Ненавижу тебя любить (СИ) - Веммер Анна
Я не знаю, что сказать, что должна чувствовать и говорить по поводу подарка от человека, которого я совсем не понимаю, поэтому, как всегда, меняю тему:
— Вовка, если мы не найдем динозавра, нас в детдом сдадут.
— В дом престарелых тогда уж.
— Это тебя в дом престарелых, ты старше, а меня еще в детдом можно.
— Хорошо. Тогда я пойду искать динозавра, а ты наденешь платье и посмотришь подарок.
— А…
— Это хорошая сделка. Решайся, Вишня, я-то улечу на переговоры, а ты будешь слушать три дня страданий по плюшевому монстру.
— Нельзя шантажировать печалью ребенка! Ты сам его, поди, спрятал!
На что этот гад только усмехается — и исчезает в темноте дома, то ли искать игрушку, то ли доставать из укромного места. Его сложно понять. Очень противоречивый му… жчина.
Но мне дико любопытно, что в коробке, потому что Владимир Никольский прошлой версии знает три типа подарка: мужчине — деньги, женщине — драгоценности, ребенку — игрушки. И если в коробке не тысяча рублей монетами по пять копеек и не новый набор «Лего», то очень вряд ли новые сережки.
И что тогда?
Я сгораю от любопытства и чувствую себя Машей, получившей свой долгожданный подарок. Хотя нет… Машка к подаркам привыкла, она с нетерпением ждет, но возбуждения и предвкушения как такового у нее нет. Она просто радуется красивой коробке и игрушке, которую приносит папа. А я сейчас словно ребенок из бедной семьи, не верю, что вот эта вот красивая коробка мне и пытаюсь угадать, что там.
Быстро развязываю красивый бант, разрываю обертку и удивленно рассматриваю коробку с графическим планшетом. Я давно думала о том, чтобы купить себе подобный. Рука очень уставала от работы с мышкой. Но, конечно, я присматривала совсем бюджетные модели, в которых нужно было смотреть в экран, а водить карандашом по рабочей поверхности.
А этот — полноценное рабочее пространство. Экран, на котором видно картинку, настраиваемые горячие кнопки, абсолютное отсутствие проводов, совместимость с любыми устройствами. Не знаю, сколько такой стоит, но наверняка кучу денег. Хотя стоимость для Никольского — ерунда, он никогда не дарит дешевые подарки. Гораздо более странно то, что этот подарок будто совсем не от Вовы.
Вова не мог запомнить, что мне неудобно рисовать мышкой. Вова не мог нагуглить планшет (я более чем уверена, что до покупки они и понятия не имел об их существовании). Вова не мог выкинуть добрую сотню тысяч на подарок жене, которая давно в прошлом, о которой он забыл, как о страшном сне.
Или мог?
— Зачем ты его купил? — спрашиваю, когда бывший возвращается.
Динозавра он, естественно, не нашел. Зато откопал открытую бутылку шампанского и тарелку с какими-то закусками. Упорный все-таки, раз я не хочу спускаться вниз, он притащит праздник сюда. Хорошо хоть елку не притащил, с него станется.
— Вспомнил, что ты рисуешь мышкой, и купил.
— Нет, я не об этом. Почему ты решил купить мне… «не дежурный» подарок.
— Это первый раз?
— Да.
Никольский пожимает плечами.
— Не нравится, выбрось.
— Издеваешься? От того, чтобы испробовать его, меня удерживает только оставленный дома компьютер.
— Можешь пользоваться моим в кабинете.
Вот это да: воистину чудеса в новогоднюю ночь! Не помню, чтобы мне разрешалось пользоваться компом в кабинете. То есть, конечно, никто и никогда мне не запрещал, но почему-то было ясно, что муж не придет в восторг, если я влезу в его личное рабочее пространство. И я не лезла.
— Платье мне не перепадет, я так понимаю?
Вот сейчас мне и самой хочется нарядиться в красивое платье и выпить шампанского. И в то же время не хочется уходить из комнаты, несмотря на воспоминания, что неотрывно с ней связаны. Я чувствую себя здесь дома. Наверное, потому что очень долго прожила здесь и даже какое-то время была счастлива.
— Хорошо, — сдаюсь. — Дай мне десять минут.
— Угумф, — с набитым ртом что-то бурчит Никольский.
Он щедро запивает тарталетку с икрой шампанским и примеривается к роллу с красной рыбой. А я иду вниз, к сумке, оставленной в прихожей, где достаю платье и, юркнув в гостевую ванную, переодеваюсь. Из зеркала смотрит снегурочка: глаза блестят, кожа бледная, волосы красные, платье светло-голубое. Не хватает только белых меховых варежек и посоха… ну и длинной светлой косы. А в остальном — ну прямо иллюстрация к зимней книжке.
Интересно, с хорошим концом или нет?
Возвращаюсь в комнату и застаю Вову за страшным занятием: он ест, сидя на постели, причем делает это с удовольствием и без зазрения совести.
— А я собиралась здесь ночевать. Теперь придется спать в гостиной, ты накрошил в кровать хлеба.
— Тебе приготовили гостевую спальню. Здесь давно никто не жил. Холодно, нет елки и пыльно.
— А теперь еще и крошки.
— Зато мне было вкусно.
Он поднимается и незаметно, я правда не успеваю ничего сообразить, оказывается рядом со мной.
— Я знаю, что ты сейчас меня пошлешь и придется переубеждать тебя делом, но, может, оставим на пару часов размышления, и я тебя поцелую?
— Какой хитрый. — Я хочу, чтобы голос звучал небрежно, иронично, но взгляд невольно притягивают его губы. — Сам поел, а мне можно и не давать? Да еще и крошек накидал в постель.
— Да плевать на постель. Здесь мягкий ковер.
Я взвизгиваю, когда ловкая подсечка укладывает меня на пол. Не со всей дури, конечно, сильные руки подхватывают и мягко опускают, но сердце все равно уходит в пятки. Неясно, от неожиданного падения или от того, что горячие губы прижимаются к ключице, язык дразнит безумно чувствительную кожу, и хочется выгнуться, отдаться приятной сладкой расслабленности.
— Вовка… — Я смотрю в сторону, под кровать. — Я что-то нашла.
— Что? — Бывший отрывается от изучения моей шеи поцелуями. — Труп под кроватью? А я думал: куда его задевал?
Вместо ответа протягиваю руку и вытаскиваю плюшевую зеленую игрушку.
— Динозавра.
Теперь между нами смешной зверь с блестящими глазками-бусинками. Меня он забавляет, а Никольского — злит.
— Вот потому они и вымерли, — бурчит он. — Вечно не в том месте, не в то время.
Я смеюсь, закидывая игрушку на постель. Потом, поддавшись порыву, легко провожу пальцами по коротким жестким волосам и неожиданно даже для самой себя ощущаю пока еще легкий спазм внизу живота.
— Когда ты дурачишься, я вспоминаю, за что тебя любила.
— За то, что я умею вести себя как малолетний придурок? — Никольский делает вид, что обижен. — А я думал, потому что я офигенно хорош в постели.
— Ну-у-у…
— Ладно, ладно, я понял! — смеется он. — Не продолжай.
Очень легко поверить, что вот сейчас я — та женщина, которая ему нравится. В моем понимании на нее смотрят именно так, именно с таким желанием во взгляде и нетерпением. И если бы это был не Никольский, я бы поверила.
Но если бы это был не он, то не позволила бы себя целовать. И прикасаться, и расстегивать платье (зачем я вообще его надевала?). Я задыхаюсь от вынимающего всю душу, последние остатки решимости, поцелуя.
— Дыши… — Он проводит рукой по моей шее, ключице, выводит невидимые, но очень горячие узоры.
А дышать почти не выходит. На губах сладкий привкус шампанского и сквозь пелену тягучего удовольствия я понимаю, что шампанское мое любимое, сладкое, а не обожаемый Никольским брют. Интересно, он купил его специально или просто достал из бара какой-то очередной подарок партнеров?
Что заставляет его снова и снова возвращаться ко мне? Ведь он победил, получил все, что хотел, к чему шел, и даже несмотря на отпустившую его боль, избавился от постоянно напоминающей о потере жены. Да, мы общаемся ради Машки, да, если нет никакой симпатичной девчонки рядом, симпатичная бывшая — отличный кандидат для разрядки.
Но зачем он так смотрит? Зачем дарит подарки, зовет на Новый год, зачем целует и ведет себя так, словно действительно хочет… тепла.
Что такого вдруг рассмотрел во мне этот мужчина, что теперь готов открывать мне новые грани и ощущения, на которые способно тело?
