Пианист. Осенняя песнь (СИ) - Вересов Иван
Лиманский заключил лицо Милы в ладони, смотрел долго, поцеловал.
— Давай диван раздвину, постель разберу, ляжем. Поздно уже, — сказал он и неохотно отпустил Милу. Она встала.
— Я умоюсь тогда, — пошла в ванную. Сначала не хотела принимать душ, но потом все-таки открыла дверцу душевой кабины. Напор воды был хорошим, гель для мытья из дорогих.
“Куда я? И зачем ему? Разве смогу жить в его мире?“ — мелькнула мысль. Мила не позволила себе развивать это. К тому же и Вадим пришел.
— Я постелил, как смог… Пусти меня, тоже хочу помыться. И тебя…
Он прижался к ней в тесной кабине, стал целовать. Мила перестала мыслить здраво…
1 — Страдание есть Свет
Глава 14
Они проспали все на свете, пропустили завтрак и спешно одевались, когда поезд уже шел по городу, на подъезде к вокзалу. Не видели никого вокруг, только друг друга. Разъединившись, все равно оставались друг в друге на том непостижимом уровне, где любят не телами. Раньше Вадим не испытывал этого в близости с женщиной, подобное могло открываться ему в музыке, а с Милой… с Милой он получил возможность касаться мелодий. Хотел этого снова и снова.
Но надо было возвращаться в реальный мир — хотя бы для того, чтобы доехать домой. Там он смог бы войти в параллельный — исполненный страсти, безумных желаний, безграничного доверия и освобождения, подобного смерти.
На вокзале Милу и Лиманского окружила бестолковая новогодняя суета, как и во Владимире, в вестибюле стояла наряженная ель, всюду огоньки гирлянд, флаеры с объявлениями о распродажах, Снегурочки, Санты, Бемби и прочие олени. На них с неудовольствием взирает суровый бюст Петра Первого. А под ним расположились ожидающие, встречающие, провожающие и праздношатающиеся вокзальные люди. Особое племя, обремененное ручной кладью и беспокойством потерять деньги, билеты или документы. Спящее, зевающее, жующее, читающее. Замыленные ожиданием взгляды оживлялись, только когда на табло появлялись светящиеся буквы, а гулкий доброжелательный голос из динамиков вещал после сакраментального “дин-н-н-дон-н-н- дон-н”: " Уважаемые пассажиры, скорый поезд номер…"
Мила стояла посреди этой толчеи потерянная, напуганная, с сомнением в глазах. Вадиму стало жаль ее, хотелось скорее увезти отсюда. Домой. Туда, где еще никто не жил. Пустые стены, там ничего нет, зато нет и зеркал, которые отражали дни и месяцы прошлого. Пускай все будет новым.
Все, что происходило с Вадимом и Милой, можно было описать одним словом — счастье. Теперь он понимал это. Оно не было безоблачно-сусальным, и оба они шли к нему через страдание, отказ от прошлого, и все произошло как должно, в свое время. И если они встретились в тот осенний день, значит, так и определено, пусть не юность, не первая влюбленность, но как бывает освещает солнце пустынный берег Залива, так просияла им любовь.
Машину Лиманского Семен, как и договаривались, загнал в подземном паркинге торгового центра “Галерея”, из вокзала надо выйти на Лиговский, там меньше квартала.
— Ну что ты, Милаша? Совсем испугалась?
Он стоял с ее чемоданом и сумкой в руках и никак не мог обнять и успокоить.
— Да… Я что-то… Не знаю, Вадик! Тут столько людей… Да, меня, наверно, это пугает…
— Все хорошо, привыкнешь. Здесь они хотя бы по-русски говорят, — засмеялся он. — Когда я в первый раз на фестиваль в Германию поехал — тоже было страшно. Ничего не понимал: что вокруг происходит, куда идти. А спросить не мог — в школе английский учил, да и то не слишком, а тут одна немецкая речь.
— И переводчика не было?
— Может, и был, но мне он тогда не попался. Ну, пойдем, сейчас домой приедем, и все будет хорошо. Ты держись за меня, а то отстанешь. — Он протянул ей руку, в которой была сумка, и Мила ухватилась за локоть Лиманского. — Тут недалеко, три шага до парковки, дальше на машине поедем.
В “Галерее” народа было еще больше, чем на вокзале, торговый центр напоминал разворошенный муравейник. Вверх и вниз ползли перегруженные эскалаторы, от первого до пятого этажа двигались в прозрачных шахтах лифты, играла музыка, которая перемежалась призывной рекламой. И витрины, витрины, витрины…
И тут! Невероятно, но факт, Мила увидела и узнала тех самых женщин, что сидели рядом с ней и Тоней на концерте Лиманского. Сейчас они стояли у колонны у самого входа и с изумлением смотрели на Милу. Это было настолько неожиданно, что она не смогла сделать вид, что не знает их, и даже кивнула, приветствуя. А что оставалось? Они тоже узнали. Мила хотела сказать Вадиму о таком удивительном совпадении, но женщины развернулись и заторопились к эскалатору, Вадим же направлялся к лифту. К тому же Милу отвлекла огромная ель, на тросе подвешенная к потолку.
— А если упадет? — Мила крепче ухватилась за Вадима. — Но красиво как! Кто же это придумал — подвесить елку? — восхитилась она.
— В Париже, в Галерее Лафайет такая же, оттуда наши слизали. Не упадет, — заверил Лиманский, — она каждый год так висит.
***У самого лифта он развернулся.
— Нет! Постой, сначала мы купим тебе обувь.
— Они высохли уже, Вадик, — слабо запротестовала Мила. — Ну куда мы с чемоданом?
— Вон туда, — кивнул он на брендовый обувной бутик.
Сапожки выбирали минут сорок. Мила смущалась, а девушки-продавщицы, нюхом учуяв кредитки Лиманского, разложили перед ней одну за другой восемь пар разных. И с каблуком, и без, и на молнии, и на шнурках. Кожа, натуральный мех — и заоблачная цена.
Вадим от процесса не устранялся. В отличие от второй пары, которая зашла в бутик, и мужчина, не заботясь о выборе, коротал время ожидания тыкая пальцем в мобильник, Лиманский помогал Миле примерять. Было очевидно, что процесс ему нравится, особенно тем, что можно трогать Милу за ступни и колени. И даже за бедра. В тот первый день их встречи он вот так же оказался у её ног, но мог только смотреть…
Мила выбрала на шнурках, синие, кожаные, с мягким натуральным мехом. Шелковистым, светлым. И она не думала о практичности, ей просто нравилось в них! Продавщицы принесли тонкие носки — шерстяные были ни к чему. Мила свернула их и спрятала в сумку. Женщина, что примеряла туфли, глянула на носки с ужасом, а Мила в ответ улыбнулась.
Наконец покупка была оплачена, старые сапожки упаковали в фирменный пакет, а в новых Мила пошла.
— Ну что, не жмут? — спросил Вадим
— Нет, чудесные! Спасибо…
Они спустились в подземный паркинг, ряды машин под “Галереей” напоминали европейский автосалон, не хватало только моделей и кинозвезд, которые представляли бы марки авто. Мила смотрела и не удивлялась — поняла, что с Вадимом будет так. Наверно, и не могло быть иначе, но мысль “кто он, а кто я” не тревожила её. После разговора в поезде и того, что было потом, после невероятной всепоглощающей близости осталось одно знание: им надо быть вместе, потому что они в равной степени нужны друг другу для счастья.
Лиманский достал брелок, и темно-зеленый “Круизер” мигнул хозяину фарами. Вадим разблокировал дверь и открыл для Милы.
— Садись, я вещи в багажник кину?
— Да, конечно. Красивая машина у тебя, мне нравится, что не черная.
— И я не люблю черные. Терпеть не могу черный цвет, он мне надоел.
— Но тебе идет, когда на концерте. Я любовалась, — сказала она, усаживаясь в машину. На переднее сиденье, как принцесса. Нет, как Золушка. Как тогда насчет тыквы и прочих превращений? А что ей беспокоиться? По-любому вместо хрустальных туфелек у неё дырявые сапожки, и Вадик про это уже знает. Мила улыбнулась забавной мысли. Лиманский заметил. Он уже сел в машину, запустил двигатель, включил подогрев и выруливал из паркинга на Литейный.
— Давно по городу не ездил, придется включить навигатор, он будет поучать. — Вадим задал точку окончания маршрута. — А что ты улыбаешься?
