Она в этот вечер все молчала, молчала. Не знала, хорошо ли. Вот здесь она, есть, а как будто и нет. Надо же отвечать. И там, за столом, может, надо было Инне ответить. И то сидела, как пробка, молчала…
— Я что сказать хотела тебе… ты сядь… или нет, — Надежда Дмитриевна переставила на столе солонку, смахнула несуществующие крошки, встала, — лучше пойдем, я покажу тебе.
Они прошли в спальню. Надежда Дмитриевна раскрыла шкаф. Там в большом отделении на штанге Мила увидела несколько платьев, они висели в стороне у стены, а в центре свободно — белые рубашки и фрак.
— Я утром расстроилась и рассердилась, что Вадик не заехал, обычно он, когда играет в Петербурге, то все концертное у меня берет и сюда же возвращает. Или сам, или Сеня привозит, друг наш, который с Захаром Иосифовичем. Я в порядок привожу, и до следующего концерта все у меня висит. Вадик всегда во фраке играет, с самого первого фестиваля в Испании, мы тогда шили на заказ, Захар Иосифович сказал, что обязательно надо фрак. — Надежда Дмитриевна поправила вешалки, взялась за рукав, разгладила. — Он не новый уже, Вадик теперь другой купил, а я этот люблю… И рубашки тут его, еще пояса, манишки, бабочки, Вадик в жилете никогда не играет. А вот тут еще рубашки черные, иногда он в них, когда очень жарко. — Она аккуратно заправила рукав, сдвинула в сторону плечики с рубашками, освободила черную шелковую. — Смотри, какая красивая. Это я здесь отыскала, в Галерее на Лиговском. Натуральный шелк.
— Ой, я знаю Галерею, мы там были. Вадим… сапожки мне покупал.
— Как же получилось, что вы… Он мне ничего не рассказывал. Ты прости, что спрашиваю. Я за него тревожусь очень. Вадим все один и один, в такую даль уезжает. Он и в Грузии играл, и в Сирии, и в Луганске. В стороне он никогда не стоит, со школы так и говорить про это не разрешает. Ничего не рассказывает. Я потом узнаю. В Сирии автобус, что перед ними ехал, — подорвался. Господи боже мой, а что делать, что делать? Вадик не отказывается, всегда, если приглашают, едет. И дома я его не вижу, давно уже так, иной раз допускаю мысль неправильную, дурную, что зря его в музыку отдали.
— Разве он смог бы иначе? — Мила понимала, что сейчас эта женщина, мать, как бы поручает ей сына, а что ответить не знала, слова не находились, слезы подступали. Хотелось просто обнять ее крепко-крепко и поплакать с ней вместе. О чем? Да кто же знает… Мила не решилась, смотрела, как Надежда Дмитриевна все перебирает концертные вещи на полке в соседнем отделении. Как будто хочет через них Вадиму защиту материнскую передать, благословение. Вот взяла коробочку с бабочками.
И так Миле захотелось рассказать ей все-все! Но главное, что любит Вадика навсегда, накрепко. И музыку его, и семью, а значит, и Надежду Дмитриевну, и Виктора Львовича, Захара, Олю, даже Ирину и малыша, который родится…
— Мы в Царском Селе случайно встретились и познакомились. В кафе. Я уронила сумку, а он помог собрать… так и… А потом показал мне парк. — Мила покраснела. Она вспомнила со всей ясностью тот осенний день и прогулку и все, что было потом. Единственную ночь, на другой день концерт Вадима и беспросветную тоску последующих месяцев. — А потом он приехал во Владимир и забрал меня. Мы там расписались, за три часа до отбытия поезда, — сказала она, — Вадим торопился сюда на концерт. Потому все так вышло. Вам не позвонили даже.
— Значит, судьба. — Надежда Дмитриевна прикрыла шкаф. — Вот и выходит, что ничего я о нем не знаю. Он молчаливый и в детстве такой был. Все играл, играл, от пианино не оттащишь. Квартиру ту в Пушкине мне жалко, я много лет в ней прожила, думала Ирише оставить, а ей не надо. Они не хотят там, говорят «на выселках», в городе теперь понадобилось. Не знаю даже, что делать теперь, мне Ирочку жалко, но, наверно, Вадим прав. Ему лучше знать, он отец. Мужчины решают, а мы что, только рубашки гладить…
— Надежда Дмитриевна, — Мила всплеснула руками, — я же забыла совсем, у нас в машине кофр Вадика остался. Там все сырое. Думала мы недолго тут у вас, поздравим и домой. Завтра лететь. Во сколько, я так и не поняла. Когда же теперь все сушить?
— Надо сейчас же принести сюда. Может, вы останетесь? Я вам в кабинете постелю, на диване. — Мать Вадима обрадовалась этой идее. — Нельзя же не спать совсем, тем более завтра лететь. А пока вы поспите, я все и высушу, и что там… рубашку постираю, поглажу. Идем попросим у Вадима ключи от машины. На гастролях, может, и второй фрак понадобится. Вы надолго, а где там шить в переездах? Возьмете этот.
— Я даже не знаю…
— Вот вы где! Ольга сказала большие секреты у вас.
— Да какие секреты, Вадик, я Миле показываю твою концертную одежду.
— Как в музее, что ли?
— Ну вот что ты шутишь, Вадик, лучше дай ключи от машины, Мила говорит вы там кофр оставили. Надо его принести.
— Зачем? Мы уже поедем домой сейчас, надо собираться.
— Вадим, а можно мы с мамой все-таки сейчас посмотрим? Я про кофр, принеси его, пожалуйста.
— Зачем, Милаша? Мы же поедем сейчас.
— Надежда Дмитриевна хотела показать мне, как лучше отгладить. Ну это наши дела, очень важные, ты принеси…
— Да, мы посмотрим. — Мать Лиманского с благодарностью взглянула на невестку, окончательно и бесповоротно принимая ее. — И я говорила уже Миле, может быть, вы останетесь, отдохнете? Я в кабинете постелю…
— Нет, мы точно домой, — в этом Вадим был непреклонен, — а кофр принесу сейчас.
— Тогда можно по-другому. Вы поезжайте, отдыхайте дома, а я все приготовлю и в Пулково привезу. Мы с отцом вас проводить хотели, во сколько вылет?
— Там меняли, я утром узнаю точно и позвоню. Хотя и так уже почти утро. Мама, мы бы остались, но все-таки из дома надо кое-что взять, Милашины вещи, например, поэтому пора ехать. Не обижайся!
— Неси кофр и поезжайте. А утром позвонишь. Я так рада, что Мила с тобой полетит, мне гораздо спокойнее будет, — сказала Надежда Дмитриевна. — И вообще рада за вас. Очень!
