Феликс Аксельруд - Испанский сон
Он опять всего лишь пожал мою руку, но при этом слегка коснулся другой рукой моего плеча — и сразу стало как-то легче. Он умел создавать нужную дистанцию. Не большую, не маленькую, а именно нужную.
«Я тоже рада вас видеть, Владимир Эдуардович».
Он усадил меня не перед письменным столом, а в слегка затененном углу кабинета, у журнального столика, и сам сел там же. Мы помолчали. Я не знала, как начать разговор — просто открыла сумку и стала выкладывать на столик всякие цюрихские бумаги, недостатка в которых не было. Я выкладывала понемножку, чтобы у него иссякло терпение и он заговорил первым.
Но он молча дождался конца бумаг, а потом спросил:
«Вам чай или кофе?»
«Мне… чай, пожалуйста». — Я произнесла эту фразу с подчеркнуто представительской интонацией, какую постоянно слышала вокруг себя на протяжении трех суток симпозиума. И дежурно улыбнулась при этом.
Он хохотнул, коротко распорядился насчет чая.
«Владимир Эдуардович, — совершенно неожиданно для себя спросила я, — неужели в банке не нашлось никого для этой очень приятной и интересной поездки?»
Он покачал головой.
«Хороший вопрос. Ну, а если я скажу, что не нашлось?»
«Я не поверю».
«Тогда что вы хотите услышать?»
«Почему вы послали меня».
«Вы мне понравились».
«Хм».
«Не только как женщина. Я знал, что вы сможете это сделать».
«Откуда вы знаете, как я это сделала?»
«Знаю».
«Вы знаете все на свете, да?»
«Почти. Не забывайте, я был педагогом».
Я подумала, что он, верно, знает и про Гласснера. Я опять не знала, что сказать, но в это время принесли чай, и я получила возможность размешивать ложечкой сахар.
«Значит, понравилось?» — спросил он.
«Да, — сказала я, и меня понесло, — даже очень. Просто ужас как понравилось! Только, видите ли, я ничего не привезла с собой. Кроме этих бумаг, конечно. Ни себе, ни даже вам сувенира… Некогда было, понимаете».
Он посмотрел на меня сочувственно:
«Понимаю».
Мы опять помолчали.
«Я, наверно, должна написать отчет».
«Должна? — удивился он. — А вы что, не написали?»
«Не успела, — призналась я. — Честно говоря, я очень устала».
«А-а», — сказал он, как бы принимая это объяснение.
«Владимир Эдуардович, — сказала я, — тогда, на банкете, да и вообще до поездки, мне было легко и приятно с вами беседовать. А сейчас… конечно, тоже приятно, но совсем не легко. Я что-то должна сказать… или сделать… или вы что-то хотите сказать, но все откладываете…»
«Да, вы совершенно правы, — сказал он, — я хотел бы предложить вам работу в банке и все думаю — стоит или нет. Пытаюсь сопоставить вас сегодняшнюю с той… до поездки…»
Мне стало обидно.
«А вы не подумали, хочу ли я этого?»
«Почему же, — спокойно сказал он, — это уже следующий вопрос… Если я решу, что не стоит предлагать вам работу, то он отпадет сам собой. Разве не логично?»
Я улыбнулась — должно быть, кривовато.
«Давайте позанимаемся делом, — неожиданно предложил он. — Меня интересует…»
[3]
В общем, он расспросил о деталях. Следующие полчаса я отвечала на его вопросы и рассказывала вещи, которые — как было нами условлено — я не собиралась включать в письменный отчет.
«Да-а, — сказал он наконец, точно так же как тогда, после экзамена, — вы способная женщина… Откровенно говоря, постоянная работа в банке — не для вас. Вы стали бы украшением соответствующего департамента… но и только. Через год вы уже не смогли бы сделать то, что сделали сейчас».
«Вам виднее», — заметила я. И подумала — сказать или нет про Гласснера?
«Но мы могли бы сотрудничать. Правда, не всегда это будет связано с заграницей… Бывают разные ситуации, сложные… э-э… теоретические вопросы…»
И тут я вдруг прозрела. Ах ты, хитрый пес! Захотел сделать из меня свою нештатную осведомительницу, вот какая была затея. Умница… научная киска… понравилась, видишь ли… Да, проверка была что надо. То-то он удивился, что я не написала отчет — это не вписывалось в его безупречную схему. Всего одна мелкая ошибочка, одно словцо — сотрудничать, вот оно! Дешевый трюкач — конечно, не знает он ни про какого Гласснера… Ну погоди, Владимир Эдуардович, сейчас я тебе устрою… сложный теоретический вопрос…
«Понимаю, — сказала я в глубоком раздумье, — это, наверно, наилучший вариант… Только вот…»
«Да?»
«Видите ли, — я осторожно подбирала слова, на самом деле осторожно, — там, на симпозиуме, я почувствовала, что по большому-то счету практика в этом деле все же нужна. Я имею в виду, в науке…»
«Хм». — Он не понимал, куда я клоню.
«Ведь это случайность, что тема была близка моей бывшей специализации. Попросту, мой доклад был чистой авантюрой».
«Хм. Интересно».
Я видела, что не интересно ему совсем. По схеме полагалось, видно, перейти к следующему действию, а я тут затеяла какую-то ерунду.
«И я подумала, что мне нужно позаниматься научной работой. Плотно позаниматься, восстановить форму. Сейчас так много нового… Море информации. Потом — живые контакты…»
«Прекрасный вывод, — сказал он с облегчением, и я увидела, что мысль о живых контактах ему понятна и близка. — Могу я оказать вам содействие? У меня сохранились кое-какие связи в академических кругах…»
Осторожно, сказал тут мне внутренний голос, не очень-то. Не забывай — это крупный клиент твоего мужа. Смотри, на нем отыграется.
«Да вы уже помогли мне, — сказала я со всей искренностью, на которую была способна. — Мне предложили поучаствовать в одной программе… — И я коротенько рассказала ему про Гласснера, стараясь не замечать, как его рожа вытягивается по ходу моего рассказа. — Итак, если до визита к вам я еще сомневалась, то теперь все сомнения позади. Я должна ехать! Ведь так?»
«Э-э.. ну, в принципе…»
«И я уверена, — перебила я его с энтузиазмом, — что в итоге я буду значительно полезней… для вас… чем сейчас…»
«Ну что ж… надеюсь… очень интересно…»
Он скушал. Пришлось ему скушать. Ах, как ловко я выкрутилась! Выплыла сухой из воды и Фила не подставила при этом. Наверно, я прирожденная динамистка. Я получала огромное удовольствие от уныло-церемонного завершения нашей беседы.
«Я оставляю дверь открытой, — высокопарно сказал он, держась за латунную дверную ручку, и я поразилась, насколько по-другому я почувствовала себя, нежели час назад, входя в эту дверь и трепеща перед великим и могучим Владимиром Эдуардовичем, который на поверку оказался обычным напыщенным и жалким интриганом, — то есть, если вы передумаете… или что-то не склеится…»
