Шахразада - Грешник Шимас
— О могущественнейший! Ты должен это попробовать! Это же амброзия! Нектар! Воплощенная мечта!
Продекламировав эту тираду, он положил на край тарелки крохотную порцию и отступил назад с ложкой в руке, ожидая одобрения. Шимас решил включиться в эту игру, ибо его действительно забавляла напускная недоступность девушки.
Он изящно, но усердно, словно производя сложнейшую работу, понюхал, попробовал на вкус, пожевал, нахмурив брови, потом закатил глаза и наконец блаженно улыбнулся:
— Превосходно, Хатиб! Превосходно!
Хатиб продолжал подавать юноше весьма скромный обед, сопровождая каждое свое действие множеством восклицаний:
— О, какое мясо! Ах, что за плов! Да будет трижды благословен Аллах!
Лицо сидящей напротив девушки ничего не выражало. Если она что и заметила, то никак этого не показала.
— Вина, о господин? Подарок великого императора византийцев! Самого Мануила! Вина?
— Вина, Хатиб!
Он налил вина, и тут Шимас поймал, наконец, беглый взгляд недоступной красавицы.
— Послушай, проповедник, — сказал юноша, отодвинув стакан и обратив к «слуге» полный внимания взор, — ты человек зрелых лет, много странствовавший и многое познавший, человек великого здравомыслия и проницательности… скажи мне… где, в какой стране мира женщины наиболее красивы?
— Действительно, где? Как ты сам понимаешь, о великолепный, такие вещи — дело вкуса. Вот, например, турки предпочитают, чтобы женщины были… — Хатиб сделал руками жест у себя перед грудью, — чтобы они были крепки здесь… — после чего его руки указали на бедра, — … и здесь.
Затем снова наполнил стакан юноши, отступил на шаг и продолжил:
— Турки хотят, чтобы их женщины были толстыми, франки желают, чтобы их женщины были сильными, персы предпочитают тонких, а в Катае, говорят, у женщин самые красивые ноги на свете, но они ценят не ноги, а ступни!
— Ну, а женщины Хинда? Знаешь ли ты что-нибудь о женщинах этой отдаленной страны? Я слыхал, что они коротышки, уродливы лицом и ходят, переваливаясь как утки. Правда ли это?
Шимас со «слугой» говорил по-анатолийски и надеялся, что никто из раджпутов-солдат не понимает этого языка. Девушка же, это было видно, прекрасно понимала — юноша, про себя смеясь, увидел, как она вдруг напряглась и вскинула на беседующих негодующий взгляд.
— О женщинах Хинда… — задумчиво протянул Хатиб. — Что могу я сказать о женщинах Хинда?
— Ну, в каждой стране, по крайней мере, некоторые женщины красивы. Неужто во всем Хинде не может быть ни одной — хотя бы одной?
— Да, можно полагать так, о господин. Обычно там, где есть сильные воины, есть и красивые женщины, они всегда появляются вместе, ты же знаешь.
— Я чту твою мудрость, о отец здравомыслия, ибо что знаю я о таких вещах? Ничего я не знаю о женщинах… Прекрасные создания, это несомненно, но моя стеснительность не позволяет мне приблизиться к ним. Я весь сжимаюсь от их взглядов, трепещу от одного слова… Что я, недостойнейший из всех людей, мог бы поведать красивой женщине?
Хитрые глаза Хатиба заискрились смехом, но речь была по-прежнему чрезвычайно серьезна:
— Но как-то ты все-таки придумал, что говорить Гелабе? Той, которую по праву считают красивейшей женщиной Толедо? Или Фатиме, прекрасной как сон графине де Муай-Тай?
— В самом деле, что же я им говорил?…
Шимас делано потупился — его все больше забавляла эта игра.
— Они воспользовались моей застенчивостью, Хатиб! Что ж я мог поделать? Я, беззащитный мужчина? И к тому же такой стеснительный? Но они были красивы, и я чту их за их добрые деяния.
— А та девица из конунгов, в Киеве?
— Она меня запугала, Хатиб. Я весь проникся благоговейным страхом. Ее длинные золотистые волосы, ее внушительные плечи, ее требовательные манеры… что мог я сделать?
— Полагаю, лишь то, что ты сделал… — Хатиб положил на тарелку еще еды из накрытых крышками блюд. — Ешь, о господин, поддерживай свои силы! Кто знает, какие испытания тебе придется еще пройти?
Шимас опустил глаза к трапезе, чтобы не расхохотаться вслух. Внезапно дверь зала отворилась, вошли двое солдат и встали по обе стороны дверей. Между ними прошествовал напыщенный коротышка в очень большом тюрбане и длинном халате. За ним следовали восемь рабов, и каждый нес какой-то сверток. К крайнему изумлению юноши, они остановились перед его столом.
— О благосклонный! О осыпанный милостями Аллаха! Мой господин, прославленный, великий, всемогущий Муксуд ад-дин Синан просит тебя принять эти скромные дары из его рук! О величайший из ученых! Мудрейший из людей! Благородный врачеватель и умудренный читатель небесных знаков Ибн Ибрагим! Мой господин просит тебя посетить его в его дворце!
Двое рабов расстелили великолепный златотканый халат и второй, отделанный соболями, третий раб нес меч, усыпанный самоцветными каменьями по рукояти и ножнам, вдоль роскошного клинка, вынутого из ножен, шла надпись по-персидски золотыми буквами «Душман-куш».
Шимас замер: почти такой же клинок был у него в дни бегства из Кордовы. Где теперь Ибн Айлас и тот прекрасный меч?
Четвертый раб поднес шелковую подушку с тремя кошелями, в которых позвякивало золото, пятый — украшенную драгоценными камнями перевязь для меча, шестой — полный набор одежды, седьмой — пару седельных сумок тисненой кожи, украшенных золотом. Последний раб опустил в руки юноши усыпанные алмазами перо и чернильницу.
— Скажи ему, о достойнейший, — Шимас откинулся на подушки, — что я ступлю в его покои завтра. С восходом солнца я отправлюсь в путь.
Немного помолчав, добавил:
— Сообщи могущественному Муксуду ад-дин Синану, что я с нетерпением ожидаю беседы с ним о тайнах многих наук, ибо дошло до меня известие о его великой мудрости.
Евнух низко поклонился и, пятясь, проследовал через весь зал обратно, не переставая кланяться, за ним ушли рабы. Содержатель караван-сарая уже спешил к столу Шимаса, явно изрядно перепуганный:
— О господин мудрости! Я молю о прощении! Я и не представлял себе… Я и не знал, кто почтил мое убогое…
Хатиб с серьезным лицом собирал подарки.
— Господин, подумай хорошенько о том, что делаешь. У моего народа есть пословица: «Олень может забыть западню, но западня не забывает оленя».
— Я не забуду, Хатиб.
— Есть и другая пословица: «Глуп тот, кто спускается в колодец на чужой веревке».
Что-то подсказывало Шимасу, что Хатиб сам все это и устроил. Но сейчас было не время и не место интересоваться происхождением даров. А заодно и тем, кто такой на самом деле рекомый Муксуд ад-дин Синан.
— При всем почтении к твоему мнению, Хатиб, я должен туда отправиться. Но ты останешься здесь, ибо будущее неясно, а я иду навстречу большим бедам.
