Станешь моей победой (СИ) - Марино Викки
— Пусти! — кричу, вырываясь. — Пусти, сказала! — меня буквально душит отчаяние, которое я не могу сдержать.
И на мои вопли выбегает мама. Но ей не нужно объяснять, что здесь происходит, она сразу все поняла.
Тяжело вздохнув, родители как-то странно переглянулись, а затем, не сговариваясь, схватили меня с обеих сторон и повели в комнату, словно какую-то пленницу. Я отчаяннее пытаюсь сопротивляться, но из этой железной хватки не выбраться. И как только мы оказываемся около спальни, они забирают мой рюкзак, в котором остался телефон, и просто заталкивают в комнату, проворачивая замок.
— Откройте! Слышите меня? Откройте! — трижды толкаю дверь, с размаху бью ладонями по полотну. Но тщетно. Заперто. Не выбраться.
Тогда я бросаюсь к окну — и оно тоже на запоре.
Проклятье!
«Он ждет. Я должна прийти, — крутится в голове одна мысль». И от этого становится еще паршивее.
Сидя на полу и обхватив колени руками, смотрю в одну точку. Но сейчас я не могу даже заплакать, так как слезы давно высохли, а горло все еще продирает от дикого крика. Полное опустошение.
— Чтобы глаз с нее не спускала! Ты поняла меня? — слышу голос отца за стеной. Но все эти разговоры, звуки голосов противно зудят и ужасно раздражают. — Теперь я сам буду отвозить Анну на учебу, а ты следи за ней дома. Не хватало еще, чтобы наша дочь ко всему своему безрассудству связалась с каким-нибудь проходимцем!
Эх, отец, знал бы ты, что мама догадывается обо мне и Мироне, но тебе так ничего и не рассказывает…
Горько усмехнувшись, переодеваюсь в пижаму и, проглотив пятнадцать капель успокоительного, ложусь спать. Нет смысла биться в закрытую дверь. Да и с Мироном я сегодня точно не увижусь. Поэтому сейчас желаю только одного — перелистнуть этот день, надеясь, что следующий будет лучше.
_________________
Хотя… Что может измениться с наступлением рассвета?
Проблемы никуда не исчезнут. Все останется как прежде. И теперь, когда меня поймали за побегом, контроль со стороны родителей и их давление лишь усилится. Но это полбеды. Больше всего меня пугает предстоящая встреча с Мироном. Нужно найти правильные слова и донести до него, что даже если земля перевернется, нам не позволят быть вместе. Сколько можно оттягивать неизбежное? Рано или поздно все же придется поставить точку.
Пора!
Но… Но отказаться от Мира, значит потерять смысл жизни и погрузиться во тьму.
Боже, как же мне больно… Невыносимо. Словно острыми ножами превращают мою плоть в решето и окровавленные раны топят кислотой. Скручивает все тело, ломает, вместе с безмолвным криком отчаяния горло раздирает сильнее. И от этого нет обезбола. Я обречена на вечные муки.
«Я люблю тебя»
«Это же навсегда, понимаешь?»
«До смерти, Ань…»
«Не забывай меня никогда…»
Я даже представить не могу, что однажды мы проснемся чужими. Что, встретившись, не скажем о любви. Как можно вычеркнуть из жизни человека, когда он является твоим единственным источником света и тепла? Как проститься, если без него сердце не бьется? И предать наши чувства, все равно что подвергнуть себя пыткам. Но я должна это сделать. Так будет правильнее.
— Мирон, прости… — свернувшись на кровати калачиком, давлюсь слезами, выворачиваю все, что так жжет внутри. — Прости… Прости… Прости…
Путаясь в паутине мыслей, никак не могу заснуть. От ожидания предстоящего разговора меня просто душит страх. Тело разбивает дрожь, трясет с такой силой, что я даже зубами клацаю. Так хочется еще немного удержать в руках счастье, но время не стоит на месте, и паршивое утро все же настигает меня.
С будильником поднимаюсь с постели и иду на кухню. Встречаясь с родителями, не нахожу в себе силы пожелать им доброго утра. Да и они выглядят мрачнее, чем вчера. Поэтому за завтраком царит полная тишина, а в воздухе искрит напряжение. Как шаровая молния. Одно неверное движение, и рванет так, что зацепит каждого. Поэтому я молча доедаю омлет и перемещаюсь в гостиную.
— Анна, твой рюкзак, — сухо говорит отец, протягивая отобранную вещь. — Через десять минут выезжаем в университет, — и выходит из дома.
Я тут же вываливаю содержимое рюкзака на диван и трясущимися от волнения руками ищу телефон. Смахиваю блокировку и ахаю от количества сообщений и пропущенных звонков.
Чемпион: «Значит, ты не придешь…»
Чемпион: «Могу узнать причину?»
Чемпион: «У тебя все хорошо?»
Чемпион: «Почему ты молчишь?»
Чемпион: «Все же решила порвать со мной?»
Чемпион: «Аня, блядь, я сейчас приеду!»
Чемпион: «Тихая, не заставляй меня додумывать!»
Чемпион: «Нам все равно придется поговорить»
Чемпион: «Я тебя не отпущу!»
Чемпион: «Аня, я с ума уже схожу»
Чемпион: «Наберись смелости сказать мне все в лицо!»
Чемпион: «На хуй! На хуй все!»
Чемпион: «Аняяяя»
Чемпион: «Знаешь, а пофиг!»
Чемпион: «Я же, блин, люблю тебя!»
Каждое сообщение — на разрыв. Каждое слово — точное попадание в сердце. Читаю их и не могу сдержать слез. В моей голове будто кто‑то нажал на спусковой крючок и одним точным выстрелом выкинул меня из реальности.
И удивилась ли я, когда первым, кого встретила в стенах университета, был не охранник, а Савельев? Нет, ничуть не удивилась. Мир стоял прямо около пропускного пункта, скрестив руки на груди, и убивал меня взглядом. Таким подавленным я его не видела. Красные глаза, взъерошенные волосы, уставший вид… Кажется, он тоже всю ночь не спал.
— Поговорить не хочешь? — стремительно налетает на меня Мирон, но я, опустив голову, прохожу мимо, не решаясь пересечь точку невозврата. — Тихая, я, блядь, с тобой разговариваю! Аня! Аня, стой! Да стой же ты! — схватив меня за плечи, хорошенько встряхивает, да так, что собранные в култышку волосы рассыпаются. — Не молчи! — кричит Савельев и, переплетая наши пальцы, несется на сумасшедшей скорости в сторону мужского туалета, в который мы влетаем на полном ходу.
Врезаясь спиной в дверь кабинки, смотрю на Мира, не моргая, и заживо сгораю.
Он был тем, кто делал меня счастливой, он был и остается моей любовью, моим воздухом, моей жизнью. И, несмотря на трудности, верила, что «мы» — это навсегда. Но, к сожалению, я не в силах что-либо изменить. И если у нас нет будущего, нужно отпустить человека. Мир сильный, справится. Должен справиться!
А я… А я всегда буду любить его…
— Мирон… Мир… — шепчу задушено. Нервы, как струны, натянуты до предела. Прокручивая в голове отточенную за бессонную ночь фразу, не решаюсь озвучить. — Ты прости меня. Но… — черт, как же больно. — Нам надо…
Оставшаяся часть предложения застревает в горле, потому как Савельев резко закрывает мне рот ладонью:
— Молчи! Тихая! Не смей! — выталкивает на грани срыва и мотает головой. — Не говори мне этого. Слышать не хочу! Нет, блядь! — кричит так, что я инстинктивно сжимаюсь вся. — Ты не можешь! Ань…
Мне за все оставшееся существование на этом свете не искупить свою вину. Да и Мир не должен меня прощать. Пусть лучше ненавидит. Быть может, боль стихнет быстрее.
Зажмурившись, силой убираю его руку со своего рта и выпаливаю на одном дыхании:
— Мирон, я не могу говорить только то, что ты желаешь слышать! У меня сейчас такое дома происходит, что врагу не пожелаешь, — облизываю пересохшие губы и рвано тяну воздух носом. — Я устала, понимаешь? И мне нужно время, чтобы во всем разобраться.
— «Во всем» или конкретно «в нас»? — тут же отбивает Савельев.
— «В нас» в первую очередь, — делаю следующий шаг в бездну, подпитывая антиутопию.
Знаю, как ужасно звучат эти слова, как больно они делают Мирону, сама трясусь в предсмертной агонии. И полудохлое сердце в груди уже даже не бьется, но просто вяло вибрирует.
— Да что не так? — меня снова оглушает дикий ор Мира, и раздается звонкий удар ладонью по металлической двери прямо около моего лица. — Ань, обещала же не оставлять… — голос Савельева вдруг начал звучать глухо, отрывисто. Хочется обнять его, успокоить, но это точно лишнее. — «Что бы ни произошло, какие бы стихии ни пытались нас разлучить, я всегда буду твоей»… Помнишь? Моя! Особенная… — он ловит меня за шею и притягивает ближе. Еще немного и столкнемся.
