Якоб Вассерман - Свободная любовь. Очарование греха

До свиданья. Вспоминайте иногда обо мне.

Анзельм Вандерер».

«Дорогая баронесса! Тысячу раз благодарю вас за ваше письмо. Моя жизнь идет все по той же колее; я хочу сообщить вам только об одном событии, доставившем мне несколько бессонных ночей. Быть может, то, что мучает меня, не более чем призрак, и вы вправе смеяться надо мной. Я долго колебался, сообщать ли вам об этом, и в конце концов решил рассказать.

Один изобретательный человек, по имени Пьер Гриот, которого некоторые журналисты называют даже гениальным, открыл новое варьете. За один проведенный в нем вечер платят пятнадцать и двадцать гульденов, и, кроме того, на представление надо быть приглашенным, как на обед. Представления проходят в старом дворце одного князя, который покинул этот дом и живет в имении. В представлениях участвует женщина, некая Ренэ Лузиньян, о которой ходят такие странные слухи, что мне стало любопытно взглянуть на нее. Мне не хотелось тратиться на билет, но помог случай. Один коллега, работающий вместе со мной в фабричной лаборатории, достал себе пригласительную карточку, но не смог ею воспользоваться, так как обжег себе лицо при одном из опытов, и отдал билет мне.

Меня впустили в небольшую изящную залу, в которой было человек сто публики, мужчин и дам из высшего общества. Все четыре стены были совершенно ровными, нигде не было видно ни эстрады, ни свободного пространства, и казалось загадочным, где же будет происходить представление.

Вдруг двери бесшумно закрылись, и в зале стало темно. В то же время неслышно раздвинулась одна из стен, и я увидел в зеленовато-фиолетовом свете эстраду. Антрепренер во фраке вышел и вежливо раскланялся со своими гостями. Вглядевшись пристальнее в этого человека и услышав его голос, настолько характерный, что другого, похожего на него, нельзя встретить, я был в высшей степени изумлен. Помните, я вам рассказывал о некоем Петере Граумане, с которым познакомился в Констанце, и о том отвращении, какое питала к нему Рената. И вот этот Пьер Гриот оказался Петером Грауманом. Необъяснимая тревога овладела вдруг мной.

Первым номером был не лишенный остроумия выход клоуна. Задняя стена сцены представляла собой большое зеркало. Вышел клоун, изображая толстого бюргера, и его отражение в зеркале повторяло его движения. Он самодовольно рассмотрел себя, ведя немой разговор со своим двойником, но вдруг, когда он благодушно снял перед самим собой шляпу, изображение в зеркале отказалось подражать ему и преспокойно осталось в шляпе. Ужас, охвативший при этом клоуна, передался и зрителям. Отражение сделало движение рукой, и клоун, как загипнотизированный, повторил его. Между ними возникла своего рода борьба, кончившаяся тем, что клоун разбил стекло и в отчаянии бросился во тьму.

Затем мрак окутал всю сцену, и вдруг среди мрака загорелся огонь, похожий на костер, только от него не ощущалось тепла, и не было видно дыма. Тусклое красновато-желтое пламя пылало довольно долго, потом вдруг среди огня начала вырисовываться окутанная в черное голова с черными крыльями, вроде тех, что украшали древние щиты. Потом, как будто из волны, из ослабевающего огня появилась белая голая шея. Огонь опускался все ниже, точно одежда, и постепенно обнажил белые плечи, весь бюст, бедра и упал к самым ногам. Присутствующие, затаив дыхание, следили за этим зрелищем, и в зале было так тихо, что можно было бы услышать звук падающей иголки.

Белое, сверкающее тело расцветало из пламени, как какой-то сказочный цветок. Прекрасная девушка, кружившаяся в пленительном и откровенном танце, казалась обнаженной. Лишь приглядевшись, можно было заметить, что все ее тело было окутано тончайшей, почти невидимой для глаз струящейся материей. Девушка манила к себе и без капли стеснения демонстрировала собравшимся свои восхитительные формы. По мере того как я смотрел, голова у меня начинала кружиться, в горле пересыхало, потому что я знал это тело, баронесса, мне казалось, что я его знал. И теперь вот уже три дня, как я хожу сам не свой. Вам я могу довериться, потому что вы умеете ко всему человеческому относиться по-человечески. Не думайте, что во мне снова ожили прежние чувства; но можно ли равнодушно видеть разбитым и лежащим в грязи самое дорогое, чем вы обладали?.. Я не смею верить, не смею назвать имя девушки, а между тем я видел так близко эти чистые линии, эту бархатную кожу, эти девические формы. Дорогая баронесса, уничтожьте тотчас же это письмо и, если возможно, постарайтесь узнать, где находится теперь Рената Фукс. После огненного представления все были как в дурмане, потому что в этой сцене есть что-то колдовское; я ушел из этого дома совсем больной. Однако я ни в чем не уверен. Вы вправе бранить меня; вероятно, все это не более чем галлюцинация. Долгое пребывание в одиночестве сделало мое воображение болезненным. Но теперь, рассказав все вам, я чувствую себя гораздо спокойнее.

Ваш верный Анзельм Вандерер».

5

Был ли это сон или явь? Были ли вокруг живые лица или болезненный бред рождал во мраке ночи кривляющиеся рожи? Несомненно, вокруг Ренаты был громадный город с бесчисленной толпой людей, изо дня в день устремлявшихся по избитым путям забот и наслаждений. Было солнце, которое светило, был шум голосов, похожий на жужжание огромного улья, стук бесчисленных колес, катившихся неизвестно откуда и куда. И среди всей этой суеты временами звучал одинокий, предостерегающий и повелительный голос, восклицавший: «Рената!»

Но Рената не слушала его.

В известных кругах общества имя Ренэ Лузиньян было у всех на устах. Квартира ее была ежедневно завалена свежими цветами. Через ее салон тянулась бесконечная вереница мужчин. Она постоянно знакомилась все с новыми и новыми. Но удивительно, как все они были похожи один на другого! Их походка была развязной, в глазах и улыбке таилось что-то неподвижное, как смерть. У всех были блестящие цилиндры и лакированные ботинки, у всех были галстуки по последнему слову моды. Среди них было около двадцати графов, пять князей, счет же баронам и миллионерам из мещан Рената давно потеряла. Они каждый вечер устраивали оргии, на которых шампанское лилось рекой. Титулованные особы бесцеремонно хватали Ренату, шлепали, тискали, зажимали в укромных уголках и шептали на ухо всякий вздор. Она превратилась в куклу, призванную терпеть все прихоти испорченных великовозрастных мальчиков. Грауман мог приказать ей выпить стакан вина, поднять юбку и исполнить пару фривольных движений, чтобы показать какому-нибудь богатому гостю прелестные ножки Ренэ, которыми восхищалась вся Вена. Ренате некогда было опомниться — все минуты ее жизни были наполнены развлечениями; только иногда, когда она засыпала, пред ней появлялся страшный призрак воспоминаний.