Ненавижу тебя любить (СИ) - Веммер Анна
Я продолжу сражаться с ним завтра. Сегодня я просто хочу немного отдохнуть.
Из сладкого и крепкого сна выныриваю с трудом и сначала не понимаю, почему вдруг проснулась. Потом замечаю, что стало прохладнее, открываю глаза и вижу пустую вторую половину постели. Тело еще помнит крепкие объятия, а вот в реальности их уже нет и хоть я должна с облегчением выдохнуть, я чувствую разочарование. Часть меня надеялась, что утром Машка проснется — и вместе с отцом будет разбирать подарки, как и хотела. Но серьезный бизнес не оставляет шансов на счастливые каникулы.
Слышу шаги, и Никольский входит в комнату. На нем белоснежная, идеально отглаженная, рубашка, темно-серый пиджак и небрежно накинутый на шею галстук, который он не торопится завязывать.
— Ты уже уезжаешь? — сонно спрашиваю я.
— Да. Метель кончилась, рейс через четыре часа. Ходил к Машке. Спит.
— Счастливый ребенок.
Мне нужно что-нибудь попить и умыться, а потом я отключусь, едва голова вновь коснется подушки. Зевая, я поднимаюсь, еще находясь в полусне и вдруг, проходя мимо Никольского к ванной, автоматически тянусь к вороту его рубашки, чтобы поправить галстук и отдергиваю руку, будто обжегшись. Раздражение, которое неминуемо следует за этим дурацким жестом, всегда ледяной водой окатывает с ног до головы. Новогодняя ночь — не то время, когда я хочу снова это ощутить.
В последний момент его пальцы стальной хваткой смыкаются на моем запястье. Рывок — и я рядом, нестерпимо близко.
— Я могу остаться.
— Не можешь.
— Могу.
— А контракт?
— Да ну его.
— Ты его хочешь. И долго работал. Нельзя бросить все из-за сиюминутного желания остаться.
Уезжай. Володя, уезжай, дай мне продышаться, дай хоть попытаться понять, что происходит и как мне жить с твоим «вернись».
— Ты меня дождешься? Когда я вернусь, ты будешь здесь?
— Конечно. Я никогда не брошу Машку.
— Я буду тебе звонить. И просить, чтобы сбрасывала фотки.
— Машины?
Он смеется. Мягкий, бархатистый смех. И я не выдерживаю, поднимаю руки и начинаю завязывать проклятый галстук. Только теперь Вова не вырывается с раздражением, отмахиваясь от меня, а терпеливо ждет, пока узел на галстуке не станет идеальным в глазах сонной и уже забывшей, как это делается, меня.
— Машкины, — передразнивает меня Вова. — Твои. Машкины — милые, твои — эротичные.
— Размечтался.
Заканчиваю и оценивающе смотрю на галстук. Зачем я продолжаю это делать?
— Все? Красавец?
— Неа. Скотина.
— Зато работящая.
— И опаздывающая… если не выйдешь в ближайшие минуты.
— Давай прощаться.
Прощаться — это целоваться, а я и не знала об автоматической замене этих двух слов в голове Никольского. Но после сна, в новогоднее раннее-раннее утро, наверное, вообще не способна сопротивляться. Да и ощущение щекотки в животе очень приятное, какое-то теплое. Оно приятно само по себе, без последующего продолжения.
Зато теперь я знаю, как целуется Никольский, когда хочет этого. Нетерпеливо, жадно, как ребенок, украдкой разворачивающий запретную конфету. Как будто он вдруг резко забыл, куда девать руки: проводит ими по моим плечам, запускает в волосы, рисует контуры лица.
Когда отрывается и дает мне вдохнуть, на лице видно сожаление.
— Еда в холодильнике, деньги — в моем кабинете в верхнем ящике, в охране дежурит Никита, он же вызовет водителя, если решите куда-то съездить. Телефоны в записной книжке на столе в кабинете, папа зайдет завтра. Подарок Машке под елкой. И подумай о том, что я сказал.
Делаю вид, что не услышала или не поняла вопрос, бреду вслед за бывшим мужем вниз, хотя довольно глупо провожать его до двери в его же доме, да еще и с огромной территорией. Под елкой красуется новенький велосипед, нужно будет не забыть положить туда мой подарок. И, наверное, купить что-то символическое Никольскому. В качестве благодарности за планшет… тьфу, какой бред я несу!
— Иди спать. А то я не уеду. И ты не поспишь. Это будет несправедливо, — говорит он.
Странное, давно забытое ощущение, накрывает меня внезапно и с головой. Мне кажется, что я вновь девочка, папа которой уезжает в командировку. А я встаю засветло, провожаю его и прошу привезти шоколадку из страны, в которую он собирается.
Конечно, он забудет, раскается, сводит куда-нибудь погулять. А я попрошу ее снова — и так до бесконечности. Буду ждать с нетерпением, когда же все-таки он привезет что-нибудь и получать в ответ неизменное «У тебя есть моя карточка, почему ты не можешь выбрать все, что душа пожелает и просто это купить?».
— Привези мне шоколадку, — вдруг вырывается у меня.
— Что? — Вова удивленно моргает.
— Шоколадку. Из страны, куда ты летишь. Привезешь?
— Привезу.
Ну вот. Все снова так, как всегда. Только папы давно нет, а я сижу на руинах из-за его поступков. Впрочем, если как следует напрячься, можно представить, что это лишь приготовления к стройке. Очистить фундамент от мусора и положить на него маленькую шоколадку из солнечной Италии.
Только шоколад быстро тает на солнце. Прямо как снежинки, неосмотрительно залетевшие в комнату прежде, чем дверь за Володей закрылась. Упали на ковер, сверкнули в сиянии гирлянды — и превратились в капли, которые без следа впитались в идеально чистый ковер.
Растаяли.
Владимир
Я влюбился в бывшую жену. Сам по себе этот факт ничего особенного собой не представляет: мало ли, кто в кого влюбляется? Отец вот в учительницу сына, друг — в стюардессу, партнер — в элитную проститутку. А я втрескался по уши в обычную девушку из хорошей семьи, которая даже была моей женой и родила мне ребенка. И такое бывает, иногда развод дает понять, что искра еще не потухла, что жизнь порознь невыносимее жизни вместе. И люди сходятся вновь.
Проблема только в том, что я проехался по ней катком, вычеркнул из жизни, убедил себя и всех окружающих, что с прошлым покончено и впереди новая жизнь, куда более счастливая, нежели в ненавистном браке. А оказалось, счастье так и не наступило. Все изменилось, а желание сдохнуть — нет.
Очень странно разбирать все до основания, залезать в полную задницу, а потом гордо превозмогая из нее вылезать, но именно это я и делаю. Скучаю и злюсь на гребаную работу, которая отделяет меня от дома, где Вишня с дочкой весело проводят время. Вечерами, возвращаясь в номер, я заказываю ужин и включаю ноут, где идет трансляция с камер на территории дома. Иногда мне везет, и Ксюша с Машкой в это время гуляют.
Мне хочется ее согреть, трясущуюся от холода, подпрыгивающую на месте, пока ребенок самозабвенно носится по саду и строит снеговиков. К нам пришла настоящая снежная и пушистая зима, поэтому в ход идут и санки, и маленькие детские лыжи.
— Маша, я замерзла! — хнычет Ксюха.
— Попей зимний компот! — участливо советует Маша — так она называет глинтвейн.
Я бы тоже не отказался от чашечки горячего вина со специями, а еще прогулки по зимнему лесу и вечера в компании этих двух девчонок, но на самом деле если бы не эта работа, Ксюша бы просто не жила у нас. И уговорить ее вернуться будет непростой задачей, но в тот момент, когда я решил, что хочу видеть ее рядом каждый день, хочу возвращаться не в пустой дом, где Маша и няня разрисовывают прописи, а к Ксюхе, к ее робким неубедительным попыткам держать дистанцию и мягким губкам, которые сводят с ума и не дают высыпаться, именно в эту секунду тиски, сжимающие душу, чуть разжались. И я вцепился в них со страшной силой.
В один из дней командировки я брожу по улицам, погруженный в мысли о работе, и вдруг вижу витрину магазина сладостей, а в голове словно магнитофон проигрывает тихое «привези мне шоколадку». Я готов привезти ей весь шоколадный магазин, но почему-то вместо того чтобы взять самую здоровую и пафосную, долго брожу возле витрин, выбирая. Наконец останавливаюсь на небольшой плитке с вишней и орехами, в обертке ручной работы, на которой — акварельный рисунок итальянской улочки. Это единственная вещь, которую мне бы не хотелось забыть при вылете. И вплоть до самого возвращения я держу ее на самом видном месте.
