Поймать солнце (ЛП) - Хартманн Дженнифер
Любовь побеждает здравый смысл, здравые рассуждения, здравую логику.
Любовь побеждает ваше сердце, пока оно не превращается в искалеченный, растоптанный, едва бьющийся орган.
Любовь побеждает ваши тщательно собранные мечты и отдает их в руки кому-то другому.
Любовь побеждает.
Поглощает.
Убивает.
На мой взгляд, любовь — самый искусный убийца в жизни. А все потому, что она прячется у всех на виду, хорошо владея маскировкой и обманом. Она носит лицо того единственного человека, за которого вы готовы умереть на передовой, пока истекаете кровью в грязи, шепча его имя на последнем издыхании.
Нет.
Я не закончу так.
Я никогда не влюблюсь. Падение в любовь оставляет вас с переломанными костями и разбитыми вдребезги осколками. Оставляет вас в руинах. А если вам очень не повезет, то вы умрете.
Я не хочу быть покоренной.
Не хочу быть низвергнутой.
Отказываюсь, отказываюсь, отказываюсь…
Я отказываюсь снова становиться жертвой любви.
ГЛАВА 4
МАКС
Ваза разбивается о стену позади меня, пролетая меньше чем в дюйме от головы.
Я вздрагиваю от близкого удара, а затем вскакиваю и мчусь в спальню. Отец, спотыкаясь, идет к кровати, тяжело опираясь на трость.
— Ты чертова шлюха, Кэрол Энн! — кричит он в пустоту.
Он говорит так невнятно, что было бы трудно понять его, если бы слова не были такими знакомыми.
Делаю осторожный шаг вперед, словно приближаясь к бешеному зверю, готовому наброситься — не самая худшая аналогия, когда он пытается напиться до состояния комы.
Я слежу за ним настороженным взглядом, пока он поправляет свои редеющие волосы. Он постарел. Мы родились, когда отец был уже в возрасте. Ему недавно исполнилось шестьдесят, но он выглядит так, будто уже много лет мертв и недавно извлечен из гроба. Пожелтевшие склеры и почерневшие ногти дополняют образ зомби.
Обретя дар речи, я с трудом сглатываю и делаю еще один шаг вперед.
— Папа, это я. Макс. Тебе нужно прилечь.
Он качает головой взад-вперед, все еще сжимая волосы в кулак и бормоча что-то невнятное себе под нос.
— Папа…
— Где она? — требует он, резко поднимая голову, и его больные глаза обшаривают комнату. — Она с Риком, я знаю. Скажи ей, что она труп. Я сам ее убью.
— Мамы нет уже пять лет.
— Она с Риком. — Его лицо становится пунцовым, вены на шее вздуваются. — Предательская сука!
Стекло разбивается вдребезги, когда он швыряет пустую бутылку из-под виски в дальнюю стену. На этот раз он бросает ее не в мою сторону, но я все равно инстинктивно отпрыгиваю назад и чуть не спотыкаюсь о заляпанный спиртным ковер. Я с отчаянием наблюдаю, как он начинает крушить спальню, словно что-то ищет… но то, что он на самом деле ищет, ушло от него полдесятка лет назад и больше не вернулось.
— Маккей! — кричу через плечо, зовя подмогу.
Я уверен, что он вставил наушники и не слышит меня. Он бы уже был здесь, учитывая, что отец в ярости, и просто чудо, что соседи не прислали копов для проверки.
— Маккей… черт! — Я выбегаю из комнаты и обнаруживаю, что брат лежит на диване, закрыв глаза рукой, а из его ушей свисают два провода.
Гнев сжигает меня. Я не могу винить брата за то, что он не обращает внимания на разрушения, происходящие в нескольких футах от него, но могу винить его за то, что он оставил меня разбираться со всем этим в одиночку.
Не то чтобы это было чем-то новым.
Я топаю к нему и выдергиваю провод из его правого уха.
— Засранец. Вставай.
Маккей приоткрывает один глаз, потом другой, и в них мелькает раздражение.
— Я слушаю подкаст. Настоящие преступления. — Закрывая глаза рукой, чтобы стереть мой образ, нависающий над ним, он заканчивает словами: — Так захватывающе.
Я с удвоенной силой выдергиваю наушник из другого его уха и бросаю оба через всю комнату. Брат не устремляет на меня свирепый взгляд.
— Ты станешь свидетелем настоящего преступления, если не поможешь мне успокоить отца. Он собирается покончить с собой.
— Ну, в любом случае, это лишь вопрос времени.
Мое сердце замирает.
— Как ты можешь так говорить?
Он поднимается с дивана и проводит обеими руками по лицу, упираясь локтями в колени. Проводит рукой по волосам, такого же шоколадно-коричневого цвета, как и мои, только длиннее. Его волосы свисают до плеч, в то время как мои — взъерошенные на макушке, но более короткие сзади.
Маккей на мгновение закрывает глаза и вздрагивает, когда в соседней комнате раздается звук будто перевернули комод.
Он делает вид, что ему все равно.
Но я-то знаю лучше.
Мой брат-близнец просто смирился с ролью бесполезного стороннего наблюдателя, прекрасно зная, что я здесь для того, чтобы не дать дому сгореть дотла.
Сцепив руки, он наконец смотрит на меня с раздражением.
— Ему нужна помощь, Макс. Настоящая помощь. Мы не можем продолжать это делать.
— Думаешь, я этого не знаю?
Хрясь.
Бах.
— Шлюха!
У меня перехватывает дыхание от отчаяния.
— Просто помоги мне уложить его в постель. Как только он проспится, все будет в порядке. Я избавлюсь от спиртного, которое ему удалось достать.
— Отличный план, — ворчит он. — Ты такой гений.
Нет, я не чертов гений. Если бы это было так, то я уже придумал бы стратегию получше, чем эта бесконечная чехарда.
Держать папу трезвым.
Сохранить папе жизнь.
Сохранить жизнь себе.
Ходить в школу и изучать бессмысленное дерьмо вроде картофельных батареек и деления в столбик вместо таких важных вещей, как вышеупомянутые пункты.
Повторить.
Дело в том, что папа не всегда был таким.
Когда-то мы были идеальной семьей, ведущей идиллический сельский образ жизни в юго-восточном Теннесси. Мы жгли костры, плавали в озерах и смывали грязь с кожи под водопадами после бесконечных походов и исследований. Мы ловили рыбу, смеялись, жарили хот-доги на палках над кострищем и ели печенье с жареным зефиром до боли в животе.
А потом произошел несчастный случай.
Семь лет назад отец работал станочником на местном заводе и отвечал за эксплуатацию тяжелого промышленного оборудования. В тот ужасный, судьбоносный день он управлял большим гидравлическим прессом, используемым для формовки металлических деталей, и из-за ошибки в выборе времени пресс неожиданно упал, что привело к серьезной травме. Несмотря на то, что была активирована аварийная остановка, ущерб был нанесен. Тяжесть пресса, нанесла значительную травму его позвоночнику, в результате чего он получил повреждение спинного мозга, которое практически парализовало его ниже пояса. Большую часть года он пользовался инвалидным креслом, а чтобы заглушить боль и ненависть к себе, пристрастился к бутылке.
Мама не могла с этим смириться и завела роман с коллегой по имени Рик.
Потом она ушла, оставив всем нам записку, в которой говорилось: «Мне очень жаль».
С тех пор мы ничего о ней не слышали, и это меня вполне устраивает. Я не хочу иметь ничего общего с женщиной, которая так быстро бросила свою семью, оставив двух маленьких мальчиков.
Маккей тяжело переживал мамин уход, и мне пришлось взять на себя ответственность. В двенадцать лет я стал опекуном. Главой семьи.
И если честно, папа не всегда такой. В некоторые дни я вижу проблески того человека, который растил меня на протяжении двенадцати прекрасных лет, который показал мне, как строить и чинить вещи, который брал меня в походы под звездами и научил, что самая важная вещь в мире — это семья. И в горе, и в радости. Всегда.
Папа — это мое «горе».
Наш отец не плохой. Он просто несовершенный человек, которому нужен кто-то, кто готов приложить усилия, чтобы вернуть его к прежнему состоянию. Он как ветхий дом с облупившейся краской, потрескавшейся плиткой и неисправной техникой, о котором инспектор говорит вам, что здесь нужно немного поработать, но, по крайней мере, с каркасом все в порядке.
