Вадим Шакун - Пятьдесят девственниц
Ловкая на руку Глазки помогла мне снабдить эти пергаменты фальшивыми печатями, которые я сам изобрел, разбудив же на следующее утро, отправила выполнять задуманный ею план.
Сперва, узнав у тавернщика адреса тех, кто в этом городе занимается преподаванием, я направил свои стопы к ним, объясняя, что я, де, задержался несколько на пути в своем к столице, ибо ждут меня там только в середине лета, покуда же суть да дело, могу помочь в преподавании.
Встретили меня коллеги неласково, поскольку конкуренция в преподавательском деле сильна, как и в любом другом. С кулаками — однако же — не бросались, так как не сочли меня похожим на глупца способного променять пребывание в столичной академии на заштатное провинциальное преподавательство.
По всеобщему заверению местных столпов грамотности, учеников насчитывалось в городке Свинное Копыто немного и все они — настоящие и будущие — давно уже были поделены между моими коллегами.
Оказалась, однако, одна семья, где никто из них преподавать не желал не за какие деньги, ибо глава той семьи нравов был строгих, да еще и каждый медяк считал, дети же его, кои подлежали обучению, прилежанием, склонностью к наукам и кротостью нравов не отличались.
Я считал, что начало положено — вот, есть уже в городе люди, которым я себя зарекомендовал. Глазки же решила, что этого мало, потому пришлось мне продолжить свой путь и отправиться в вышеозначенную семью.
Двери мне открыла миловидная служанка лет двадцати и была она девственницей, как помог мне разобраться в том дар Инкуба. На мой вопрос, дома ли хозяин, она ответствовала, что господин Дроз, с супругой и детьми, находятся сейчас в загородных своих владениях и ожидаются со дня на день.
То же повторилось и на следующий день, и на после следующий. Потом был день воскресный и я никуда не ходил. В понедельник та же девица ответила мне, что господин Дроз дома и отвела меня к нему.
Фальшивые ли рекомендательные письма произвели на того эффект, либо отказ заниматься его чадами остальных корифеев науки, но предписано мне было начать сегодня же с условием выплаты в конце каждой недели занятий по одному серебряку.
Решив, что в нашем бедственном положении, это — лучше, чем ничего я согласился, после чего меня сопроводили к моим будущим ученицам, коими оказались две особы пятнадцати и тринадцати лет от роду. Девицы — употреблю это слово, хотя, старшая из них таковой уже не являлась — встретили меня весьма кротко, покуда их родитель представлял меня, когда же он вышел и я попытался преподавать, начался сущий ад.
Нет такой обидной остроты, которой бы не отпустили в мой адрес злонравные юные особы… Ах, нет, описать эти два часа унижения я совершенно не в силах! При всем при том, они вели себя как совершенно бестолковые дуры и делали вид, что абсолютно не в состоянии понять самых элементарных вещей.
Не знаю, как я не убил их обеих на месте или, по крайности, не надавал оплеух. Видно утешало меня то, что я, как никак, выполнил задание моей рыжеволосой сообщницы и смог хоть как-то пристроиться в семью одного из не самых последних горожан.
— И как вы оцениваете своих учениц? — поинтересовался любящий родитель, появившись в нашей комнате к концу занятий. Те же при нем стали вновь кротки, как ангелицы.
— Это я скажу вам только через два дня, сударь, — холодно ответил я, внутренне сгорая от жажды мести. И более всего радовало меня в тот миг, что планам Глазок месть эта противоречить не будет. — К примеру, вашу служанку я вижу сегодня четвертый день и весьма радуюсь за ваш дом. Ведь у вас юные дочери, что сталось бы с ними, будь ваша служанка менее целомудренна? В точности же зная, что она, до сих пор не потеряла своей девичьей чести, я искренне рад ее добродетели.
— Но, господин Фонарщик, откуда вы можете знать это в точности? — изумился господин Дроз. На лицах же его дочерей возникла самая живая заинтересованность.
79
— Знайте же, добрый господин Дроз, — старательно подражая благоговению рыцаря Гжеда, демонстрировавшего мне недавно хрустальный фиал с моим собственным посланием, извлек я из под одежды дварфский медальон в виде молота и наковальни, — что все дело в этом предмете. Поносив его на шее хотя бы пол года, всегда можно знать, кто из встреченных тобою особ женского пола сохранил свою честь, а кто — нет. Праведная в вере благородная дама, баронесса Клубень, у которой я служил чтецом угодных Богам писаний, получила его в свое время от святого отшельника именем не то Светочь, не то Светень. Отшельник этот не питался ни чем, кроме хлеба и воды, а знаете каково пить ледяную воду зимой? Кстати, если у вас найдется, чем промочить горло, я буду весьма признателен.
— Папенька, я могу принести вам и господину учителю вина, — поспешно прощебетала младшая из моих учениц. Старшая же так и застыла вся побледнев.
— Так вот, — продолжил я, получив в свои руки полный бокал прохладного, достаточно тонкого, но, на мой взгляд, излишне слабого вина. — Баронесса Клубень очень волновалась за свою дочь и святой отшельник снизошел до того, чтобы помочь ей. Когда же я читал ей духовные книги, дочь эта давно вышла замуж и нарожала кучу прекрасных мальчуганов, так что ей от медальона не было бы никакой пользы. Вот баронесса Клубень, в милости своей, и подарила его мне, зная, что у меня подрастает маленькая Трина.
— И как же действует сей удивительный предмет? — с живейшим любопытством поинтересовался господин Дроз.
— Весьма необычно, — сообщил я. — Через пол года ношения этого медальона я стал вдруг наблюдать некоторого рода сияние над головой у части особ женского пола, особенно юного возраста. Сияние пропадало, стоило девице выйти замуж либо согрешить. Впоследствии я понял, что не всегда сразу определяю сохранила ли девица свою честь, а надобно для этого видеть ее хотя бы три дня подряд.
— Послушайте, господин Фонарщик, — заинтересованно посмотрел на меня хозяин. — Ведь верно, что вы живете в этом городе уже более, чем три дня? А, стало быть, вы уже знаете столько всего интересного…
— Ах, сударь! — потупил я свои глаза. — Есть же нормы приличия, отличающие служение добродетели от злоязычия. Вот вы — любящий отец. И, будь с одной из ваших дочерей что-то не так, долг мой, как их учителя, состоял бы в том, чтобы поставить вас в известность об этом. Но рассказать кому-то другому? Ни за что на свете! Так же, как и вам я не могу рассказать о злосчастной судьбе иных, окружающих вас, отцов.
— Будь я на месте такого отца, я выгнал бы собственную дочь за порог в чем мать родила и немедленно отрекся бы от нее! Но, не могу не признать, вы весьма порядочный человек, господин Фонарщик, — сделал комплимент мой наниматель. Старшая же его дочь побелела, как мел и, кажется, была готова вот-вот рухнуть в обморок.
