Тиамат - Эклипсис
Он оттолкнул островок от берега и лег на край, не выпуская из рук серебряный меч.
Лицо Альвы было бледным, как у мертвого, вся правая сторона лица покраснела от ожога. У Кинтаро кровь лилась сквозь повязки, оставляя в воде красный след.
«Они оба могут умереть, а я останусь жить», – подумал эльф, и глаза его наполнились слезами.
Только через много-много часов, когда их выловили из воды у деревянного причала в Ихоре, когда Кинтаро и Альву уложили на носилки, и седой изможденный старик помог Итильдину подняться, – только тогда он наконец разрыдался, уткнувшись в костлявое плечо оракула Уджаи.
Меч он так и не выпустил, даже когда потерял сознание. Старику силой пришлось разжимать ему пальцы.
Жить остались все трое, хотя это казалось чудом.
Итильдин первым поднялся на ноги, всего через два дня после того, как их доставили в Уджаи.
– Твоя кровь очистилась от яда, – сказал ему, не размыкая губ, оракул, и эльф понял, что слышит его голос прямо у себя в сознании. Ничего удивительного не было в искусстве мысленной речи, многие эльфы и человеческие маги им владели. Эльфа смутило то, что он слышал слова не на своем родном языке, а на всеобщем. Должно быть, он давно начал думать на языке своего любимого. Оракул же не испытывал трудностей с пониманием, на каком бы языке с ним ни говорили.
Кавалер Ахайре пострадал меньше всех, но его свалила жестокая лихорадка, ожоги на лице и руках воспалились и долго не могли зарубцеваться. Похудевший, осунувшийся, он напоминал тень прежнего себя. Приходя в сознание, он требовал зеркало, и Итильдину стоило большого труда уговорить его подождать, пока шрамы не заживут хоть немного.
Хуже всего пришлось Кинтаро. Правая рука его была переломана в двух местах, так что осколки кости прорвали кожу, сломаны три ребра, левая нога изодрана до кости, и это не считая более мелких ран и царапин. Степняк потерял много крови и несколько дней провел на грани жизни и смерти. Но все же его могучий организм победил.
Собственные раны Итильдина быстро затягивались, не оставляя следов, как и положено у эльфов. Едва встав с кровати, он взял на себя большую часть забот о раненых: обтирал их губкой, кормил и поил с ложечки, выносил ночной горшок, неутомимо растирал целебные травы, чтобы под руководством оракула приготовить из них отвар или мазь. Редкие свободные минуты он посвящал беседам со стариком.
– Вы спасли нам жизнь. Как мы можем отблагодарить вас?
– Благодарность не нужна, – отвечал Дшетра (так звали оракула). – Мы нарушили долг гостеприимства, позволив ашвастхам напасть на вас. Ваша кровь на наших руках. Деревня Уджаи сожалеет.
Итильдин смутился, не зная, что отвечать. Наконец он сказал:
– Мы были самонадеянны и беспечны. Вашей вины в случившемся нет.
– Вы благородные и храбрые воины. Мало кто в Уджаи может похвалиться, что убил ашвастху. Вы же убили четверых.
– Кто такие ашвастхи?
– Люди-пантеры. Очень-очень злые. Они живут в джунглях. В полнолуние джунгли принадлежат им. Никто из Уджаи не выходит за ограду в ночь ашвастхи. В полнолуние их почти невозможно убить.
Эльф задрожал, слишком живо представив, чем кончилось бы их путешествие по джунглям в полнолуние. Может, они бы с Лиэлле спаслись, а вот Кинтаро…
– Что будет с моим другом-воином? – спросил он.
– Его раны очень тяжелы, – уклончиво сказал старик.
– Он поправится?
Дшетра помолчал. Итильдин терпеливо ждал его ответа.
– Ашвастхи укусили его много раз. Со слюной в рану попадает яд. Кровь его теперь отравлена.
– Но вы сможете его вылечить, как вылечили меня?
– Ты не человек, яд ашвастхи на тебя не действует.
И старик встал, показывая, что разговор окончен. Итильдин остался сидеть, закрыв лицо руками. На сердце у него было тяжело. Если бы у них был хотя бы один свиток магического портала! Будь Итильдин уверен, что чародеи Фаннешту смогут поставить на ноги Альву и Кинтаро, он взял бы лодку и отправился в одиночку за свитком в ближайший город – в Нишапур, в Кимдисс, хоть на край света. Но такой уверенности он не испытывал. В цивилизованном мире оборотней считали мифом, выдумкой. Как и оракулов Джинджарата, впрочем. Но если они живут столько лет бок о бок с ашвастхами, они должны знать, что делать. Оставалось надеяться только на это.
Первое, что сказал Кинтаро, когда смог говорить, было:
– Я же приказал тебе уходить, какого черта ты меня не послушал?
– Своим варварам будешь приказывать, – улыбнулся Итильдин и легонько поцеловал его в губы. – С возвращением, вождь.
– Где рыжий?
– У него ожоги на лице еще не зажили. Стесняется показаться тебе на глаза, вдруг ты его любить не будешь со шрамами.
– Ничего, личико платочком прикрою и буду. – Кинтаро криво усмехнулся. – Ты был прав. Зря мы поперлись в эту дыру.
– То, что не убивает нас, делает нас сильнее, – шепнул эльф, поднося к губам Кинтаро чашку с отваром. – А теперь спи, тебе надо набираться сил.
Альва все-таки навестил вождя, замотав лицо и голову тонкой тканью наподобие жителя пустынь, так что были видны только глаза. Глядя, как он весело болтает со степняком, держа его за руку, и как, морщась от боли, усмехается Кинтаро, Итильдин в первый раз вздохнул спокойно.
Оказалось, рано.
Однажды утром, размотав повязку на руке Кинтаро, Дшетра сказал:
– Началось заражение.
Эльф и сам уже видел зловещие темные пятна на пальцах.
– Руку следует отнять как можно скорее.
– Он воин, он не может потерять правую руку, – сказал Итильдин. И замер в ужасе, поняв, что он, в отличие от Дшетры, говорит вслух, и Кинтаро его слышит.
– Тогда он умрет, – прозвучал у него в голове бесстрастный голос оракула.
Не в силах посмотреть в лицо Кинтаро, эльф отвел глаза. Здоровой рукой степняк стиснул его руку так, что эльф чуть не вскрикнул от боли.
– Не позволяй ему это сделать! – горячечным шепотом твердил Кинтаро. – Я лучше сдохну! Лучше добей меня!
У него уже начинался жар.
К вечеру жар усилился, и рука почернела и распухла до самого запястья. Степняк начал бредить. Он путал оман эссанти и всеобщий, иногда вставляя слова из фарис, звал «рыжего» и «куколку» и не узнавал их, когда они склонялись над ним и обращались по имени. Альва безутешно плакал, стоя на коленях возле кровати, и не мог успокоиться, хотя шрамы его невыносимо жгло от соленых слез.
– Если медлить дальше, он потеряет руку до плеча, а не до запястья, – сказал Дшетра.
– Тогда поторопимся, – сказал Итильдин, закусил губу и смахнул слезы с ресниц.
Кинтаро напоили отваром из трав, и он не чувствовал боли, погрузившись в глубокий сон. Зато Итильдину было больно как никогда.
