Зависть. Книга 1 (СИ) - Бровинская Юлия

— Так что ты там мне про любовь Витька говорила? — стуча зубами от холода, произнесла я. — Его любимую девушку должна согревать мысль о его большой и чистой любви, а не обогреватель, да? Моё сердце теперь так и трепещет от мыслей о нём.

Лариса постаралась скрыть досаду на свой промах, но от холода у неё это плохо получалось. Очевидно же, что совсем не джентльменский поступок Климова полностью рушил её план по внушению мне романтических чувств к парню. Но она упорно не желала сдаваться.

— Его всю ночь из-за тебя в кутузке продержали, только на рассвете отпустили. И он ещё должен мёрзнуть? У тебя совсем нет сочувствия к бедному парню? Ему нос сломали, а ты о своём комфорте думаешь!

— Такая вот я эгоистка, да, — прохрипела я севшим голосом, вставая из-за стола. — У тебя, случаем, нет леденцов от горла? — спросила я Новикову.

— А ты что, заболела?

— Кажется, да.

Я порылась в своей тумбочке, но в моей аптечке, кроме обезболивающих таблеток и жаропонижающих лекарств, ничего не нашлось. Злясь на свою недальновидность, что не запаслась на подобный случай нужными средствами, я сунула себе под мышку градусник.

Лариса же подошла к своей постели и стала её собирать. Завернув подушку и простыню в одеяло, она, подхватив ношу, направилась к двери.

— Лучше я прямо сейчас в Светкину комнату переберусь. Не хватало мне ещё заразиться от тебя.

— Я просто перемёрзла. Это не вирус гриппа.

— Один хрен. Терпеть не могу болеть. Так что рисковать не буду. — С этими словами она вышла из комнаты.

Ещё пару раз Новикова возвращалась, забирала свои личные вещи, но леденцов она мне так и не дала, хотя я точно знала, что они у неё есть. Ну да ладно, обойдёмся и без них. Я её всё равно ненавижу, а так хоть не будет лишнего повода быть ей благодарной. Будь я на её месте и желай отбить Радима, то давно бы ему позвонила и рассказала, что его девушка заболела. А когда он приехал, то предстала бы перед ним заботливой сиделкой у постели больной, подающей лекарство. На моём лице было бы написано искреннее сочувствие и забота. И тогда он поневоле отнёсся бы ко мне с благодарностью и при последующих встречах уже не выказывал своё презрение. Но так бы сделала я. Новикова же с удовольствием откроет окно нараспашку, только бы мне ещё хуже стало.

Градусник показал тридцать семь и две. Я решила не пропускать занятия, так как ещё вполне сносно себя чувствовала, да и в учебном корпусе теплее, чем в моей комнате. Отогреюсь, — решила я, — легче горлу станет. Радим позвонил и сказал, что уже ждёт меня на улице и посоветовал одеться теплее. Я достала свои зимние сапоги, которые мне хватило ума захватить с собой сразу, а вот пуховик, к сожалению, остался дома. Мама обещала привезти мне его в начале ноября, когда у неё отпуск начнётся. Поскольку раньше в моих жизненных планах свиданий во время учёбы не намечалось, то я разумно считала, что пробежаться пару метров от общежития до учебного корпуса в осеннем пальто лучше, чем везти из дома полные баулы вещей. А теперь я злилась на свою тупость и на то, что мне реально надеть нечего, чтобы пройтись со своим парнем. Зимние дутые сапоги так нелепо смотрелись с осенним полупальто в клетку, что от досады на свой внешний вид у меня слёзы на глазах выступили. Расстроившись от того, как я выгляжу в зеркале, в сердце ещё больше возрастала ненависть к отцу. Дочь своей последней жены он одевал как куколку, а мне, родному ребёнку, даже на новые сапоги денег зажал, когда я его попросила, мотивируя свой отказ тем, что он моей маме алименты платит, а значит, он свой отцовский долг передо мной выполнил. Только вот выплаты были копеечными, так как поступали они с его официальной минимальной зарплаты. На деле же мой отец имел и другой источник дохода: у него был побочный бизнес, позволяющий обеспечивать вполне комфортную жизнь каждой его новой жене и приёмным детям.

И когда я уже собралась на учёбу, мне позвонила мама, чтобы сообщить радостную, по её мнению, новость, что папа опять просится вернуться к нам в семью. Я едва не зарычала в трубку от ярости.

— Если ты опять его простишь, то я домой не вернусь! — со злостью разговаривала я с ней, попутно запирая дверь комнаты на ключ. — Сколько у него ещё должно быть жён, чтобы ты, наконец, поняла, что он нас вообще не любит?! Ему просто нужно перекантоваться где-то, пока он новую бабу себе не найдёт с жильём.

— Не будь такой жестокой к собственному отцу, — сердилась в ответ мама. — Он пожилой больной человек. Ты его давно не видела и не знаешь, как он изменился. Так сильно постарел, что я его едва узнала. Он плакал и просил прощения. Предлагал вместе доживать старость.

— Мама, какая старость?! О чём ты?! Ему только пятьдесят, а тебе сорок пять. Полечит спину и опять к другой уйдёт. Уже не раз через такое проходили.

— На этот раз всё по-другому, — отвечала мне мама. — Он теперь совсем другой человек.

— Да ну?! — язвила я охрипшим голосом. — Пусть мне тогда деньги на карточку перешлёт, чтобы я смогла себе новые сапоги купить или пальто.

Проходя мимо Машиной комнаты, я увидела, что к моей подруге приехала бабушка. Маша как раз впускала её в своё жильё. Пожилая женщина привезла большую клетчатую сумку, скорее всего набитую тёплыми зимними вещами. Кивнув подруге, я пошла дальше. Меня же увиденная сцена ещё больше разозлила. Маша, счастливица, ни разу не видела своего нерадивого папашу. Нет его и ладно. Живут же женщины без главы семьи и не страдают, как моя мама. А я постоянно выслушиваю её нытьё об отце. Почему она не может его возненавидеть и забыть, наконец?!

— Материалистка! — резанула по сердцу мама. — У тебя что, сапог нет?! Или ты увидела, как столичные девушки модно одеваются, и завидовать им начала?! Зависть — гниль для костей! — процитировала она нравоучительным тоном последнее предложение. — Я тебя отговаривала ехать учиться в столицу, но ты, как баран, упёрлась в своём желании, а теперь страдаешь, что до уровня столичных девушек не дотягиваешь. Гнаться за модой — это словно гнаться за ветром.

— Зачем ты мне вообще позвонила?! — обиделась я. — От того, что ты отца опять примешь, мне вообще уже не холодно и не жарко. Я дома больше жить не буду. И на каникулы даже не приеду.

— Деньги кончатся, приедешь, — строгим тоном ответила мама. — Вася тоже тебя ждёт. Отец любит тебя и хочет попросить у тебя прощения.

— А первых двух прощений ему мало? — огрызнулась я. — Он опять хочет воспользоваться мной, чтобы ты растаяла перед ним. Никогда больше не прощу ему то, что он меня за вещь принимает! Умирать буду, но не прощу того, кто мной воспользовался! — громко произнося последние слова, я завернула из коридора на лестничную площадку и тут же врезалась в кого-то. Подняв вверх глаза, я увидела, что столкнулась с Радимом.

— Ой! — вырвалось у меня радостное восклицание. — Привет!

— Привет, — ответил мне мой любимый со странной растерянностью во взгляде.

— С кем это ты здороваешься? — раздался голос мамы, так как я продолжала держать телефон около уха. — Я слышала мужской голос.

— Ни с кем, — ответила я ей. — Всё, пока, мам. Мне пора бежать, а то в университет опоздаю, — и я сбросила звонок.

Радим демонстративно посмотрел на часы, а потом выразительно на меня. До начала первой пары было ещё тридцать минут.

— Девушка, уделите «никому» пару минут вашего драгоценного времени.

Боже мой! Какой же он чувствительный к малейшему пренебрежению его персоны с моей стороны. Я уже поняла, что прощаться с ним, уходя на лекции, нужно долго и с сожалением на лице, без энтузиазма. Что, впрочем, мне было несложно изобразить, так как самой от него уходить не хотелось. Обычно я не была любительницей долгих проводов. Теперь же я увидела, что даже мой ответ маме о нём его задел. Причём его это так зацепило, что его радостное настроение, с каким он мне утром звонил, вмиг улетучилось. Но Радим не имел завышенного самолюбия, и его эго не пострадало от моих слов, а иначе бы он показательно обиделся или высказал мне, что я, такая-сякая, не уважаю его. Наоборот, он сразу начал меня обнимать и целовать. А потом он взял меня за руку, и мы пошли вниз по ступенькам. Он ни слова мне не сказал о том, что я почему-то не призналась маме о наличии у меня парня.