Золотая клетка. Сад (СИ) - "Yueda"
— Идём завтракать.
— А работа? — выдыхает он.
Смотрю на него притихшего, совершенно смущённого и улыбаюсь.
— И давно тебя трудоголизм покусал?
Ярик, наконец, поднимает глаза и смотрит на меня, вернее, буравит.
— Сегодня ночью, ёба, — бурчит он.
Тихо смеюсь.
— Идём. Всё равно уже опоздали.
И сам тяну его за руку.
Усадив Ярика за стол, я поручаю его заботам расторопной Любови Францевны, а сам возвращаюсь в комнату за телефоном. Вызываю к себе братьев Чуйкиных. Позже свяжусь с Андреем.
Вчера маленький упомянул о душном слушке, что ходит по студии. С этим нужно разобраться. И чем быстрее, тем лучше.
* *
Пиздец. Просто пиздец. Большой и толстожопый.
Напяливаю джемпер, смотрю в зеркало. На засосы, что красуются на шее. Матерюсь и стаскиваю тряпку. Хватаю чёрную водолазку.
Ненавижу водолазки. Вообще всё ненавижу. Себя в первую очередь.
Какого хуя? Нет, ну какого хуя я всё ему выложил? Вот просто ВСЁ! Даже то, в чём себе боялся признаться. Даже то, что сам не знал — всё выболтал, трепло ебучее.
А он? Не лучше, бля. Он-то что учудил? Совсем головой тронулся? Признаться вздумал. Признаться! Он это серьёзно?
Серьёз… но…
Сглатываю.
Да, он серьёзно. В том-то и дело.
В том-то и дело!
Зажмуриваю глаза и мотаю головой.
Так. Не думать. Не думать об этом сейчас. Завтра. Послезавтра. Не в этой жизни. Когда-нибудь. А сейчас — в студию. Мне там сегодня с Жанной Даниловной общаться. Объяснять ей всё. Мне мозги нужны. Очень-очень. Хотя бы на пару часиков. А они растеклись лужицей. Соберись, Птах! Со-бе-рись!
Сжав кулаки, выхожу из комнаты и тут же сталкиваюсь с Дамиром. Он ещё в халате и какой-то весь настолько тепло-домашний, что хочется быстренько переодеть его в костюм и сказать: «Не прикидывайся, сука, добреньким! Не похож!». Но он похож. Похож! Он сейчас реально вот такой — тёплый. Он может быть таким. Он умеет.
— Вижу, уже собрался, — говорит Дамир.
И голос у него такой мягкий, что аж течёт, всего меня обволакивает. И Дамир теперь знает, что его голос на меня, как валерьянка на кота действует. Ну вот хоть это мог не говорить, ебанько придурочное? Но нет же. Всё нужно выложить. Меня ж, если несёт, так на полную катушку. Про тормоза я забываю начисто.
Шумно выдыхаю, стараясь вернуть хоть какие-нибудь крохи контроля.
— Разумеется собрался, — дёргаю плечом. — Уже обед скоро, а у меня ещё куча дел.
Улыбка Дамира превращается в насмешливую.
— Опять бежишь, солнышко?
— Да, бегу. Спешить нужно, — кидаю я, а потом соображаю, что он, должно быть, не про то говорит. Стопудово ж не про то.
— Такой энтузиазм к работе проснулся, — продолжает Дамир. — Поразительно. Все дни напролёт в студии проводишь. Ночевать там готов, да?
Вот чего он опять прикапывается? Чё надо?
— На себя посмотри, — парирую я. — Тоже допоздна работаешь, а потом приходишь домой и снова работаешь. Тоже от чего-то убегаешь?
— Нет. Скорее пытаюсь отвлечься и забить время. Время, которое я бы хотел проводить с тобой.
Бля!
Ну вот чего он? Ну вот зачем? Не хочу я про это. Хватит уже! Это нечестно так на меня давить!
Честно? О чём это я? Дамир и честность не совместимы. Пора бы это уже уяснить.
И пока все эти мысли проносятся в голове, Дамир подходит ко мне. Просто раз — и он уже рядом. И я не могу уйти. Вот не могу и всё. Хотя он и не держит, за руку не хватает, просто стоит рядом и смотрит. И взгляд у него такой внимательный, острый, проникновенный. Скорее даже проникающий. Дамир будто бы в меня проникнуть хочет. Будто бы врасти пытается. И весь он такой серьёзный сейчас. Серьёзнее некуда.
Бля-а! Да что за пиздец-то такой?
Срочно нужно что-нибудь сказать. Шуткануть. Разрядить обстановочку, сбить этот накал, всю эту серьёзность. Превратить всё в шутку. Я ж это умею, я же так всегда делаю. Что ж сейчас-то торможу?
Но секунды идут, а в голове по-прежнему сумбур и ни одной нормальной мысли. А Дамир всё смотрит, и во взгляде у него уже не пронзительность, а тепло, и это тепло в меня ручьём льётся, рекой. Будто бы кто-то открыл широченный канал и теперь наполняет меня.
Как тогда. Когда он признался. Что любит.
Лю-бит. Он.
Не-е, я и раньше слышал эти слова. Но всегда, всегда они были ответом на мои. Всегда. Я неизменно был заводилой, делал первый шаг, сам признавался в любви, моим пассиям оставалось только отвечать. В эти моменты я, конечно же, был искренним. И будь я японцем, то мои слова звучали бы как уверенное «дайсуки да».
Где-то я читал, что у японцев для признания в любви есть несколько выражений, форм. Первая, самая лёгкая и распространённая — это «суки да йо». Эти слова можно перевести, как «ты мне нравишься», и именно так японцы обычно признаются в любви. «Дайсуки да», «ты мне очень нравишься» — более откровенные слова, более сокровенные, глубокие, интимные, их говорят реже, потому что говорят только избранникам. А есть ещё третья форма — «ай шитэру», «я тебя люблю». Эти слова японцы почти не произносят, потому что они выражают самое глубинное и сокровенное, самое сильное. И вот у Дамира его слова имели какое-то такое значение. Я не могу это объяснить. Я это просто ощущаю. Мне вообще кажется, что он эти слова впервые в жизни произносил. Мне даже кажется, что он простое «ты мне нравишься» никому не говорил, а тут… мне…
На этом и без того путанные мысли путаются окончательно и обрываются, потому что его ладонь касается моей щеки. Простое лёгкое прикосновение, но сколько же нежности в нём, сколько тепла и сдерживаемой силы. Силы… Мне приходится прилагать все силы, чтобы удержать себя, чтобы не тереться об эту руку. А хочется. До безумия хочется!
Ну что ж ты со мной делаешь, падла?
— Дамир, прекрати. Мне и правда нужно идти, — шиплю я.
Но он не убирает руку, да и я не лучше — даже попыток не делаю сдвинуться.
— Бля! Ну что тебе нужно? Что ты хочешь от меня сейчас? — умоляюще шепчу я.
— Поцелуй, — улыбается он. — Один поцелуй — и всё.
Поцелуй? Типа, поцелуй перед выходом? Как в киношках у женатиков бывает, так что ли?
— Ты совсем ебанулся? С хуя ли мне тебя целовать?
— Ночью тебе на это не нужны были причины.
— Ночью я был пьян!
— А пьяный ты, значит, целуешь всех подряд?
Блядь! Ну до чего ж он непрошибаемый!
— Я целуюсь только с теми, кто мне нравится! — выпаливаю я.
— Значит, я тебе всё-таки нравлюсь, но сейчас ты целоваться не хочешь. Почему?
— Ты охуел? Что значит «почему»? Почему я вообще должен хотеть это делать?
— Может, потому, что тебе нравилось?
Лицо Дамира чертовски близко. И губы, растянутые в ухмылке губы чертовски близко. Остаётся лишь чуть-чуть потянуться, чтобы коснуться их.
Нет. Вцепиться.
Желательно зубами!
— Но ты сейчас снова убегаешь. Боишься, что покусаю?
Бля! Это я сейчас тебя покусаю, сука!
Хватаю его за халат, резко притягиваю к себе и впиваюсь зубами в его нижнюю губу, кусаю её. Не со всей дури, конечно, а так, чтобы он почувствовал то же, что и я. Просто короткий укол боли. Всё. Разжимаю зубы и тут же ощущаю его лапищи на пояснице и затылке. Дамир вжимает меня в себя, а его язык буквально врывается в рот и начинает хозяйничать там, ласкать, властно и успокоительно нежно. Я таю, просто растворяюсь в этом и тянусь за большим. Хочу сильнее, глубже, ближе. Хочу! Хочу пить этот сладкий кайф вечно, хочу купаться в нём, слиться с ним полностью…
Но вот Дамир отстраняется, смотрит с улыбкой мне в лицо, гладит пальцем по щеке, и мозги постепенно возвращаются на место, а вместе с мозгами приходит понимание того, что тут произошло.
Хочется провалиться. Резко и прям сейчас.
— Ну что, Ярик, всё ещё будешь говорить, что тебе не нравится? — шепчет в ухо Дамир.
Стискиваю кулаки.
— Всё ещё буду говорить, что ты падла, Дамир. Охуительная и охуевшая падла!
Кинув это в наглую физиономию, я таки выкручиваюсь из его хватки и даю дёру, пока он не очухался и снова меня не схватил. Каким-то чудом запрыгнув на бегу в ботинки, я хватаю куртку и выскакиваю за дверь. Следом выходит Паша и молча подаёт мне шарф и шапку. А я соображаю, что он всё видел. Вот прямо всё.
