Экс-любовники (СИ) - Салах Алайна

Прижав трубку к уху, я отсчитываю гудки. Один, второй, третий… На четвёртом слышится негромкое «Алло». Никаких мужских голосов на заднем фоне, ни шлепков веников, ни звона пивных стаканов.

— Привет… — Опустив голову, как если бы кто-то мог разглядеть мучения, написанные у меня на лице, я пинаю носком туфли прорезиненное покрытие детской площадки. — Как… э-эм… дела?

— У меня всё в порядке.

Что ж. Это было лаконично и обидно. Как это всё в порядке, когда мы поругались?

— А я у тебя во дворе. Спустишься поговорить?

Пауза.

— Лучше поднимись, Вася. Охранника сейчас предупрежу.

Огонь протеста вспыхивает во мне за секунду. Я ведь и так приехала сама. Неужели Кариму сложно хотя бы немного облегчить мне задачу и не заставлять делать так, как удобно ему?

Но потом я понимаю, что, похоже, продолжаю соревноваться, требуя реванша за свой приезд, запихиваю телефон в карман и иду к подъезду.

— Благодарю, — улыбаюсь невидимому портье, когда дверь волшебным образом распахивается перед моим носом.

«Просто скажу всё как есть, — напоминаю я себе, пока еду в лифте». Не буду устраивать словесных поединков, не буду пытаться быть круче, чем есть на самом деле.

Для верности представляю ненавистный кадр, как какая-то длинноногая пушинка виснет на Кариме, воркуя: «Ты мой чемпион». Вот уж хрен ей. Этот чемпион мой.

Войдя в открывшуюся дверь квартиры, я застываю в нерешительности. Во-первых, не ожидала, что Карим встретит меня без футболки. Во-вторых, не ожидала, что он решит спрятать свои красивые кубики под уродливым чёрным корсетом.

— Привет, Вася. Заходи. — Он безлико кивает в сторону гостиной.

Не люблю, когда Карим такой. Совершенно непонятно, какое у него настроение.

— Ты повредил спину, да? Я видела аварию. Что врач сказал? Может, тебе лучше в больницу?

— Ничего серьёзного нет. Просто тряхануло прилично, поэтому пока похожу в корсете.

Я смотрю, как он неестественно-осторожной походкой идёт по коридору, и даю себе мысленную оплеуху. Карим едва ходить может, а я уже успела на него обидеться, что ко мне не спустился. Мой диагноз вообще корректируется?

— Давай ты тогда ляжешь, а? — тараторю я, идя за ним следом. — И на работу тебе ездить не нужно, пока в себя не придёшь. Это всё тот лось на пежо виноват… Знал же, что ты его обходишь…

— Я сам в Артура влетел. Нужно было пропустить.

— Вот и я говорю, нужно было ему тебя пропустить! — не сдаюсь я. — Тогда бы оба не вылетели с трассы вниз турнирной таблицы.

— С твоей правдой жить, безусловно, легче, Вася, — усмехается Карим и, остановившись на середине гостиной, поворачивается. — Ты хотела поговорить?

У-уф. Насколько было бы проще, если бы в наш последний разговор я вовремя закрыла рот и не послала его. Вот же курица ты, Вася. Послать, чтобы потом догонять и нервно потеть, подбирая слова. Пять баллов.

— Да, хотела. Только у меня есть одно условие. Ты не будешь перебивать, усмехаться и вставлять язвительные комментарии.

— Ты меня ни с кем не путаешь?

Да, так делаю я, и не обязательно об этом сейчас напоминать.

Я набираю в лёгкие побольше воздуха и выпаливаю всё сразу и залпом, чтобы ничего не забыть:

— Я приехала попросить у тебя прощения. Мне нужно было вовремя взять себя в руки и не говорить того, что сказала. Не передавать мамины слова про деспота и не говорить, что я не хочу тебя больше видеть. Потому что видеть я тебя очень хочу. И деспотом не считаю. А ещё, чтобы ты знал, я не позволяю маме говорить о тебе плохо. Наоборот, всегда защищаю.

Сделав паузу, смотрю на Карима. Ну и чего он молчит? Ему мало? Ла-а-адно.

— Я знаю, что не подарок и что часто из меня лезет такое, что лучше бы держать при себе, но пока не получается. И признавать свою неправоту — это самое сложное. — Для убедительности я делаю большие глаза, чтобы Карим понял, насколько мне это тяжело. — Мы с Милой всю жизнь делили одну комнату на двоих, а ты же знаешь, какая Мила? Всё приходилось выдирать зубами, потому что ни одна из нас без боя не отдавала своё. Может быть, поэтому когда я чувствую, что могу с лёгкостью что-то взять, то часто покушаюсь на чужое. С Таней так… Она же вообще слова поперёк сказать не может, и за это я почти превратила её в личную домработницу. На самом деле, она сама виновата, потому что давно могла психануть, как ты, например, а она всё молчит.

Карим либо оглох, либо слишком близко к сердцу принял мою просьбу не перебивать. Ни слова не говорит. И тогда я перехожу к самым сильным своим аргументам.

— Просто я Водолей, понимаешь? Вода всегда просачивается, куда только может. Вот и я так же. Где могу, буду давить до тех пор, пока не упрусь в стену. Но с тобой и Таней я не хочу себя так вести, потому что вы мне очень дороги. — Как всегда, когда я дохожу до чувств, голос начинает противно дребезжать и в носу щекочет, будто там завелась божья коровка. — Танюха мне как сестрёнка младшая, а тебя я очень люблю. И зря ты думаешь, что я тебя не уважаю. Уважаю, и ещё как. Просто иногда сказать получается быстрее, чем подумать. Всё правильно ты меня осекаешь. Помнишь, я тебе про своего первого парня рассказывала? Он вообще любую мою придурь терпел, и вот его я действительно потом уважать перестала.

Я замолкаю, потому что дошла до пика душевных излияний и не знаю, что ещё добавить. Не умею я красиво и много говорить. Зато всё сказала от души.

Карим переступает с ноги на ногу, и его рот кривится в призрачной усмешке.

— Как, ты говорила, его звали? Вадик?

Поперхнувшись невидимым комком, я быстро киваю, отчего из глаз вытекают застывшие слёзы. Вадик, да. Каблук и мямля. Ни в какое сравнение с тобой не идёт.

35

Это моё нелюбимое состояние — когда я превращаюсь в слезливую квашню. Стыдно, что плачу как истеричка-пятиклашка на глазах у Карима, но совладать с собой никак не могу. Всё слилось в одно: и страх его потерять, и признание своей неправоты, и вывернутое наизнанку нутро. Может, кому-то и легко заявить вслух: мол, да, я часто берегов не вижу, не стесняйся ставить меня на место — но точно не мне. Это же фактически сказать, что не так уж я и крута, есть вокруг и получше. Хотя Карим и так это знает, но всё равно почему-то выбрал меня.

Молчание между нами затягивается, и становится совсем страшно. Вдруг сейчас Карим скажет: «Отличная речь, Вася, но слишком поздно. Я понял, что без тебя мне лучше». И всё. Тушите свет. До конца жизни придётся мириться с фактом, что я по своей вине потеряла Карима и его волшебные кубики. Забавно так: все ссоры, что у нас были, и это дурацкое увольнение вмиг стали абсолютно незначительными. Ведь если он меня разлюбил, тут хоть на колени к нему забирайся, хоть стриптиз танцуй, хоть сосками жонглируй — ничего не поможет. Потому что сдохшее, как известно, не воскресить.

Всхлипнув, я затыкаю рот ладонью. Такой звук ужасный — похож на хрюканье. Почему я не могу плакать, как Таня? Так трогательно у неё это выходит, женственно и с придыханием — как у актрисы в теленовелле.

— Вася, ты мне соседей затопишь, — голос Карима становится ближе, а уже в следующее мгновение он сам стоит прямо передо мной. — Хватит.

— Тогда тебе лучше поскорее сказать мне что-нибудь хорошее, потому что в твоём буржуйском доме у всех ремонты дорогущие, — продолжаю завывать я. — И имей в виду, если ты надумал меня бросить, то я не уйду отсюда, пока все глаза не выплакаю. Накапает до первого этажа.

— Даже в слезах пытаешься меня шантажировать, — тихо смеётся он, пальцами очищая моё лицо от налипших волос.

Шмыгнув носом, я заставляю себя на него посмотреть.

— Таксист меня сюда целый час вёз. Не могу уехать, пока всё не попробую.

Ничего не ответив, Карим разглядывает моё заплаканное лицо. Глаза светятся теплом. Начинаю думать, что буря миновала, но следом меня ударяет: а вдруг он так со мной прощается? Это ведь Карим. Вряд ли стоит ждать, что он вдруг разорётся или выставит меня за дверь. Скорее, успокоит, напоит чаем, а после деликатного объявления о расставании, пожелает счастья и даже до дома довезёт.